Наконец, не только в своем главном произведении – романе "Доктор Живаго", но и предшествовавших работах писатель избегал объективирования конфессиональных и оккультных тем. Как творческую личность Пастернака привлекало масонство мистическое и нравственно-этическое. Но как человека, на жизнь которого пришлось несколько исторических эпох, его не могло не интересовать и масонство политическое. Можно назвать некоторых значительных людей из советской партийно-идеологической верхушки, с которыми в той или иной степени контактировал Пастернак, к которым он обращался по разным вопросам, от помощи в оформлении виз за границу – до вопросов, связанных с публикацией его произведений. Это Луначарский, Горький, Троцкий, Радек, Бухарин, Пятаков. Все они, во всяком случае до революции, были масонами.
Интерес Пастернака к Сталину тоже, вероятно, во многом находился в контексте внимания к политическому масонству, судьба которого при советской власти – отдельный вопрос исторической науки, который должен решаться отнюдь не так, как это делает, например, В.И. Курбатов. Он считает, что "50% масонов Ленин ликвидировал в первые годы после революции, часть была отпущена на Запад, а остальные были прикончены Сталиным в процессах".
Если говорить о позднем творчестве Пастернака, то его обращение к масонству как культурному коду было обусловлено тем, что оно, как и, в частности, волшебная сказка, содержит цикл инициационных испытаний, обладает высоким потенциалом мимикрии в среде других кодов и высокой абсорбирующей способностью по отношению к ним, объединяет разные религиозные доктрины. Масонство как система аллегорических ритуалов отвечало потребности Пастернака показать в "Докторе Живаго" (далее – ДЖ) собирательного "героя нашего времени", тяготеющего к религиозному и культурному универсализму в противовес профанной таинственности советского порядка.
В качестве устоявшейся и строгой системы символов масонство представало "третьим путём" – продуктивной альтернативой символизму Серебряного века, с одной стороны, и противостоявшему символизму-футуризму, с другой. Оно было системой символов, актуализированных благодаря расцветшему и подвергшемуся инфляции символизму Серебряного века. Масонство было и футуристической эсхатологией, решающей проблемы будущего радикальнее футуризма. Пастернаку могла импонировать организация альтернативного символизму и футуризму акмеистского "Цеха Поэтов", устроенного наподобие ложи. На фоне стремления Пастернака к максимальной смысловой насыщенности текста весьма важным для него было то, что в масонстве решающее значение имеют не символы, а глубокие смыслы, которые за ними стоят, скрытые значения вещей и явлений.
Универсальность и таинственность – вот главные качества масонства, позволявшие воспринимать его как средство духовного выживания, роста, передачи вдохновения, откровения и пророческих видений, и как путь, недоступный профанному вмешательству извне. И хотя Пастернак часто буквализирует, "материализует" масонский символизм так же, как и символизм литературный, масонские символы в романе остаются вполне адекватными тому определению, которое дал в своей книге "Дух масонства" Ф.Бейли.
Масонская символика могла быть важна Пастернаку и своей способностью сохранять и восстанавливать историческую память, которая стремительно утрачивалась в советское время, а также знания "о Боге и Его методах и заветах, действующих во Вселенной" (Бейли). Если говорить о ДЖ, то следует отметить, что использование Пастернаком масонской символики и обращение с нею в романе весьма напоминают алхимический поиск квинтэссенции, "которую можно добыть благодаря последовательным дистилляциям символа, то есть благодаря операциям, предусматривающим его декомпозицию, анализ и восстановление" (М.Морамарко).
Анализируя эту символику в ДЖ, исследователь должен проходить тот же "путь за пядью пядь", прослеживая, как из подвергшихся "материализации" старых, девальвированных символов порождается новый тайный символизм романа.
Что касается вопроса о масонстве самого Пастернака, то на этот счет писатель высказался, на первый взгляд, однозначно. Отвечая на вопрос профес- сора Бельгийского университета А.Демана, Борис Леонидович писал 9 апреля 1959 года: "Ни в каких новых ложах я не принимал никакого участия". Позволительно ли предположить, что Пастернак принимал участие в ложах "старых"? Что означает это деление на "старые" и "новые"? Подразумеваются ли под "старыми" ложи до 1917 года или до того времени, как с ними покончила "масонская" советская власть? Однако, интерес к масонству у Пастернака, судя по роману, был немалый, и читатели-масоны это сразу почувствовали. Так, рассказывая о докладах Г.И. Газданова в масонских ложах, в частности о том, что в 1965 году в парижской ложе "Северная Звезда" он читал доклад о роли писателя, А.И. Серков пишет, что: "интерес этот был характерен не только для Г.И. Газданова. Например, вслед за травлей Б.Л. Пастернака (одна из тем доклада Г.И. Газданова о роли писателя) его одноклассник и парижский масон Г.В. Курлов публикует обширную статью "О Пастернаке. Из гимназических воспоминаний", а Г.В. Адамович выступает 18 июня 1959 г. с докладом на французском языке на заседании ложи Юпитер о значении романа "Доктор Живаго"" (А.И. Серков).
Незамеченность и незаметность масонского пласта, в отличие, скажем, от уже не раз становившихся предметами исследования еврейской и христианской тем, озвученных Пастернаком в позднем творчестве и потому более очевидных, удивительна не более, чем незамеченность и (меньшая) незаметность пласта сказочного, который, как и масонство, предполагает инициацию героя, проводящуюся втайне от окружающего мира. Кроме того, масонство, как известно, предполагает скрытость и скрытность. Если об интересе Пастернака к русской волшебной сказке свидетельствуют его высказывания, круг чтения и т.д., то масонство обходится едва ли не полным молчанием. Судя по воспоминаниям и переписке, Пастернак не говорил и не писал о нём, а профессору А.Деману ответил исчерпывающе, но весьма кратко, не распространяясь на тему. И уже это весьма значимо для предположения о том весе, который оно составляло в системе религиозных, социально-политических и культурных размышлений писателя ко времени работы над романом, а также о конструктивной функции, которую масонство сыграло в организации структуры ДЖ, не будучи ни разу упомянуто в тексте. Кроме прочего, такое упоминание сразу отсылало бы к известным страницам о масонстве в "Войне и мире".
То, что Пастернак избегал такой отсылки, свидетельствует о том, что масонство в его понимании значительно отличалось от толстовского (хотя бы тем, что было недопустимо делать его явным объектом внимания читателя и тем самым профанировать), и это вызывало нежелание обозначать преемственность в понимании системы более древней и глубокой, чем толстовство (в романе оно представлено толстовцем Выволочновым). Вместе с тем, масонские страницы "Войны и мира" не были оставлены Пастернаком без внимания, как учитывалось, по-видимому, и то, что Толстой, возможно, был масоном (Морамарко).
Можно с достаточной уверенностью сказать, что с масонством Пастернак познакомился не к середине 40-х (ко времени начала работы над романом), а гораздо раньше. Масонскими символами полны как стихотворения 10-х годов, так и, к примеру, некоторые стихотворения книги "Второе рождение" (1930-1932), особенно "Красавица моя, вся стать" и "Никого не будет в доме" (оба написаны в 1931-м, в 200-летие появления масонства в России). Возможно, именно на начало 30-х годов, когда писались стихи, вошедшие в эту книгу, приходится наиболее глубокое знакомство Пастернака с масонством во всех его аспектах – инициационном, символогическом, нравственном.
Адекватность отражения масонских символов, ритуалов и реалий в творчестве и в 30-е, и позже, примерно такая же, как адекватность переписываемых на новый лад и тем самым "дописываемых" евангельских сюжетов в стихах из ДЖ. В отрицании (или: непризнании?) Пастернаком своей принадлежности к масонству нет ничего удивительного. Это отрицание вписывается в его стремление избегать однозначности. Принадлежность Пастернака к масонам столь же вероятна, сколь и принадлежность его к авторам апокрифических евангелий, мистическим анархистам, слагателям сказок и т.д. – словом, к представителям любой области тайных знаний, к которым приобщался Пастернак, и которые обнаруживаются в его романе.
Настоящей фантастикой выглядит, пожалуй, лишь "весёлый, торжествующий сатанизм", который М.Ю. Лотман усмотрел в качестве "очевиднейшего компонента образной системы, связанной с творчеством" Пастернака.
