обречены на провал. Подобные неудачи не получится преодолеть, если партнеры на местном уровне не будут вовлечены в партийную политику и не смогут вытеснить партийные идеологии. Таким образом, «это утопическое прославление антиполитического проблематично прежде всего потому, что оно усиливает само себя… Люди видят, как очередного фрика избирают губернатором, и восклицают, что человеку с мозгами следует держаться подальше от политики. Но их губернатор, поддерживаемый активистами, которые в ином случае оказались бы политическими маргиналами [поскольку они воплощают собой образы, создаваемые национальными СМИ, а не представляют реальные группы избирателей конкретной территории], был избран именно потому, что лидеры сообщества желают сохранять благоразумие и избегают партийной политики». [660]
Пасевич обнаруживает структурные силы, которые оставляют политическое поле в распоряжение идеологам, позволяя крайне правым выигрывать выборы на уровне штатов, а затем и всей страны. В книге Пасевича предвосхищается тот факт, что Обама, аттестовавший себя постпартийным политиком и в годы своего президентства поддерживавший программы, которые в большой степени поощряли непартийных «партнеров», нежели политиков с классовой базой, даст возможность «тем, у кого действительно имелись корыстные интересы, в дальнейшем захватить политические институты». [661]
Наконец, многих избирателей оттолкнули нарастающая грубость и вульгарность избирательных кампаний и депутатов от Республиканской партии. [662] Те, кто истово верит в консерватизм, и расисты, мотивируемые правыми СМИ, по-прежнему ходят на выборы. Спустя годы, на протяжении которых им не удавалось получать серьёзных выгод от государства, подобные избиратели действительно находят шоуменов-расистов наподобие Трампа более привлекательными и достойными того, чтобы прийти и проголосовать, нежели сдержанных правых технократов наподобие Митта Ромни. Бахвальство и расизм для таких твердолобых республиканских избирателей — это норма, а не отклонение. Однако более умеренные избиратели и даже убеждённые демократы с меньшей вероятностью пойдут голосовать после подобных грубых кампаний при наличии перспектив, что публичная политика не изменится, даже если демократы будут одерживать такие же сокрушительные победы, как в 2008 году. Неприкрыто фанатичная и агрессивная кампания Трампа была кульминацией предшествующих тенденций, а не разрывом с былыми практиками республиканских кампаний.
Начиная с 1980-х годов невероятное увеличение численности лоббистов и количества компаний и отраслевых ассоциаций, которые нанимают на постоянную работу вашингтонских лоббистов, ещё больше углубляет цинизм избирателей и их отчуждение от политики. Рост расходов корпораций на лоббирование привел к появлению исключительно выгодной карьерной траектории, которая заманивает «всё больше опытных и талантливых правительственных чиновников, становящихся лоббистами, перетягивая политические компетенции и ноу-хау из государственного сектора в частный. Возрастающая сложность и специализация политики приводит к всё более серьёзным последствиям этого разрыва между государственным и частным секторами, поскольку у незрелых чиновников появляется необходимость в опоре на опытных лоббистов, чтобы разобраться в сути политики. [Корпорации, которые могут позволить себе нанимать наиболее осведомлённых и имеющих лучшие связи лоббистов,] выигрывают от политической сложности, поскольку, во-первых, это дает им больше возможностей проталкивать узкие поправки при ограниченном общественном внимании, а во-вторых, они более способны обеспечивать экспертные консультации загруженным работой чиновникам». [663]
Обеспечивая или координируя взносы на избирательные кампании, лоббисты постоянно отслеживают развитие законодательства и зачастую предлагают актуальные формулировки законопроектов и поправок, ориентированные на конкретные пожелания их корпоративных клиентов в части налоговых льгот, регуляторных преференций или ассигнований. Хотя чаще всего лоббисты добиваются успеха, просто предотвращая нежелательные законодательные и регуляторные изменения, «одной из ключевых выгод корпоративной Америки от наличия сети ушлых лоббистов является их способность быстро извлекать выгоду из неожиданных событий… благоприятных обстоятельств, [которые] могут свалиться с неба». [664]
Специфические достижения лоббистов остаются невидимыми для большинства избирателей, и лишь немногие профсоюзы или некоммерческие и гражданские организации могут позволить себе обладать таким же масштабом целеустремлённости и компетенций, как корпоративные лоббисты. Объём внимания избирателей ограничен, поэтому лишь за редкими исключениями их можно мобилизовать для противостояния закулисным сделкам. Даже когда избиратели включаются в этот процесс, у них обычно отсутствует время на бесконечную тяжёлую работу по мониторингу законодательства и давление на своих избранных представителей. У лоббистов же, наоборот, полно времени и денег. Избиратели и правда обладают определённым пониманием того, какое значение совокупный эффект от лоббирования имеет для создания несправедливой налоговой системы и перенаправления федеральных средств в пользу богатых и привилегированных инсайдеров. Однако, как стало очевидным в ходе президентских выборов 2016 года, избиратели неспособны обнаружить главных виновников этого или оценить, какие средства или конкретные политики могут быть эффективны, а не контрпродуктивны в «осушении болота» или хотя бы в минимизации будущей несправедливости. Ощущение неисправимой коррумпированности Вашингтона вносит свою лепту в цинизм избирателей и ещё больше снижает участие в выборах.
Хэкер и Пирсон, наряду с близкими им по духу исследователями, предлагают убедительное объяснение того, почему республиканцы выигрывают выборы, занимая всё более крайние позиции. В то же время из их анализа становится очевидным, что республиканские политики и ядро их сторонников не привержены конкретной экономической политике, даже несмотря на непоколебимость их требований консервативной социальной политики и противодействия гражданским правам. Скорее, Хэкер и Пирсон изображают республиканцев как пассивно принимающих ту экономическую политику, которую их просят поддержать крупные компании и отдельные богачи. Таким образом, перед нами по-прежнему остаётся вопрос о том, почему элиты отвергли послевоенный консенсус и начиная с 1970-х годов продвигали более крайнюю политику. Если более умеренная политика, которую элиты поддерживали в течение нескольких десятилетий послевоенного консенсуса, не являлась тем, чего они действительно желали, то почему лишь в 1970-х годах они начали создавать условия для внедрения гораздо более консервативной повестки? В конечном итоге и в 1950-1960-х годах у этих элит были ресурсы, чтобы создавать альтернативные СМИ и поддерживать правых кандидатов (что некоторые элиты и делали). Что за обстоятельства и какие люди сдерживали их в течение нескольких десятилетий послевоенного консенсуса?
Трансформация американской политики
Если мы хотим понять, что изменилось, а что нет, нам потребуется проследить сокращение поддержки прогрессивного государства. Это сокращение можно обнаружить в комбинации трёх источников:
переход деловых кругов, которые в 1930-1960-х годах поддерживали либеральную политику или мирились с ней, к альянсу с деловыми кругами, которые всегда ей противостояли;
упадок массовых организаций, прежде всего профсоюзов трудящихся, способных к мобилизации сторонников актуальной и новой прогрессивной государственной политики;
утрата правительством способности осуществлять государственные инвестиции и программы социального благосостояния, которые по-прежнему поддерживало большинство избирателей.
Иными словами, начиная с 1970-х годов и до XXI столетия включительно
