колокольный звон, обозначающий канонические часы.
Цифровая революция являет кульминацию поиска не только возможностей для коммуникации, но и, что не менее важно, для ее отсутствия. В начале нашего исторического исследования было сделано предположение о существовании трех видов уединения как практики: физического, сетевого и абстрагированного. С XIX века последние два стали более заметными. На все более переполненном пятачке все труднее найти себе место, отчего все более привлекательны альтернативные способы уйти от компании. Те, кто следил за прежними спорами об одиночестве, легко могли представить себе альтернативу городской жизни. Несмотря на стремительное укрупнение столицы, четыре пятых населения по-прежнему жили в сельской местности, созерцая поля или менее возделанные ландшафты. Последующие урбанизация и расширение транспортных сетей не могли не оказать влияния на то, что в конце XVIII века казалось самым очевидным местом уединения. Как следствие, в ходе целого ряда социальных и развлекательных мероприятий люди использовали коммуникационные технологии своей эпохи не только для связи с далекими друзьями, родственниками и другими такими же, как они, энтузиастами, но и для того, чтобы оторваться от жизни, происходящей в переполненных интерьерах и внешних пространствах, с тем чтобы сосредоточиться на собственных мыслях и занятиях.
Изобретение Всемирной паутины в 1991 году и последующая разработка программного и аппаратного обеспечения для использования ее возможностей удовлетворяли глубокие потребности как в сетевом, так и в абстрагированном уединении. Наушники с функцией шумоподавления, изначально разработанные для пилотов и пассажиров самолетов, можно было использовать как для наслаждения тишиной, так и в качестве более эффективной (и дорогой) версии Sony Walkman [1100]. Они стали частью арсенала потребительских товаров, предназначенных для обеспечения связи с далекими людьми и структурами информации и развлечений. Причина, по которой введение в оборот подобных сетей и устройств было столь быстрым и необратимым в начале XXI века, заключается в том, что они обеспечивают решение извечной проблемы, связанной с тем, как быть в одиночестве, но в то же время и в компании.
Ключевым нововведениям немногим больше десяти лет. Появление смартфона в 2007 году и растущее использование его для асинхронного обмена текстовыми сообщениями, а не для разговоров, создали символическую фигуру нашего времени, беззвучно сгорбленную над умещающейся в карман коробочкой – будь то в уединенном месте или же в мысленном побеге из-под непосредственного гнета людей. iPhone и его конкуренты как минимум помогли занять пальцы – такого занятия у них не было с тех пор, как пошло на спад курение. К 2018 году цифровая связь достигла точки насыщения среди людей в возрасте до 55 лет, а смартфоны все чаще заменяли компьютеры как средство доступа в интернет. Почти 90 % взрослого населения Великобритании находятся онлайн и в среднем проводят в своих устройствах по двадцать четыре часа в неделю [1101]. Среди молодых – по обе стороны Атлантики – их использование носит тотальный характер. В Соединенных Штатах подростки посылают в среднем тридцать и более сообщений в день, а 45 %, как было недавно установлено, «находятся в Сети почти постоянно» [1102]. Технологии и потребительские рынки были движущей силой перемен на протяжении всего охваченного этим исследованием периода. Они превратили сознательный опыт уединения из привилегии образованного мужчины во всеобщую практику, за исключением самых бедных или же безразличных к новациям позднего модерна. В этом смысле смартфон был не прорывным достижением, а скорее кульминацией путешествия, маршрутом которого были переписка, печать, телефон, кино и телевидение. Прошлые поколения могли только мечтать о таком устройстве, которое позволяло бы человеку по прихоти своей быть отдельно от общества и тут же – в контакте с избранными группами и людьми.
Скорость последних изменений затрудняет оценку их последствий. Иоганн Циммерман вступил в дискуссию с Петраркой о последствиях уединения спустя целых четыре века, а Петрарка, в свою очередь, беседовал об общих дилеммах, связанных с уходом из общества, с дохристианскими авторитетами. В этой длинной хронологии появление телефонов с функцией обмена текстовыми сообщениями произошло как будто минуту назад, а их всеохватное распространение в развитых странах – еще более недавно. Хотя уже и были проведены кое-какие исследования наблюдаемого здесь и сейчас поведения различных возрастных групп, обсуждать долгосрочный анализ влияний, оказываемых на протяжении жизни, пока еще слишком рано [1103]. Высказывается озабоченность по поводу потенциального психологического и физиологического ущерба подросткам, пользующимся цифровыми средствами массовой коммуникациями, что напоминает о давней одержимости пороком одиночества, описанной Тиссо в середине XVIII века [1104]. Мы пока не можем знать, как будут действовать рожденные в цифровую эпоху, когда вырастут, станут любовниками, родителями, пенсионерами – и столкнутся с новыми вызовами при переходах от электронной коммуникации к вербальной и обратно [1105].
Тем не менее можно провести параллель между иммерсивным присутствием новых технологий и эволюцией моделей ухода от общества. Как цифровые устройства и их использование являются сегодня обычным явлением, так же – в течение гораздо более длительного периода времени – и уход от общества перестал быть чем-то странным или необычным. Уединение стало нормой. Оно встроено в жизненные техники большинства мужчин и женщин и настолько обычно, что порой кажется, что упоминать или обсуждать его вовсе не стоит. Драма о противоборстве из трактата Циммермана трансформировалась в богатый и разнообразный набор повседневных нарративов. «Краткие интервалы случайного уединения», значение которых признавал Абрахам Каули, теперь более многочисленны и разнообразны: они стали доступны для тех, кого он называл «самыми посредственными из людей» [1106]. Мужчины и женщины, подростки и дети имеют возможность свободно и плавно перемещаться между собственной компанией и избранными социальными группами – возможность, редко доступную в конце XVIII века. У людей стало больше домашнего пространства, больше времени на то, чтобы посвятить себя собственным занятиям, и больше располагаемого дохода для того, чтобы тратить его на личное времяпрепровождение. С 1800 года среднее потребление рыночных товаров и услуг на душу населения выросло в развитых западных странах в десять раз [1107]. Это процветание многообразно проявилось в коллективном времяпрепровождении и общественной деятельности. Но оно же способствовало разного рода затворничеству в пустых, отапливаемых, освещенных домашних пространствах, где, в соответствии с рекомендацией из эпохального доклада Паркера Морриса (1961), члены семьи смогли перемещаться между совместными и одиночными занятиями.
Рост привел к сбросу полярностей уединения. В начале нашего исследования значение этого состояния было рассмотрено по отношению к его противоположности. Его заметность в конце XVIII века отражала тревоги, вызванные просвещенческой поддержкой коммуникации. Дальнейший ход событий стал свидетелем не победы одной альтернативы над другой, а скорее пересмотра того, как следует понимать отношения между ними.
На протяжении большей части этого периода сетевое уединение рассматривалось как необходимый и все более продуктивный спутник физического одиночества. Поскольку большая часть
