Знаменской башне.
Стал ждать Палагина. Выйдя из дверей, тот долго щурился, затем предложил:
– Пошли похмеляться.
– Куда?
– Да в гостиницу.
Гостиница – с другой стороны (сейчас её снесли, оставив голую площадку с валуном посередине).
Женька, мрачный и грустный, заявил:
– Конец. Учитывая долги по зачетам, как пить дать, попрут из института. Ждать не стану, завтра же уеду домой.
И уехал. А я остался. С долгами и страхом за письмо в институт. Страхи оправдались. Уже первого сентября Николай Иванович Резвый, исполнявший обязанности декана, вызвал к себе.
– Поступила серьезная бумага, догадываешься, какая?
– Угу, – хмуро кивнул я, ожидая приговора.
– Мы решили, что наказать тебя должен коллектив, комсомольское собрание. Жди его.
Стал ждать. Вначале со страхом, потом с нетерпением, поскольку никто не торопился с экзекуцией. Потом начал ходить и упрашивать комсорга все же решить мою судьбу.
Собрание состоялось только в конце года. Присутствовали обе группы курса. Вначале секретарь зачитала письмо из вытрезвителя, в котором предлагалось принять ко мне самые решительные меры, дабы пьянством не позорил высокое имя советского студента. Потом секретарь сообщила о решении деканата передать рассмотрение дела самим студентам.
– Дело за нами. Как решим, так и будет.
Я понимал, что вариантов два. Первый: исключение из комсомола и соответственно из института. Другой: выговор с занесением или без и продолжение учебы, но под пристальным наблюдением.
Обсуждение получилось бурным, бестолковым, наподобие нынешних ток-шоу, где для каждого главное – крикнуть и показаться, а там – трава не расти.
Вопросы однообразные, типа, с кем был, что пил и сколько выпил?
– Как вы ходили по городу? Как пришли в общежитие?
Ненадолго задумываюсь. Не сказать же, что в магазин шли под ручку, а из общежития – «под ножку». Отвечаю:
– Шли как обычно.
– Так вы же пьяные уже были?
– Слаженно шли…
– Как-как?
– Ну, шли, разговаривали, не качались, не стукались друг о друга…
Шум, гвалт. Поэтому в дальнейшем отвечал односложно: не помню, не знаю, не буду.
Крикунов хватило минут на сорок. Когда поиссякли, вынесли на обсуждение само решение собрания. В первоначальном варианте: исключить из рядов Ленинского комсомола за аморальное поведение. Большинство к такому исходу оказалось не готовым. Затомились, засомневались, замолкли. И тут Венька Степанов, только что демобилизованный из армии, громыхнул своим сержантским голосом:
– Вы что, с ума посходили? Только что в начале учебного года избирали делегатом районной комсомольской конференции, отдельно отметившей активное участие в освещении работы конференции, а сейчас в тот же райком ВЛКСМ отправим решение об исключении.
– Правильно. Верно Веня говорит. Дурь какая-то.
И ограничились выговором, предварительно взяв слово больше в вытрезвитель не попадать. Слово сдержал: не попадал. Ни разу. Пока учился.
В творчество – с головой
Словно во искупление грехов, погрузился в студенческую жизнь с другой стороны: стал заниматься сразу в двух научных кружках: атеистическом и истории КПСС, а также творческом кружке.
На первом этапе наибольший интерес представлял кружок творческий. Своих стихов не читал, поскольку их не было, а те, что имелись, казались недостойными внимания. До тех пор, пока большое стихотворение не появилось на страницах все того же «Северного рабочего». Сейчас-то понимаю всю слабость его, но тогда… Все-таки областная газета с тиражом более 100 000 экземпляров. Напечататься в ней!
Потом публикации стали постоянными, и одна из них – в центральной прессе. С ней ситуация комичная. Случилась она после полета в космос Ю.А.Гагарина.
Представить всеобщее ликование и воодушевление сегодня невозможно. Фантастика, и только! Мы – наиболее активные члены творческого кружка – ринулись в областное радио, размещавшееся тогда на улице Трефолева. Что-то говорили в микрофон, Сережа Чаадаев читал тут же сочиненные стихи. Нас записывали, потом действительно дали в эфир, мне же того показалось мало, и вечером сочинил целый очерк, который отправил не куда-нибудь, а в газету «Известия», тогда главную газету страны, редактировавшуюся зятем Н.С.Хрущева.
Публикация появилась сразу же, но в виде информации строк на 30 :
« Жители Ярославля до сих пор живут под впечатлением дерзновенного победного полета в космос ракеты с Юрием Алексеевичем Гагариным на борту.
Областная комсомольская газета «Юность» напечатала заметку заместителя секретаря комитета ВЛКСМ Ярославского моторного завода Г. Давыдченко. Он пишет: «Мы жили с Юрием Алексеевичем Гагариным на одной улице, учились в одной средней школе. А когда Юрий приезжал на каникулы из Люберец, вместе играли в футбол в одной дворовой команде. Он был такой же, как мы: веселый, подвижный. Теперь его имя повторяют миллионы людей.
В редакции газет приходят люди, которые учились вместе с Юрием или встречались с ним. Некоторые приносят с собой фотографии.
Н. Колодин, студент Ярославского педагогического института имени К. Д. Ушинского».
Увидев газету, я долго не мог поверить, что моя заметка опубликована центральной газетой. Ощущение, будто вышел на всесоюзную орбиту. «Известия» – это не хухры-мухры! Я оказался в центре внимания факультета. Сразу же поступило предложение отметить данное событие. Я затомился: денег, мол, нет.
– Займи под гонорар.
На вопрос, каким он может быть, Сережа Чаадаев ответил:
– Мне за стих в 20 строк прислали четвертной, у тебя строк больше, значит, и гонорар будет рублей в 30.
Это же солидные деньги, стипендия – меньше. Сомнения отпали, занял денег, и пошли кутить.
Погуляли хорошо, а гонорара все нет и нет. Оказалось, информацию дали в разделе писем, а за письма, как известно, не платят. Не помню, как выпутался из той истории, но помню, что с потерями.
Руководил творческим кружком замечательный человек, бывший фронтовик, старший преподаватель кафедры литературы Герман Петрович Верховский, будучи больным, не жалевший для нас ни времени, ни сил. Посиделки затягивались до 11-12 часов ночи. Герман Петрович – не автор, не трибун, он – личность образующая, воспитывающая, формирующая!
Как-то иду по Первомайской. Герман Петрович навстречу.
– Слушай, в магазине «Военной книги» выставили сборник Симонова в малой серии поэта. Беги.
– Да денег-то нет.
Он лезет в карман, вынимает жутко потрепанный кошелек, отсчитывает полтинник:
– Беги, книг немного.
Я побежал, купил, и долгое время эта маленькая, истрепавшаяся со временем книжечка напоминала о человеке неповторимом, человеке, студентов не только учившем, но и, главное, воспитывавшем на лучших образцах русской и советской культуры.
Мы собирались обычно в нашей восьмой, как самой большой на этаже, аудитории. Сваливали свои пальтишки на задних столах, и начиналось действо.
А какие ребята там собирались! Боря Лисин, Гера Омельницкий, Сережа Чаадаев… Любопытный момент: на наши творческие посиделки приходили не студенческого возраста люди. Среди них выделялся некто Иван Егоров, в неизменном, видавшем виды песочного цвета
