на самом деле не нашел меня и не притащил к Лизавете. Только к обеду показался у павильона. Ребята ко мне:
– Мы с ног сбились, искали вас на вручение. Наш отряд победил…
Построились и в столовую. Там, на верхней лестничной площадке, нас встречала сама Лизавета, причесанная, припудренная, с губами накрашенными. Дождавшись, когда я поравняюсь с ней, вдруг подмигнула. У меня аж ноги подкосились. Что она имеет в виду: то, что ничего не было, или то, что, по её убеждению, будет? Ну, уж фигушки! Отвернувшись, я прошагал мимо и с тех пор с ней даже не здоровался, чтобы вдруг не подумала чего.
Смена пролетела незаметно. Последний день. Торжественная линейка. Раздача призов. Мне досталась «Почетная грамота» от фабкома. И тут, не успел я налюбоваться ею, подходит кореш мой по лагерю, первокурсник с факультета физвоспитания Женька Палагин.
– Да брось ты её на хрен, пойдем лучше в фабком, обещали деньги выдать.
Бросать грамоту я не стал, напротив, аккуратно свернул её в трубочку, обернул газетой и зашагал к фабкому. Здесь меня ждал сюрприз: оказывается, вместе с грамотой фабком наградил меня еще и денежной премией в тридцать рублей.
– А мне? – заорал полоумный Палагин.
– В другой раз и в другом месте, – обрезала бухгалтер.
Женьку это не смутило.
– Да и хрен с ними, – заявил он, – пойдем премию пропивать…
Я, никак не рассчитывавший на такой исход, попытался было отговориться тем, что дома, мол, ждут.
– Дождутся, как пить дать дождутся, – урезонил Женька и добавил, – не боись, я тоже вложусь.
И мы пошли. Женька, или для друзей Палага, представлял личность интересную и даже импозантную. С точеной фигурой древнеримского атлета, красивым чистым лицом, короткой стрижкой чуть вьющихся волос, в очках с тонкой золоченой оправой, он менее всего походил на физвосовца, скорее на эстета с истфила. Родом откуда-то с севера, он имел очень влиятельного отца, начальника одного из отделений Северной железной дороги. Мать – домохозяйка, она-то и выхолила такого красавца.
Это впечатление развеивалось при первом же контакте. Женька был ограниченным предельно. Казалось, что в жизни он ни одной книжки не прочитал. Но знал массу анекдотов, умел быть вежливым и даже галантным, что делало его неотразимым для женской части общества. Мужскую же часть он покорял своей способностью, о которой сам же говорил: « Допить всегда, допить везде до самого до донца, допить, и никаких гвоздей – вот лозунг мой и солнца!». Спрашиваю:
– Ты хоть знаешь, чьи стихи?
– Как чьи, мои …
– Чуть раньше похожие написал Маяковский…
– Не знал, – искренне удивляется Женька.
Мы идем к лабазу. Там он в очередной раз удивляет меня, когда берет не водку или настойку, а пару бутылок сухого вина «Ркацители». В моей рабочей среде сухое называли пренебрежительно «мочой» и не пили принципиально. Естественно, я делюсь этими соображениями.
–Эх, деревня, – говорит Женька. – Сейчас придем на пляж, примем по стаканчику, и ты поймешь, что такое настоящее вино.
Так и сделали. Понравилось. За час успели и позагорать, и покупаться, и пару бутылок «Ркацители» успокоить.
– А теперь в общагу, – решил Женька.
Мне было все равно, и мы двинулись к трамваю, прихватив в гастрономе еще пару бутылок сухого. В комнате физвосовской общаги коек на десять сидел высокий, красивый парень в трусах и задумчиво играл на баяне что-то душещемящее.
– Будешь? – спросил Женька, показывая на бутылки…
– Наливай, тошно что-то на душе.
Из недр палагинской тумбочки появились огурцы малосольные и колбаса, явно из родительской посылки. Пару бутылок под баян уговорили махом. Женька рванул в магазин и принес еще три «колдуньи» (так называли мы вино, разлитое в бутыли больше пол-литра).
Вино хоть и слабенькое против водки, но в таком количестве все же умиротворяет и укладывает. Кровати рядом, незанятые. И мы уснули. Разбудил Женька:
– Слушай, я тут задумался… Люди употребляющие делятся на выносливых, застенчивых и мало пьющих. Ты к каким себя относишь?
– Наверное, к мало пьющим.
– Я так и думал, – обрадовался он. – Мало пьющие сколько ни пьют, всё им мало.
– Ну, а других по каким признакам делишь? – вяло поинтересовался я.
– Народ делит, – поправил Женька. – Выносливые пьют, пока не вынесут, а застенчивые – пока за стенки держатся. Короче, деньги еще остались?
– Вроде есть.
– Тогда вставай, идем на танцы.
Танцевальные площадки открывались летом. В центре их было три: в саду шинного завода, у кинотеатра «Родина» (сейчас от сада ничего не осталось, а центральное место занимает торговый центр «Флагман»), другая – в саду моторного завода, на Первомайском бульваре, чуть-чуть не доходя до набережной. В усеченном виде этот сад сохранился. Третьей (ныне на его месте в Первомайском переулке гостиничный комплекс) был сад дома офицеров, самый популярный и посещаемый. Здесь каждый вечер играл военный духовой оркестр, а в буфете имелось свежее пиво.
Где-то мы еще добавили, а вот где сердце успокоили, память не сохранила. Очнулся около четырех утра. Большая комната с низким потолком и одной слабенькой без абажура лампочкой у входа. Разглядеть окружающее можно, если очень приглядеться. Кровати в два ряда человек на пятнадцать-двадцать. Почти все заняты. Люди в одних трусах и с одной простыней.
Палага спал рядом справа, сбросив простыню на пол. Слева лежал на спине, устремив неподвижный взгляд в потолок, изможденный мужчина, живое пособие по анатомии в очках.
– Что это? – спросил у него.
– Вытрезвитель, – отрезал тот, не поворачивая головы и не меняя положения.
– А по малой нужде куда?
– Бачок у двери.
Я встал и, покачиваясь, направился в указанном направлении. Бачок на месте, наполовину полон. Добавив, покачиваясь, вернулся к кровати. Раскалывалась от боли голова, и жгло в пересохшем горле.
– Сосед, где бы тут попить?
– Кран только в коридоре.
– А в коридор как попасть?
Он наконец-то повернулся ко мне:
– Через дверь, конечно, но для этого надо стучать долго и громко. Дежурные в другом конце коридора и, скорей всего, дрыхнут.
– Пойду постучу.
– Не надо. Людей разбудишь, а они, может, только здесь выспаться по-настоящему могут. У каждого своя «шипучка» (так мы звали шампанское)…
– Разве?
– Ты чего, на самом деле не знаешь?
– Нет.
– Это когда мужик пьет, а жена шипит.
Так переговаривались полушепотом, пока в шесть утра не начали выводить по одному. Нас с Женькой почему-то первыми.
Ошарашили штрафом в 14 рублей.
– А в институт не сообщите? – спросил я.
– Если сейчас заплатите, нет.
Получив вещи и кошелек с ополовиненной зарплатой, уплатил штраф, получил квитанцию и полез по лестнице вверх, на волю. Выбравшись, понял, что вытрезвитель размещался в подвале углового дома, примыкающего к
