Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью…
Это «вовремя отвернулся» заставляет вспомнить финал «Судьбы человека», когда Андрей Соколов и его приёмный сын Ванюшка прощаются с героем-рассказчиком. «И вдруг словно мягкая, но когтистая лапа сжала мне сердце, и я поспешно отвернулся». «Что-то ждёт их впереди?» – спрашивает Шолохов самого себя и нас, читателей.
Он отвечает на этот вопрос так: «И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет всё вытерпеть, всё преодолеть на своём пути, если к этому позовёт его родина».
Судьба самого Шолохова, его военная биография – яркий тому пример.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
«Тихий Дон» и беспомощность критики
Литература
«Тихий Дон» и беспомощность критики
МИХАИЛ ШОЛОХОВ – 105
Юрий ДВОРЯШИН, доктор филологических наук, профессор, лауреат Международной премии имени М.А. Шолохова
В современной отечественной литературе есть загадочная и надрывная ситуация, более многозначительная, чем это может показаться на первый взгляд. Речь идёт о восприятии, осмыслении и оценке судьбы и творчества Михаила Шолохова. Нетрудно заметить, что многие критики сегодня, упоминая об авторе «Тихого Дона», «Поднятой целины» и «Судьбы человека», ограничиваются лишь эмоциональными определениями, в большинстве же случаев вообще обходятся фигурой умолчания. Кажется, они не знают, как быть с Шолоховым. Достаточно обратить внимание на то, что имя Шолохова, как правило, отсутствует в рассуждениях исследователей, пытающихся выстраивать на материале послеоктябрьской русской литературы типологические схемы нового образца. Автор «Тихого Дона» во все эти конструкции не вписывается. Поэтому о нём либо вообще не упоминается, либо его произведения скороговоркой насильно притягиваются к той или иной общности.
Косвенное подтверждение растерянности по отношению к писателю и его творческому наследию можно услышать из уст самих критиков. Так, Н. Иванова недавно призналась: «При всей высокой оценке «Тихого Дона» я предпочитаю о Шолохове … не писать … всерьёз говорить о Шолохове по многим причинам куда сложнее».
Однако внимательному взору подобная ситуация стала заметна задолго до современности. Ещё в начале 40-х годов в разгар предвоенной дискуссии о только что завершённом «Тихом Доне» Б. Емельянов, отчаявшись понять, почему «самые непримиримые критики покорены художественной силой романа, но, придя в себя, обрушиваются на роман», высказал убеждение в том, что это противоречие есть результат «неслыханного банкротства критики» (Лит. критик, 1940. № 11–12). Думаю, что эта оценка вполне обоснованно может быть произнесена и сегодня, только диапазон пространства, к которому её следует отнести, теперь стал неизмеримо шире. Речь следует вести о кризисе уже не только литературной науки, но и современного общественного сознания, утратившего в значительной мере чувство правды жизни. Показательно, что вопреки общеизвестным фактам сегодня утверждается точка зрения, согласно которой такого выдающегося явления, как Шолохов, как бы и не было – не только в художественном развитии XX века, но и в самой его действительности. Как иначе может быть истолковано заявление М. Чудаковой о том, что на самом деле главное создание писателя, его «Тихий Дон», «нимало не заполняло той трещины, которая зияла несколько десятилетий между литературой и российской реальностью»?
Ничего общего с действительностью подобные суждения не имеют, ибо на самом деле творчество Шолохова на протяжении большей части XX века находилось в центре общественного сознания. Вокруг произведений, высказываний да и самого имени писателя десятилетиями кипела ни на миг не затихающая борьба, по преимуществу идеологического характера. Впрочем, неправильным было бы употреблять в данном случае глаголы только в прошедшем времени. Мы и сегодня наблюдаем проявление этих сшибок, которые, конечно, приобрели иные формы, но по сути своей, по методологическим основаниям и даже по требованиям ограничить общение читателей (в первую очередь школьников) с произведениями Шолохова остаются всё теми же.
Нельзя, например, не подивиться тому, сколь похоже оценивались в 30-е годы и трактуются уже в наше время (разумеется, под иными идеологическими знаками) идеи и образы шолоховских произведений. Прежде всего это относится к Григорию Мелехову как центральному герою Шолохова, ибо в его судьбе, в его трагических поисках «правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий», заложены ответы на многие вопросы, связанные не только с творчеством писателя, но и с историей нашего народа, с русской трагедией XX века.
Неслучайно сущность образа Григория Мелехова, причины его трагического жизненного пути были предметом наиболее острых, но вместе с тем и наиболее глубоких полемических схваток на протяжении десятилетий – от 30-х до 70-х годов. Эти споры определяли стрежень процесса постижения художественного мира Шолохова вообще.
Центральный образ «Тихого Дона» в предвоенные годы вызывал отчаянное неприятие ревностных защитников идеологических установок того времени, которые были убеждены в том, что такой человек, как Григорий, не имеет права на жизнь в условиях современной действительности. В качестве примера можно привести малоизвестное, но красноречивое высказывание публициста и критика А. Бека. Во время дискуссии, посвящённой четвёртой книге «Тихого Дона», которая состоялась в начале 1941 года, он заявил: «С точки зрения советской власти мало найдётся людей, которые будут утверждать, что это основное произведение («Тихий Дон». – Ю.Д.) социалистического, коммунистического общества. Всякие наши разговоры, что это исключительный человек (Григорий Мелехов. – Ю.Д.), тут прекращаются, это враг, и он должен быть наказан… Мне кажется, что центральная задача нашей литературы именно заключается в том, чтобы с такой же силой или большей создать образы людей, которые мыслят, строят, рубят – в том числе и головы таким людям, как Григорий».
Сколько политически правоверного упоения в этой характерной добавке! Но такие суждения о герое Шолохова не были исключительными. В. Ермилов, например, незадолго до начала Великой Отечественной войны писал: «Нет любви для Григория, его любовь погибает, – нет для него жизни, и потому светит для него чёрное солнце. Мы не знаем более сильного образа опустошения, более жестокой кары художника своему герою. Чёрное солнце страшно, как смерть в пустыне». Нечто подобное можно было прочитать и в книгах и статьях И. Лежнева, В. Гоффеншефера, Л. Якименко и многих других критиков.
Но было бы заблуждением считать, что сегодня ситуация изменилась кардинально. На самом деле это не так. Прежде всего нельзя не заметить, что нынешних исследователей Шолохова образ Григория Мелехова, похоже, мало интересует. В современных библиографических указателях почти отсутствуют сведения о статьях, посвящённых этому персонажу. В большинстве из вышедших в последнее время монографий о Шолохове только изредка можно обнаружить фрагменты, касающиеся Григория. Но ещё более показательно, что в тех немногочисленных работах, авторы которых всё же обращаются к герою «Тихого Дона», высказываются суждения, по своей сути непосредственно перекликающиеся с оценками давно минувших лет.
Вот по-своему замечательная книга Ф. Кузнецова «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа» (М., 2005). О финале произведения читаем: «В конечном счёте «Тихий Дон» – роман о гибели Григория Мелехова. И в этом главный смысл романа (здесь и далее подчёркнуто мною. – Ю.Д.)... И за этим – личный трагический опыт Шолохова». И в другом месте: «У Шолохова была своя… мера отношения к Григорию Мелехову – как фигуре глубоко трагической и обречённой на гибель». Мотивируется это заключение не логикой художественного произведения, а трагическими обстоятельствами 20–30-х годов, которые акцентированы в такой степени, что представляются критику заполнившими всё жизненное пространство эпохи. Ф. Кузнецов ссылается на то, что Шолохов «это знал на примере сотен и тысяч казаков, принимавших участие в Вёшенском восстании, но поверивших советской власти». Стремление противопоставить художественной закономерности конкретные исторические события, к тому же однозначно толкуемые, характерно и для некоторых других современных публикаций о Шолохове. Так, в одной из недавно вышедших монографий аналогичное суждение не только поддерживается, но и конкретизируется: «Гибель Григория неизбежна, что знаменует и смерть прежнего, старого тихого Дона… Возвращение Григория Мелехова домой к сыну – это окончательное прощание с героем. Герой приходит домой на смерть. Невозможно представить себе Григория Мелехова, участвующего в строительстве новой колхозной, неказачьей жизни».
