«Мы повторяем еще раз, что избыточное богатство должно быть предоставлено бедным нациям, и та заповедь, которая раньше требовала от нас идти с добром к нашим ближним, теперь должна включить в себя всех нуждающихся мира» (абзац 49).
Если нужда, всеобщая нужда - критерий нравственности, а минимальные средства, обеспечивающие выживание (то есть уровень жизни самых неразвитых дикарей), - критерий прав на собственность, то каждая новая рубашка, каждая порция мороженого, каждый автомобиль, холодильник, телевизор становятся «излишним богатством».
Помните, что «богатство» - понятие весьма относительное. Рабочие в США несусветно богаты по сравнению с рабочими в Азии или Африке. Тем не менее энциклика считает «несправедливой» свободную торговлю среди стран, находящихся на разных этапах развития, на том основании, что:
«промышленно развитые страны большей частью экспортируют промышленные товары, в то время как в странах с менее развитой экономикой есть только продукты питания, ткани и сырье на продажу» (абзац 57).
Исходя из предположения, что это увековечивает бедность неразвитых стран, энциклика требует, чтобы международная торговля регулировалась не законами свободного рынка, но нуждой самых нуждающихся ее участников. Как это выглядит на практике, показывается весьма определенно:
«Это требует от богатого человека большой щедрости, огромного самопожертвования и несмолкающего голоса совести, совести, чье послание меняется вместе со временем… Готов ли он платить более высокие налоги, чтобы органы государственной власти могли сплотиться во имя развития? Готов ли он платить более высокую цену за импортированные товары, чтобы их производитель получал заслуженную награду?» (абзац 47)
Но ведь налоги платят не только богатые; большая часть налогового бремени США ложится на плечи среднего и низшего класса. Товары или сырье ввозятся не только для личного потребления богатых. Цена на продукты питания не очень волнует богатых, больше всего она влияет на бедных. Поскольку продукты питания в основном производят неразвитые страны, подумайте, что будет, если последовать советам энциклики. Американской домохозяйке придется покупать овощи и зерно, выращенные людьми, которые ковыряют почву руками или ручными плугами, и платить за них такую цену, за которую от американских фермеров, использующих механизированные орудия труда, она получила бы в сто или даже в тысячу раз больше. Какими частями семейного бюджета ей придется пожертвовать, чтобы производители из неразвитых стран «получали заслуженную награду»? Придется ли ей покупать меньше одежды? Но часть семейного бюджета, отведенная на ее покупку, сократится таким же образом, ибо ей придется «заслуженно вознаграждать» производителей тканей и другого сырья. И так далее. Что же случится с ее уровнем жизни? Что случится с американскими фермерами и производителями сырья? Чтобы конкурировать не в рамках продуктивной конкуренции, а в рамках нужды, им придется остановить свое развитие и вернуться к ручному плугу. Что же тогда случится с уровнем жизни во всем мире?
Нет, нельзя и предположить, чтобы папа Павел VI настолько не разбирался в экономике и настолько не мог рассмотреть в деталях собственные теории, что выдвинул свое предложение во имя «гуманности», не понимая, какую невыразимую и бесчеловечную жестокость они повлекут за собой.
Однако в основе таких мыслей лежит определенная предпосылка, которая что-то объяснит. Она может примирить противоречия энциклики - оговорки, увиливания, умолчания, вопросы без ответа - и выстроить из них четкую структуру. Чтобы понять эту предпосылку, стоит спросить: как рассматривается в энциклике природа человека?
Те, кто разделяет такую точку зрения, предпочитают ее скрывать или не определять полностью. Обусловлено это не столько сознательной философской системой, сколько чувством, которое диктуется «смыслом жизни». Сознательная философия тех, кто разделяет его, в основном заключается в попытках ее рационализировать.
Чтобы понять эту позицию, обратимся к ее истокам (то есть к явлению, которое ее породило, исходя из смысла жизни).
Представьте себе лицо ребенка, когда он наконец нашел ответ на мучивший его вопрос. Оно светится радостью, если не триумфом, неосознанно отражая уверенность в себе, и его сияние распространяется в двух направлениях - вовне, озаряя мир, и внутрь, высекая искру, которая потом разгорится в заслуженную гордость. Те, кто это видел или сам испытал, непременно поймут: если есть на свете что-то «священное», то есть самое лучшее, высшее из доступного человеку, то это выражение лица - священно. Его нельзя предать, им нельзя пожертвовать ради чего бы то ни было.
Бывает оно не только у детей. В комиксах его обычно изображают, помещая над головой персонажа, которому внезапно в голову пришла идея, зажженную лампочку. Лампочка, которая зажглась в душе человека, - символ, соответствующий этому выражению лица.
Именно ее ровный, уверенный свет вы ищете на лицах взрослых, особенно тех, кому вы доверяете самое дорогое для вас. Вы ищете его в глазах хирурга, который оперирует любимого вами человека. Вы ищете его в глазах пилота, ведущего самолет, на котором вы летите; и, если вы последовательны, вы ищете его в глазах того человека, с которым собираетесь связать жизнь.
Просветленное лицо - вспышка человеческого разума в действии, внешнее проявление мыслительных способностей, сигнал и символ нашего разума. В зависимости от того, насколько вы человечны, оно вовлечено во все, чего вы ищете, чему радуетесь, что цените и любите.
Теперь представим себе, что это выражение, мелькнувшее на лице ребенка или взрослого, нисколько не восхищает вас. А что, если оно вызывает смутный, неназванный страх? Всю свою жизнь и все философские способности вы потратите на то, чтобы так и не найти имени этому страху. Вы будете отыскивать объяснения, позволяющие вам его спрятать. Вы скажете, что лицо выражает «эгоизм», «дерзость» или «наглость», и все это будет верно, однако отнюдь не в той степени, какую вы хотите показать. Вы сочтете, что это выражение лица - ваш злейший, коварнейший, опаснейший враг, и желание стереть его возобладает над логикой, последовательностью, реальностью. Желая его уничтожить, вы стремитесь, в сущности, сломить дух человека.
И тогда вы и станете относиться к жизни так, что сможете написать энциклику Populorum Progressio. Она продиктована «смыслом жизни» не отдельной личности, но некоей организации.
Доминантный аккорд такого мировоззрения - ненависть к человеческому разуму. Отсюда вытекает ненависть к самому человеку и к жизни, из нее - ненависть ко всей земле, ненависть к радости, а уж отсюда - ненависть к единственному общественному строю, который позволяет наслаждаться всеми этими ценностями.
Докажу это на одном-единственном примере. Представьте, что будет, если мы обречем американцев на вечный, монотонный, принудительный труд без всякого вознаграждения, заставим их работать на пределе сил или даже больше, не пообещав взамен ничего, кроме средств, минимально необходимых для поддержания жизни, - и все затем, чтобы дикари пользовались плодами их усилий. Что бы вы подумали, услышав такое предложение? Я вижу молодых людей, вступающих в жизнь с уверенностью в своих силах и готовностью к труду, которые корпят над книгами, посвятив всего себя будущему и ожидая его с радостью, без жалоб. Как важны для них новый костюм, новый ковер, старая машина, купленная по дешевке, или билет в кино! Все это словно подпитывает их храбрость в схватке с миром. Тот, кто этого не видит, мечтая избавиться от «плода их трудов» и полагая, что человеческие усилия - недостаточная причина для того, чтобы человек сам распоряжался их плодами, может прикрываться любыми рассуждениями. Ясно одно - людей он не любит.
Я могла бы остановиться на этом примере, но не хочу. Энциклика не только излагает некий смысл жизни, но и дает ему конкретное, сознательное философское обоснование.
Заметьте, она направлена не на то, чтобы уничтожить разум человека. Ей нужен медленный и более мучительный результат - порабощение.
Ключ к пониманию социальных теорий, содержащихся в энциклике, вы найдете в словах Джона Голта:
«Я - тот человек, существование которого ваши пробелы позволяли вам не замечать. Я - тот человек, ни жизни, ни смерти которого вы не хотели. Вы не хотели моей жизни, так как боялись понять, что я нес ту ответственность, от которой вы отказались, и ваши жизни зависели от меня; не хотели моей смерти, потому что знали это»[47].
Энциклика не признает и не подтверждает существования человеческого разума: она обращается с ним как с не имеющим отношения к делу свойством, которое учитывать не нужно. Вот основное и фактически единственное упоминание о роли разума в человеческой жизни:
