Разлад
Мама снова сменила пластинку в своих разговорах о тюрьме: похоже, ее все веселит, она то и дело шутит. Она вовсю стремится организовать нашу новую встречу с ней. Согласно новому закону о защите детей, ее встреча с Эми может стать последней на какое-то долгое время. Она высказала то, что поразило меня, – она считает меня хорошей матерью. Что такое вообще хорошая мать? Не могу отделаться от мысли о том, что я этого не знаю.
Королевская даремская тюрьма
Дорогая Мэй!
Как бы то ни было, ты хорошо выглядела, и в тебе чувствовалось какое-то приятное чувство материнства. Я раньше замечала это в тебе настолько сильно.
Я не уверена, что вызывало у меня больше беспокойства – начало школьной жизни у Эми или начало моей работы.
С самого рождения Эми я понимала, что у меня есть риск чрезмерно ее опекать. Вряд ли кто-то мог сильнее волноваться о рисках для ребенка, чем человек с тем опытом детства, который получила я. Мое стремление оградить свою дочь в тот период ее жизни, уберечь от физического и эмоционального вреда было яростным, однако я понимала, что она не будет прятаться под моим крылышком всю жизнь. Мне нужно было постепенно отпускать ее, учиться доверять другим заботу о ней и позволять ей, в свою очередь, учиться получать заботу от других.
И это был еще один источник волнений. Я никогда не была до конца уверена, сколько сведений обо мне есть у различных чиновников, с которыми мне предстояло столкнуться в жизни. Я уже не носила имя Мэй Уэст, но я знала, что полиция, больницы, социальные службы и школы часто обмениваются друг с другом информацией, и всегда есть вероятность, иногда очень высокая, что какой-либо сотрудник одной из этих организаций узнает о том, какая история у моей семьи.
Что, если Эми случайно упадет и ударится дома, а потом придет в школу с синяками? Поверят ли там в то, что это просто несчастный случай? Иногда я даже размышляла, как буду реагировать, если Эми получит дома какую-то сильную травму, и мне придется вызывать «Скорую». Буду ли я колебаться в страхе, что моим объяснениям, как это произошло, не поверят? Оповестят ли они при этом социальные службы? Или полицию? Если это случится, то не останется шансов сохранить мою личность в секрете. А может, они уже обо всем знают? Сложно было порой не тревожиться, что за мной могут следить. Может быть, они просто ждут, когда я совершу какую-то ошибку, и тогда у них появится повод забрать у меня Эми? Сама мысль об этом была для меня невыносимой, но я знала, что случится именно это, если они обнаружат хоть малейший намек на домашнее насилие.
Я все еще пыталась выработать хоть сколько-то уверенный навык быть матерью для маленького ребенка. Иногда я наблюдала за тем, как поступают другие родители в поисках идей, как следует вести себя с Эми. Все другие родители, казалось, с легким сердцем разрешают своим детям общаться с чужими. Я понимала, что это правильное отношение, и все же мне было сложно предоставить своему ребенку столько же свободы, потому что мама – которая всегда настороженно воспринимала любых людей, которые появлялись у нас дома, – разрешала нам играть с другими детьми лишь изредка. Да, я понимала, что это неправильно – нездорово поступать с Эми похожим образом, так она может вырасти замкнутой и не научится общаться как следует, но я не понимала до конца, какое количество общения будет для нас безопасным.
Я чувствовала, что должна давать дочери всю ту свободу, которую другие родители дают своим детям. Если родители ее друзей отпускают их на вечеринки или, когда те подрастут, на ночевки, то, казалось, мне нужно делать так же. Но это порой шло против моих внутренних убеждений, а я чувствовала, что слишком ее опекаю. К тому же при этом мне приходилось налаживать общение – хотя бы ради того, чтобы просто взаимодействовать с другими родителями в бытовых вопросах, – а лишнего общения я как раз старалась избегать. Я не хотела никому давать возможность задавать неловкие вопросы о моей жизни.
Однако я старалась заставлять себя идти на это как можно больше. Я хотела быть такой же, как другие родители. Часто мне это не удавалось. Я наблюдала за другими матерями у ворот школы, видела, как они болтают, смеются, приглашают друг друга на чашечку кофе, и тоже думала, что мне стоит попробовать так же вести себя, но понимала, что я не смогу.
А еще я постоянно боялась за Эми. Когда она говорила, что хочет заняться чем-нибудь за пределами дома, например отправиться в поездку от школы, то это казалось мне чересчур рискованным для нее, и я часто хотела отказать ей в этом. Иногда я ощущала внутри себя очень сильный разлад по этому поводу, и на одном из родительских собраний я расстроилась прямо на глазах у учительницы. Она спросила меня, в чем дело.
– Я не чувствую, что могу полностью участвовать во всех школьных событиях, – сказала я, скрыв, что это мое прошлое не позволяет мне сильно сближаться с людьми, иначе они догадаются о том, кто я. Тени прошлого все еще сильно мне мешали.
– Возможно, вы чувствуете себя немного изолированной, оторванной от общей жизни? Почему бы Эми не вступить в ряды скаутов? Я как раз руковожу местной группой скаутов. Это поможет вам проводить время с другими родителями, а Эми сможет больше социализироваться за пределами школы.
Она не заметила сомнений на моем лице и попробовала чуть получше разузнать, в чем дело. Школа находилась в богатом районе, и я сказала что-то о своей неловкости, потому что другие родители выглядят более обеспеченными, чем я, обсуждают свои уютные
