— А пошли-ка в садок, вишенки поклюем, — не своим голосом молвил Егор Степанович. — Мы специально для позднего расклева одно дерево оставляем. Переспелые ягоды на нем страсть как хороши.
Вот и вся история одного алкаша. На сей раз, правда, со счастливым концом.
До сих пор никто из наших не задумывался, откуда в чистом поле взялась эта яблонька. Наверное, из оброненного птичкой семечка. Росла. Росла. И выросла. Хотя место неуютное, беспокойное место. Рядом лог, переходящий в глубокий овраг. Каждую весну, иной раз и летом шумит тут кромешный водограй. Жизнь стебелька на волоске висела. А еще страшнее, дважды в год (иногда и трижды) сюда являлись огнедышащие вездеходы. Сновали взад-вперед, изрыгая дым, смрад. Колесом как-то яблоньку переехали. Верхушка переломилась. Стебелек придавило тяжелым пластом. Чудом корешок уцелел. Пришлось все начинать опять сначала.
На одиннадцатую весну, перед пасхой деревце в одну ночь обрядилось в бело-розовое покрывало. Лучший певун округи в честь этого исполнил свою величальную, от которой у местных жителей вскружились головы.
Первым в цвету ее увидел тракторист Демьянов. И так он ее перед товарищами здорово обрисовал, что бригадир Соломин, не доев любимые чахохбили, под предлогом срочного дела, махнул на своем «козлике» в Кудеярово урочище. Потом через пару деньков как бы ненароком обронил:
— Правда, дикарочка хороша, — затем уставясь на носок запыленного ботинка, прибавил: — Похожа на заневестившуюся хуторяночку.
Так вот, яблонька с крутояра стала местной достопримечательностью. И это при всем при том, что село наше Иловка славится на весь район как колхозными, так и приусадебными садами. Впрочем, предпочтенье издавна отдавалось вишне, а на втором плане яблоневые сады. И то была не какая-то блажь, а хозяйственная целесообразность.
Давным-давно заводчикам приглянулась здешняя садовая ягода. Обозами ее скупали и делали знаменитую в округе острогожскую наливочку. Причем без единой капли спирта. А крепости такой, что даже гусаров с ног валила. Позже вишневый промысел поутих, завял, вышел из моды (читай чеховский «Вишневый сад»), но с развитием коллективизации снова воспрянул. Жару поддала потребительская кооперация. Надо заметить, что при советской власти пьянство — водочное — сильно поутихло. Народ перешел на настойки-наливочки. А тут кстати находчивые виноделы из Острогожска вызнали рецепт белорусского «Спотыкача» и наладили его производство в «континентальном» масштабе.
Да вдруг беда явилась. Перед самой войной, в сороковом году сады вымерзли от катастрофических морозов. В первую очередь погибло вишенье. Яблоневые насаждения тоже сильно пострадали. Пришлось вырубить.
Возродил сады в Иловке Борис Мартынов. Хотя тому было внутреннее (селян) сопротивление, а также внешнее (чиновников) противодействие. Впрочем, и то и другое только усиливало азарт дальновидного Якова Борисовича. Это был вожак-самородок, с характером крепче кремня. В итоге правдами и неправдами колхоз имени Чапаева не только восстановил довоенной поры посадки, а и превзошел. Теперь же это были исключительно семечковые. Немного груш, остальное — яблони, яблони. Да не абы какие, а с разбором и дальним прицелом. Наряду с традиционно русскими сортами культивировались новомодные: Суслеппер, Мэкинтош, Пепин шафранный, Мельба.
С тех благодатных пор много воды утекло. Иловские сады состарились, новые не удосужились заложить. А перед самым началом перестройки начальству ударило в голову: сады долой! Под корень! Эта отрасль, видите ли, не вписывается в мировой рыночный порядок. Да уж куда нам, сиволапым, супротив образованных буржуев тягаться, кои тонко чувствуют конъюнктуру. И оглянуться мы не успели, как наши прилавки заполонили киви, бананы, ананасы, кокосы. Теперь уже и яблоки в российскую глубинку со всего света трейлерами везут. Да каждое, вишь, обернуто бумажной салфеточкой. Красотища, на вкус же все одинаковые, ровно жвачка резиновая. А стоит рупь за один укус! Не больно-то и раскошелишься. В то же время доморощенные плоды до нашего внутреннего потребительского рынка почему-то не доходят. Вроде бы их кто-то перехватывает.
Заморская пресса тут как-то проговорилась: все эти, похожие на муляжи плоды по сути своей изначальной — выверты генетики. Так называемые трансгенные продукты. Последствия их на человеческом организме непредсказуемы. Осторожные американские едоки особо ценят яблочки, внутри которых поселился червячок. Значит, особо ценят яблочки, внутри которых поселился червячок. Значит, такой фрукт совершенно безвредный. Даже полезный. Это, так сказать, для тугодумов информация для размышления. И для остальных тоже.
Наша заовражная яблонька цветет и плодоносит всякий год, без передыха. Плоды имеют вкус резковатый, своеобычный. Да, на любителя. Иные находят в том не только своеобразие, но и приятность. Кроме того, целебные свойства. Если кому-то плохо, то первым делом идут не в амбулаторию к фельдшерице Зиночке, а к дикарочке. Соломин, тот вообще, повадился грызть плоды совсем еще зеленые, когда они величиною с грецкий орех. Да такого «дикого вкуса», что с непривычки глаза на лоб лезут. Но как раз в том и заключается их целебная сила. Действие ее начинается при условии: яблочки надобно жевать медленно, не поморщившись, не скривившись, а еще лучше с приятной улыбкой на спокойном лице. Натуральная психотерапия. Таким образом, говорят, колхозный бригадир поборол застарелую язву желудка, хотя районный хирург вроде бы определил срок неминуемой резекции. Намеченный план пришлось изменить в корне.
В добавление к сказанному еще вот что. Иловские хозяйки придумали добавлять дикие кругляши во взвар из садовых плодов. В процессе длительного хранения созревает напиток божественного вкуса. По словам моей тетушки Екатерины Ильиничны, образуется «чистый нектар». Его пьешь — и пить хочется.
Пора уж поведать, как я познакомился с дикарочкой.
Демьянов предложил мне поработать на агрегате сеяльщиком. При условии не рассчитывать на немедленное вознаграждение, потому как колхоз уже третий год своим зарплату деньгами не платит, а всякой всячиной.
Однажды после смены возвращались мы домой не проселком, а тропинкой, по краю дубравы, прикрывающей село с юго-востока высоким воротником от злых суховеев.
В середине апреля лес стоял еще голяком, насквозь просвечивался. Всякое деревце вырисовывалось отчетливо и акварельно, будто тут накануне потрудился сам Левитан.
По пути потревожили мы зяблика. Нехотя перепорхнул он на старую березу и уединился в персональном дупле. А на отшибе стояло деревце-подросток. На расстоянии я затруднялся определить его вид: то ли ясень, то ли кленок.
— Ах ты, моя скромница, — по-журавлиному закурлыкал вдруг за моей спиной Демьянов. — Недотрога ты моя, дикарочка. Природы совершенство.
Я опешил. Не мог взять в толк, кому именно адресовались такие нежности. Грешным делом подумал: не зазнобу ль свою друг Демьянов в урочище ненароком встретил. Он же, ускорив шаг, обогнул меня и, распростерши объятия, шел прямым ходом к дереву, на которое я бы лично ни за что не обратил внимания. И вот же как бывает. Откуда-то взялся сквознячок. Он прошелся по нашим разгоряченным спинам и слегка потряс одинокое деревце. При некоторой фантазии это можно было принять за волнение от шального мужского комплимента.
В следующий погляд я заметил: лесная Золушка была не потрясена, скорей смущена и растеряна, что чужие застали ее средь бела дня — в разгар весны! — неубранной, почти что нагой. Против солнца сверху донизу просвечивался весь ее симметричный «скелет».
Иван Михайлович снова заговорил, теперь уже без всхлипов, без придыхания:
— Ну, как ты тут? Как зиму-то провела, моя хорошая?
Мне показалось, в ответ она что-то пролепетала своими веточками, понятное только им двоим.
Мы неспешно разоблачились. Сбросили ватные куртки, расстелив на земле. Под яблоней было тепло, уютно, сухо. Вскоре к нашей компании присоединился пернатый друг и ради встречи выдал на своей жалейке сладкозвучное соло. Слушая нежную мелодию зяблика, Демьянов в такт водил пальцами по слежавшейся листве, сквозь которую пробивались острые шильца пырея и шелковистые букетики сныти. Потом запустил руку поглубже, малость там поворошил. С улыбкой фокусника разжал пальцы:
— Накось, держи, — и высыпал мне на ладонь горсть перезимовавших кругляшей. Все были как на подбор, один к одному, величиной с крупное яйцо перепелки. Да и цветом схожие: с коричневыми разводами и крапинками.
Мне так заранее скулы свело:
— Они же дикие!
— Дак и хорошо, — сказал Демьянов, кладя за щеку сразу два яблочка.
Нерешительно последовал я примеру. Но едва зуб проколол тугую кожицу, во рту разлился духмяный, вяжущий сок с привкусом перебродившего хмеля. Напоминало хороший марочный сидр. Хотя чему, собственно, удивляться. Исходный материал да и технология соответствовали таинству производства данного продукта виноделия.
