подшучивал над избыточной храбростью отца-исповедника Ноченте, он мог превратить показания последнего в эффективное оружие:
«6) Свидетельство республиканского лейтенанта меня не убеждает, потому что он не увидел доминиканского монаха (отца Ноченте), который первым бросился вперед и… помог отвести обоих мужчин (офицера СС и августинского монаха) на ступеньки базилики».
Коснувшись этого момента, Тардини ставит под сомнение достоверность показаний итальянских офицеров.
И так далее. Два льва дипломатии продолжили обмениваться ударами, скрывая за вежливыми фразами взаимную неприязнь. В таком обмене репликами важно каждое слово, каждый нюанс.
И хотя слова были вежливыми, сильное подспудное напряжение никуда не девалось. Немцы были в шаге от публичных обвинений Ватикана в том, что он принял сторону союзников. Чтобы сохранить видимость нейтралитета, которая позволяла ему на протяжении всей войны действовать на местах, Ватикан должен был убедить немцев смягчить тон. К концу встречи стало ясно, что Тардини взял верх.
Теперь ему оставалось только проверить различные показания и завершить свое расследование.
В этом ему помог новый ключевой свидетель, девушка по имени Валерия Фабрици, которая в тот день была в толпе на площади, «видела все, что произошло, и подтвердила нашу версию, рассказав то, что нужно было рассказать»26.
Будучи независимым очевидцем всего инцидента, эта девушка заявила, что палатинская гвардия помогла убегавшему отцу Мустерсу на верхних ступеньках, у входа на паперть собора – в церкви и совершенно не на итальянской территории27.
На следующий день, т. е. через целых девять дней после ареста, Делл’Аква наконец смог подтвердить, что у Мустерса был-таки голландский паспорт и что руководство августинского ордена, к которому он принадлежал, уже написало в шведское посольство (защищавшее голландских граждан в Италии) с просьбой о помощи. Не очень ясно, по какой причине, но до этого шведское посольство, судя по всему, и пальцем не пошевелило28.
Канцелярии Святого Престола теперь нужно было попытаться добиться освобождения Мустерса, однако при этом не вызвать подозрений относительно того, насколько это для него важно, – непростая задача.
Встреча между государственным секретарем, кардиналом Мальоне и германским послом была назначена на следующую неделю29.
* * *
Перед этим разговором состоялась подготовительная встреча между г-ном фон Кесселем, советником посольства Германии (представлявшего посла фон Вайцзеккера) и Тардини. Перед ними стояла задача договориться о вопросах, которые будут обсуждать посол и кардинал30.
Согласно рукописным записям Тардини, фон Кессель испытывал «quelque inquiètude [некоторое беспокойство] в связи с инцидентом в Санта-Мария-Маджоре. Посольство, как объяснил фон Кессель, держало Берлин à l’écart [в стороне] и не передавало ему ноты, которыми обменивались стороны».
Тот факт, что Берлин не был с самого начала поставлен в известность о деле, для Тардини был важен. Объяснялось ли это тем, что посольство Германии опасалось, что зашло слишком далеко? Тардини именно это и предполагал, и это давало ему преимущество.
Но теперь, по словам фон Кесселя, «Берлин вмешался довольно энергично». Затем Тардини понимает, что его «собеседник использует очень расплывчатые фразы. <…> Он добавил, что посольство хотело бы избежать сообщений, которые были бы désagréables [неприятны] Государственному секретариату. Поэтому, добавил фон Кессель, было бы хорошо, чтобы посольство могло немедленно сообщить в Берлин, что инцидент [est] clos [исчерпан]»31.
Тардини немедленно воспользовался этой возможностью.
«Я ответил ему: я не понимаю подхода Берлина… Г-н фон Кессель отмечает, что у его правительства есть “юрисконсульт” (юридический советник). Тут он делает жест, который означает “отличный”… Я отвечаю, что да, если это настоящий юрисконсульт, он сможет разобраться в правах Святого Престола, это совершенно очевидно. Тогда г-н фон Кессель смотрит на меня и заявляет – делая еще один недвусмысленный жест, – что речь идет о нацисте. (Это слово произносится без… симпатии.)
На мой взгляд, у берлинского правительства сейчас должны быть другие заботы. Г-н фон Кессель отвечает, что эти заботы – более значимые и неотложные – désagréables, и через некоторое время он произносит как бы сквозь зубы: “Какие они тупицы!”»
Эта искренняя и недвусмысленная фраза может означать, что, по крайней мере на личном уровне, фон Кессель не был согласен с программой нацистов.
Тардини выслушал все это и выразил позицию Ватикана.
«Я заявил ему: государственный секретарь готов дать письменный ответ на документ германского посольства. Святой Престол а) подтверждает на основании собранных свидетельств, что палатинская гвардия… не совершала нарушений; б) вновь заявляет, что вооруженное вторжение СС в экстерриториальное здание ничем не оправдано, и в) с удовлетворением принимает заверения посольства».
Весь этот разговор представлял собой торг: сначала выдвинуть аргументы, в которых сторона была уверена, а потом оставить дверь открытой для достижения компромисса. Между Тардини и фон Кесселем разгорелся настоящий бой. Последующая встреча между Мальоне и послом, по сути, должна была санкционировать то, что обсуждалось в рамках этой предварительной беседы.
«Г-н фон Кессель говорит мне, что посольство тоже будет придерживаться своей версии: присутствующие здесь немецкие власти совершенно точно намерены и впредь уважать экстерриториальные зоны».
Разграничив посольство и власти СС, Тардини сделал более тонкий и умный ход, призванный показать фон Кесселю, что он услышал и понял его обеспокоенность. Это разграничение он провел еще дальше, чтобы укрепить свою позицию:
«Я выразил мои сомнение относительно властей СС. Однако г-н фон Кессель заверил меня in camera caritatis [как в исповедальне] (он выразился так, но это не… veritatis [правда]), что у властей СС те же намерения».
Теперь фон Кесселю уже не нужно было доводить дело до конца. Исходя из его слов, становится ясно, что он пришел на встречу, стремясь не допустить, чтобы Святой Престол писал напрямую в Берлин.
«И он настоял на необходимости того, чтобы весь инцидент был исчерпан устным заявлением».
На следующий день во время встречи с послом кардинал Мальоне повторил доводы Тардини, а именно, что инцидент имел место на ступенях базилики и что палатинский гвардеец отказался выдавать монаха, уже находясь в базилике, потому что в этот момент немцы врывались в экстерриториальную зону, что ничем нельзя было оправдать32.
Кардинал Мальоне потребовал от германского посольства формальных заверений в том, что неприкосновенность экстерриториальных владений отныне будет соблюдаться. Получение таких заверений было крайне важно, чтобы обеспечить защиту всех, кто в тот момент скрывался во владениях Ватикана.
Мальоне ни разу не упоминает имя отца Мустерса и прямо не требует его освобождения. Это может показаться тем более удивительным, что в этом заключалась главная причина, по которой Бюро вызвало посла. Возможно, Бюро получило новые (хотя и ложные) сведения о том, что Мустерс сломался под давлением. Кроме того, если бы немцы заподозрили, как важен этот августинский монах, то весь римский «Эскейп лайн» оказался бы под ударом, причем не только смельчаки, которые обеспечивали его надежность, но и все, кому
