конкуренцию», что также привело к «борьбе против самого изобретения» [America by Design, стр. 84-109]. Эдвин Приндл, корпоративный патентный юрист, писал в 1906 году:
Патенты являются лучшим и наиболее эффективным средством контроля над конкуренцией. Иногда они обеспечивают абсолютное господство на рынке, позволяя своему владельцу назначать цену без учета затрат на производство. Патенты являются единственной законной формой абсолютной монополии [America by Design, стр. 90].
Патенты сыграли ключевую роль в становлении индустрии электроприборов, связи и химической промышленности. В начале века компании General Electric и Westinghouse заняли доминирующее положение на рынке производства электрооборудования во многом благодаря патентному контролю. В 1906 году они сократили патентные споры между собой, объединив свои патенты. AT&T также расширялась «в основном за счет стратегии патентной монополии». Американская химическая промышленность была маргинальной до 1917 года, после генеральный прокурор Александр Митчелл Палмер конфисковал немецкие патенты и распределил их между крупными американскими химическими компаниями. Компания DuPont получила лицензии на 300 из 735 патентов [America by Design, стр. 10, 16].
Патенты также используются в глобальном масштабе, чтобы запереть транснациональные корпорации в монополию на производственные технологии. Самым тоталитарным положением Уругвайского раунда, вероятно, являются положения об «интеллектуальной собственности». ГАТТ расширил сферу действия и срок действия патентов намного больше, чем когда-либо предполагалось в первоначальном патентном законодательстве. В Англии патенты первоначально выдавались на четырнадцать лет — время, необходимое для обучения двух подмастерьев подряд (и, по аналогии, время, необходимое для запуска в производство и получения первоначальной прибыли за оригинальность). По этому стандарту, учитывая более короткое время обучения, необходимое сегодня, и более короткий срок жизни технологии, период монополии должен быть короче. Вместо этого США стремятся продлить его до пятидесяти лет [Raghavan, Recolonization, стр. 119-120]. По мнению Мартина Хора, США, безусловно, являются самым абсолютистским из участников Уругвайского раунда. В отличие от Европейского сообщества, а также в отношении биологических процессов защиты животных и растений [The Uruguay Round and Third World Sovereignty, стр. 28].
Положения о биотехнологиях на самом деле являются способом повышения торговых барьеров и принуждения потребителей к субсидированию ТНК, занятых в агробизнесе. США стремятся применять патенты к генетически модифицированным организмам, фактически пиратствуя работу поколений селекционеров из стран третьего мира путем выделения полезных генов в традиционных сортах и включения их в новые ГМО — и, возможно, даже принудительного применения патентных прав против традиционного сорта, который был источником генетического материала. Например, компания Monsanto пыталась использовать присутствие своей ДНК в чужом урожае как доказательство пиратства, хотя гораздо более вероятно, что их сорт перекрестно опылился и заразил урожай фермера против его воли. Национальное детективное агентство Пинкертона, кстати, играет ведущую роль в расследовании таких обвинений — это те же самые люди, которые в прошлом веке срывали забастовки и стакливали организаторов с лестницы. Даже бандитам в шароварах приходится диверсифицировать свою деятельность, чтобы добиться успеха в глобальной экономике.
Развитые страны особенно настойчиво пытаются защитить отрасли, полагающиеся на «незапатентованные технологии» или производящие их, а также ограничить распространение технологий «двойного назначения». Например, американо-японское торговое соглашение по полупроводникам является «картельным, „управляемым" торговым соглашением». Вот вам и «свободная торговля» [Дитер Эрнст, «Technology, Economic Security and Latecomer Idustrialization»; Рагхаван, Recolonization, стр. 39-40].
Патентное право всегда требовало, чтобы владелец работал над изобретением в стране, чтобы получить патентную защиту. Законодательство Великобритании допускает принудительное лицензирование по истечении трех лет, если изобретение не используется или используется не полностью, а спрос удовлетворяется «в значительной степени» за счет импорта; или если экспортный рынок не обеспечивается из-за отказа патентообладателя предоставить лицензию на разумных условиях. [Recolonization, стр. 120, 138].
Однако основной мотив режима интеллектуальной собственности ГАТТ заключается в том, чтобы навсегда закрепить коллективную монополию ТНК на передовые технологии и предотвратить появление независимой конкуренции в странах третьего мира. Это, как пишет Мартин Хор, «эффективно предотвратит распространение технологий в страны третьего мира и чрезвычайно увеличит монопольные роялти ТНК, сдерживая потенциальное развитие технологий стран третьего мира». Только один процент патентов во всем мире принадлежит странам третьего мира. Из патентов, выданных в 1970-х годах странами третьего мира, 84% принадлежали иностранцам. Но менее 5% патентов, принадлежащих иностранцам, были фактически использованы в производстве. Как мы уже видели, цель владения патентом не обязательно заключается в том, чтобы использовать его, а в том, чтобы помешать кому-либо другому использовать его [op. cit., стр. 29-30].
Рагхаван хорошо подытожил их влияние на страны третьего мира:
Учитывая огромные затраты на НИОКР и инвестиции, а также короткий жизненный цикл некоторых из этих продуктов, ведущие промышленные страны пытаются предотвратить появление конкуренции, контролируя [...] потоки технологий к другим. Уругвайский раунд пытаются использовать для создания экспортных монополий на продукцию промышленных стран и блокирования или замедления появления конкурентоспособных соперников, особенно в новых индустриальных странах третьего мира. В то же время технологии стареющих отраслей промышленности Севера пытаются экспортировать на Юг на условиях гарантированного дохода рантье [op. cit., стр. 96].
Корпоративные пропагандисты свято чтут антиглобалистов как врагов Третьего мира, стремящихся использовать торговые барьеры для поддержания богатого западного образа жизни за счет бедных стран. Вышеупомянутые меры — торговые барьеры — для постоянного подавления технологий Третьего мира и сохранения Юга в качестве большой потогонной фабрики, дают ложь об этой «гуманитарной» заботе. Дело не в различии мнений или искренне ошибочном понимании фактов. Если отбросить фальшивые тонкости, то мы видим здесь чистое зло в действии — оруэлловский «сапог, топчущий лицо человека». Если кто-то из архитекторов этой политики считает, что она направлена на общее благосостояние людей, то это лишь показывает способность идеологии оправдывать угнетателя и давать ему возможность спокойно спать по ночам.
Расходы на транспортные и коммуникационные сети из общих доходов, а не из налогов и платежей пользователей, позволяют крупному бизнесу «перекладывать свои издержки» на общественность и скрывать свои истинные операционные расходы. Ноам Хомский довольно точно описал это государственнокапиталистическое андеррайтинг транспортных расходов:
Один из известных фактов о торговле заключается в том, что она сильно субсидируется с огромными факторами, искажающими рынок. Наиболее очевидным является то, что каждый вид транспорта чрезмерно сильно субсидируется. Поскольку торговля, естественно, требует транспорта, транспортные расходы входят в расчет эффективности торговли. Но существуют огромные субсидии для снижения транспортных расходов, посредством манипулирования стоимостью энергии и всевозможных искажающих рынок функций [«How Free is the Free Market?»].
За каждой волной концентрации капитала следовала та или иная система инфраструктуры, субсидируемая государством. За национальной железнодорожной системой, построенной в основном на бесплатной или недорогой земле, предоставленной государством, последовала интеграция в тяжелую промышленность, нефтехимию и
