Так же как совместимость по группам крови, думается мне, существует и поэтическая совместимость, поэтому и говорят: это мой поэт, а это не мой. Чаще всего – вне зависимости от степени дарования. И переубеждать в обратном бесполезно. Возможно, такие вещи происходят на энергетическом уровне. Так вот: Лариса Миллер, без всякого сомнения, мой поэт.
«Потаённого смысла поимка» – книга неторопливая, требующая вдумчивого чтения. Нужно отнестись к восприятию этих стихотворений как к медитации: сделать метафизическую остановку, отдышаться, одуматься, очароваться. Тем более что противиться этому совсем не хочется.
Я копуша. Я долго вожусь.
Видишь, я допоздна не ложусь,
Видишь, медленно как просыпаюсь.
Не сердись, что так долго копаюсь,
И не ставь мне всё это в вину,
Это я просто время тяну.
Может, если возиться, копаться,
Будешь век в волнах жизни купаться.
ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА
После медитативной Ларисы Миллер Всеволод Емелин взбадривает и по-хорошему раздражает. Лирический герой брутален, дерзит на каждом шагу и бунтует напропалую. О смирении и примирении с действительностью тут и говорить нечего. Деструктивно резкий поэтический жест, концентрированная энергия неприятия и отчаяния, интонация агрессивного разочарования, тугой сплав любви-ненависти. И – внезапно прорывающаяся щемящая нота нежности, не успокаивающая, а царапающая, длящаяся болезненным тяжеловесным эхом.
…Средь свободной Расеи
Я стою на снегу,
Никого не имею,
Ничего не могу.
Весь седой, малахольный,
Гложет алкоголизм,
И мучительно больно
За неспетую жизнь…
Но одно только греет –
Есть в Москве уголок,
Где, тягая гантели,
Подрастает сынок.
Его вид даже страшен,
Череп гладко побрит.
Он ещё за папашу
Кой-кому отомстит.
Стихи Емелина сюжетны, конкретны, зримы. Достаточно длинные, иногда даже чересчур, написаны короткими рублеными фразами. Разговорным языком. Каждое стихотворение – история с социальным звучанием, история-протест, рассказанная остро, зло, с ярко выраженным личным отношением. Так горячо, размахивая руками, повторяясь и сбиваясь, говорят, выпивая на кухне, на вечные русские темы. Говорят патриоты, смущаясь своего патриотизма.
Поэтическое говорение Всеволода Емелина – будто нескончаемый жёсткий спор с возможными, ещё не высказанными возражениями предполагаемого собеседника. Спор ехидный, ядовитый, делающий общение неуютным. Но никто и не обещал тихого акварельного вечера с торшерным светом и бокалом изысканного вина.
Жми на тормоза
Сразу за Кольцевою.
Ах, эти глаза
Накануне запоя.
Здесь ржавый бетон
Да замки на воротах.
Рабочий район,
Где не стало работы.
Здесь вспученный пол
И облезлые стены,
И сын не пришёл
Из чеченского плена.
Ребят призывают
Здесь только в пехоту,
В рабочем квартале,
Где нету работы…
«Альтернатива традиционализма – концептуализм (сознательное экспериментирование поэта с собственной тенью). Самый популярный из плеяды концептуалистов-деконструкторов Всеволод Емелин», – пишет Кирилл Анкудинов в одном из своих «Писем в Тибет». И так определяет лирического героя Емелина – «парень из рабочего района». Можно сказать и немного иначе: человек из народа. Проницательный забулдыга. А значит – имеет право рубить с плеча, говорить всю правду без прикрас. Выпивать и материться.
Стихи Всеволода Емелина – это не вялая рефлексия или жизнеутверждающая устремлённость в будущее, а мужественный отказ от надежды на благополучный итог человеческого существования, яростное отрицание счастья. И сделано это в книге «Челобитные» художественно убедительно.
Но дело в другом. Концептуалисты-деконструктивисты (Пригов, Кибиров, Лесин и др.), безусловно, имеют право на существование, и они сумели стать заметным явлением отечественной литературы. Однако суть в том, что любая деконструкция в конечном итоге разрушительна и заводит в тупик, из которого непонятно куда двигаться дальше, если вообще возможно. А творчество всё-таки должно преодолевать разрушение, превозмогать отчаяние, выводить из метафизического тупика.
Хотя и здесь видится мне залог дальнейшего развития поэзии. Если кто-то завёл в этот самый тупик, может, кто-то из него и выведет?
СО СТЕНЫ ГЛЯДИТ УСТАЛЫЙ ПУШКИН
Если «Снег тишины» Александра Сорокина не выход из тупика, то уж свет в конце тоннеля точно.
Строгая и стройная, без лишних слов, почти тютчевская поэтическая поступь. Глубокое дыхание. Вдумчивая созерцательность. Неторопливая прохлада несуетных строк.
Даль ясней и воздух здесь прозрачней,
ярче звёзды и спокойней сны.
Не пора ли строить жизнь иначе,
на себя взглянуть со стороны?
Я прибился к новому причалу.
Стынет день осенний за окном.
Новоселье без гостей встречаю,
согреваясь чаем, не вином.
Со стены глядит усталый Пушкин.
Мнится мне, он всех давно простил,
зная цену черни равнодушной
и соседям, милым и простым.
Не зайти ли к доброму соседу
покурить, о жизни поболтать?
Никуда отсюда не уеду,
буду здесь я годы коротать.
Буду пить вечернюю прохладу,
уповать на волю и покой.
Что ещё гиперборейцу надо?
Поле, лес и речка – под рукой.
(«Загородная элегия»)
После емелинской бури звучит несколько идиллически. Однако не стоит обольщаться: покой этот выстрадан, и прежде был пройден долгий путь к усмирению сердца, к строкам «неслыханной простоты». Одна из ранних книг Сорокина называлась «Неравновесие покоя». Здесь, наверное, и кроется ключ к его поэтике, традиционной «тихой» лирике, живущей невидимым, но отчётливым напряжением парадоксальности.
На какую бы тему ни писал Сорокин, главное для его поэтического зрения не детали внешнего мира, а собственный духовный путь, увиденный глазами сердца. Важно написать не о том, что уже известно и отрефлексировано, а словно прозреть, сделать внезапное открытие для себя самого. И подобные открытия автору удаются, причём «прозревает» не только он сам, но вместе с ним и читатель.
Последний раздел книги – «Вольные переложения». Это оригинальные и, надо признать, весьма удачные интерпретации стихотворений Бодлера, Блеза Сандрара, Жео Норжа, Георгия Леонидзе, Николо Мицишвили и других поэтов.
Возможно, ироничным и дерзким концептуалистам «тихие» лирики кажутся робкими занудами, но мы, читатели, не находясь в том или ином поэтическом лагере, можем беспристрастно оценивать и тех, и других. Именно так и поступает «усталый Пушкин», который, наверное, больше всего устал от необходимости быть «нашим всем».
И ТАЗЫ, И ВЁДРА, И ДЕТСКИЕ ФОРМОЧКИ
Если начать читать Дмитрия Быкова сразу после аскетичного Сорокина, то первое, что поражает, это избыточность всего – слов, мыслей, образов, ощущений. Но потом с удивлением понимаешь: в этой избыточности лишнего и случайного немного. Это особый способ поэтического говорения, создающего ткань плотную, даже тесную, хорошо прописанную, эмоционально достоверную.
Неприкаянность, неуют, метафизический холод – вот главные лирические герои стихотворений Быкова. Ирония только чётче обозначает неизбывную меланхолию. Интонация печально-ядовитой усталости, родственная Владиславу Ходасевичу, – доминирующая в книге, очень, кстати сказать, объёмной, состоящей более чем из 500 страниц. Такая интонация в сочетании с энергичной ритмикой и образной плотностью вызывает двойственное ощущение: с одной стороны, хочется как-то от неё освободиться, уж очень она кажется настырной, с другой – тянет довериться ей вполне, поддавшись её индивидуальному обаянию.
