«Появление индустрии - необходимое условие экономического роста и человеческого прогресса. Можно расценивать его и как признак развития, способствующий ему. За счет настойчивого труда и использования собственных интеллектуальных способностей человек постепенно вырывает у природы ее секреты и находит лучшее применение ее богатствам. Развивая в себе самообладание, он развивает и вкус к исследованиям и открытиям, способность идти на обдуманный риск, бесстрашие в своих начинаниях, щедрость и размах в своих действиях и чувство ответственности» (абзац 25).
Обратите внимание: о творческих способностях человеческого разума (его основном средстве выживания, той отличительной черте, которая выделяет его из мира животных) в энциклике говорится как о приобретенном «вкусе», будто речь идет о любви к оливкам или какой-то моде. Даже это жалкое утверждение не остается без уточнений; рядом с принимаемыми в качестве ценности «исследованиями и открытиями» появляются такие неуместные понятия, как «щедрость».
То же самое происходит и с понятием «труд». Энциклика предупреждает, что «ему [труду] иногда придают слишком большое значение», однако признает, что труд - творческий процесс, не преминув добавить, что, «когда работа сделана сообща, когда люди разделили надежду, трудности и радость от свершенного… они становятся братьями» (абзац 27). И далее: «Труд, конечно, может оказывать противоположное действие, так как он обещает деньги, наслаждение и власть, развивая в одних эгоизм, а в других - бунтарство…» (абзац 28).
Это значит, что наслаждение, которое нам дарит продуктивная работа, - зло; экономическая власть, которую нам дарит продуктивная работа, - зло; и деньги, которые так пылко выпрашивают на протяжении всей энциклики, - тоже зло, если они у тех, кто их заработал.
Вы можете представить себе Джона Голта, который работает «сообща», делит «надежду, трудности, амбиции, радость от свершенного» с Джеймсом Таггертом, Уэсли Моучем и доктором Флойдом Феррисом? Вы скажете, это только герои книг. Что ж, может быть. Вспомните Пастера, Колумба, Галилея - что стало с ними, когда они попытались разделить свои «надежду, трудности, радость от свершенного» с католической церковью?
Нет, энциклика не отрицает, что есть и гениальные люди, иначе она бы не молила так о всеобщем объединении. Если бы каждого было можно заменить, если бы разные возможности не имели никакого значения и всякий производил бы одинаковое количество продуктов, никто бы не получил от объединения никакой выгоды. Энциклика допускает, что некие неназванные, непризнанные первоисточники богатства каким-то образом продолжали бы работать, и тем не менее создает такие условия, в которых работа этих первоисточников попросту невозможна.
Разум - не монополия гения; он есть у всех людей. Разница только в разных возможностях. Если условия разрушительны для гения, они разрушительны для любого человека, в соответствии с его интеллектуальными способностями. Если гений карается законом, то таким же образом караются и интеллектуальные способности каждого человека. Разница только в том, что обычный человек, в отличие от гения, не сможет противостоять этому гнету со спокойной уверенностью в себе. Он сломается гораздо быстрее, в безнадежной растерянности откажется от разума при первых же признаках давления.
В мире, который мечтает построить энциклика, нет места человеческому разуму, а значит, нет места и человеку. Населяют его бесчувственные роботы, используемые для исполнения предписанных заданий в гигантской машине племени; роботы, лишенные выбора, права суждения, ценностей, убеждений и, прежде всего, самооценки.
«Вы не даруете своих богатств нищим. Вы отдаете им то, что принадлежит им по праву» (абзац 23).
Разве богатство, нажитое Томасом Эдисоном, принадлежит бушменам, которые его не наживали? Разве ваша зарплата за неделю принадлежит хиппи из соседней квартиры, которые ничего не заработали? Человек никогда не сможет принять подобную логику; а вот робот сможет. Человек будет гордиться тем, чего он достиг; именно эту гордость за достигнутое и нужно уничтожить в роботах будущего.
«Ибо то, что было даровано всем для общего использования, вы присвоили себе» (абзац 23). «Бог предназначил землю и все, что на ней, для каждого человека и каждого народа» (абзац 22).
Вы тоже находитесь на земле, значит, и вы предназначены для «каждого человека и каждого народа»? Автору энциклики ответ ясен - да, ибо идеальный мир, который показан в ней, основан на этой предпосылке.
Но человек никогда не сможет ее принять. Человек, подобный Джону Голту, скажет:
«Вы не открыли индустриального века и держитесь за мораль варварских эпох, когда жалкая форма человеческого существования создавалась физическим трудом рабов. Каждый мистик всегда хотел иметь рабов, чтобы они защищали его от материальной реальности, которой он страшится. Но вы, нелепые, мелкие атависты, слепо таращитесь на небоскребы и дымовые трубы вокруг и мечтаете о порабощении создателей материальных ценностей: ученых, изобретателей, промышленников. Когда вы требуете общественной собственности на средства производства, вы претендуете на общественную собственность на разум»[48].
Робот никогда так не скажет. Робота запрограммируют, чтобы он не думал об источнике богатства и не узнал, что источник этот - человеческий разум.
Слыша сентенции вроде «Все созданное отдано человеку» (абзац 22) и «Мир дарован всем» (абзац 23), человек сразу поймет, что это отговорки, отвлекающие от мыслей о том, как же использовать природные ресурсы. Он знает, что ему ничего не даровали. Чтобы преобразовать сырье в то, что необходимо человеку, нужен умственный и физический труд, на который одни люди способны, а другие нет, и что по справедливости никто не обладает изначальным правом на блага, созданные умственным и духовным трудом других людей. Робот не будет протестовать и не видит разницы между собой и сырьем; он воспринимает свои действия как данность.
Человек, который любит свою работу и знает, какой колоссальной силы, какой дисциплины мысли, энергии, цели, преданности, она требует, взбунтуется, только подумав, что плодами ее будут пользоваться те, кто не ценит ее и презирает. Энциклика же так и дышит презрением к материальному производству.
«Менее обеспеченные люди никогда не смогут устоять перед искушением, которое несут им богатые нации. Искушает их прежде всего образ действий, который изначально направлен на обладание материальным благосостоянием» (абзац 41).
Проповедуя «диалог» между разными цивилизациями, энциклика подчеркивает, что он должен быть «основан на человеке, а не на товарах или технических навыках…» (абзац 73). Это означает, что технические навыки - какая-то мелочь, ерунда, и для обладания ими не нужно иметь никаких особых достоинств, а способность производить товары не требует признания и входит в понятие «человек».
Таким образом, требуя плоды индустриального процветания, автор энциклики пренебрежительно и безразлично относится к их источнику. Энциклика признает существование следствий, однако игнорирует причину; она претендует на то, что ведет речь о возвышенных и нравственных материях, однако исключает процесс материального производства из сферы нравственных вопросов, словно это - деятельность низшего порядка, которая не включает и не требует никаких моральных принципов.
Приведу отрывок из книги «Атлант расправил плечи»:
«Промышленник… такого человека не существует. Завод - это "естественный ресурс", как дерево, камень или грязевая лужа. ‹…› "Кто разрешил проблему производства?" - "Человечество", - отвечают они. "В чем заключается разрешение?" - "Товары здесь". - "Как они попали сюда?" - "Как-то". - "Кто причиной тому?" - "Никто"»[49].
Процесс производства контролируется и направляется человеческим разумом. Это не какая-то неопределенная способность; для того, чтобы разум действовал, требуются определенные условия, и одно из ключевых слов тут - свобода. Энциклика на удивление красноречиво избегает и намека на условия, необходимые для работы разума, словно считает, что человеческая мысль может идти в любом направлении при любых условиях, при любом давлении, или словно намеревается остановить ее стремительный бег.
Если бы человеком двигала забота о бедных или страждущих, он бы непременно попытался доискаться до причин их положения. Он бы сразу спросил: почему одни нации развиваются, а другие нет? Почему одни нации достигли материального изобилия, а другие погрязли в нужде, недостойной человека? История и в особенности беспрецедентный рост благополучия в XIX веке подсказали бы ему ответ: капитализм - единственная система, которая позволяет людям достичь производственного изобилия, а ключ к капитализму - личная свобода.
