В пекинской опере есть такая пьеса: «Проверка головы и убийство Тана», где главные действующие лица — судья, его помощник и молодая красивая вдова, у которой убили мужа. Во время судебного заседания она плачет, прижимая к груди голову убитого. Если это и в самом деле голова убитого, то дело можно считать закрытым, если же это голова не его, а кого-то другого, то расследование, напротив, только начинается, что чревато серьезными последствиями, в том числе и новыми смертями. Старому помощнику судьи нравится молодая красивая вдова, да и она намекает, что готова выйти за него замуж, поэтому он решает поддержать версию, что голова «подлинная». (Смех в зале.) Как только молодая женщина понимает, что дело близится к концу, она сразу же выказывает нежелание вступать в брак, и старик Тан тотчас меняет свою точку зрения. (Смех в зале.) Мы, китайцы, извечные жертвы подобной бюрократической путаницы: то человек прав, то не прав, то голова настоящая, то не настоящая, под конец уже никто не разберет, где правда, а где ложь. (Смех в зале.) <…>
Положим, вы решили построить атомный реактор, но вам не хватает одного винтика, а человек, отвечающий за винтики, взял отгул — он-де простудился. Что ж, случается. Но на самом деле он не простудился, а в мадзян [30] играет. (Смех в зале.) Отчего вдруг? А у него с вами отношения неважные, и построите вы свой атомный реактор или не построите, ему, как говорится, без разницы. Заработает этот реактор или вообще взорвется, ему наплевать. (Смех в зале.) Вот так же действует и бюрократический аппарат: случилась беда общегосударственного масштаба; ну случилась и случилась, а я продолжаю делать свое бюрократическое дело. Эта лишь усугублявшаяся с течением времени болезнь насчитывает несколько тысячелетий…
Не знаю, доводилось ли вам, уважаемые слушатели, попадать в подобную ситуацию — объясню на примере, что я имею в виду. Допустим, вы вернулись в Китай, и друг приглашает вас в ресторан. Не приведи Бог отказаться от приглашения, иначе вашей дружбе конец. Человеческие отношения стали невероятно запутанными, и это наследие все той же бюрократической системы. Потому что только так китаец может стать чиновником, и лишь это дает ему ощущение стабильности… Часто бывает, что человек до вступления в чиновничью должность и после вступления в нее — это две совершенно разные личности. Можно выразиться точнее: когда в человеке берут верх чиновничьи свойства, для человеческой сущности уже не остается места… и пока он не выйдет на пенсию, она, эта сущность, не вернется. (Смех в зале.) Бюрократическая система повлияла не только на наш подход к делам, но и на всю китайскую культуру, развитие которой пошло вкривь и вкось, а то и вовсе вспять.
Перейдем к четвертому пункту нашего разговора. Самого Конфуция я считаю человеком великим — с живым умом и сострадательным сердцем, он внес огромный вклад в жизнь китайского общества. Конфуцианство и конфуцианская научная школа оказали и продолжают оказывать огромное влияние на китайцев. Однако принципы конфуцианской духовности очень консервативны; не будет преувеличением сказать, что конфуцианство не просто консервативно — оно противится всякому движению вперед. Иероглиф «жу» — ключевой в слове «конфуцианство» — до эпохи Чуньцю обозначал мастера церемоний, отвечавшего за совершение обряда жертвоприношения предкам. Понятно, что такой человек до тонкостей знал все детали жертвенного ритуала, поэтому к его советам прибегали всякий раз, когда в стране проводились важные церемонии, которые он соблюдал в силу самого своего предназначения. В то время не принято было менять ритуалы — всегда использовались старинные; и чтобы не остаться без куска хлеба, мастеру церемоний необходима была политическая стабильность. (Смех в зале.) Иначе говоря, почитать старину ему было выгодно. Нет, вместо эвфемизма «почитать старину» скажем прямо: мастера церемоний были консервативны. Таким образом, в Китае сложилось мощнейшее консервативное сознание, и китайское общество, утратившее способность к созиданию нового, утратило также способность к самокритике, самоанализу и саморегулированию…
Долгие века почитания старины, нежелание двигаться вперед, консерватизм лишили нас гибкости. Вот вам исторический пример: Шан Ян[31], представитель школы легистов, изменил закон в государстве Цинь — к чему это привело? До изменения закона старые и малые, мужчины и женщины — все спали вместе на одном кане[32]. Шан Ян цивилизовал их, запретив родителям и детям спать вместе — равно как братьям и сестрам, и приказав всем спать раздельно, что само по себе свидетельствует о том, какой дикой и отсталой страной был тогда Китай. Ведь Шан Ян не атомную бомбу изобрел, не совершил открытие в материальной сфере жизни, а просто провел частную культурную реформу, которая сказалась на всем: на политической системе, на обществе, на принципах воспитания. То был IV век до нашей эры, с тех пор прошло более двух тысячелетий, но устои китайского общества ни разу не подвергались столь кардинальным переменам. Каждой новой мысли, каждой идее требуется первопроходец, и все же в конце концов его лишают социального статуса и доброго имени, отнимают имущество и истребляют семью. Конец Шан Яна был печален: его разорвали пятью лошадьми. Конфуцианцы часто говорили о том, как плохо кончают реформаторы, чтобы китайцы боялись идти вперед. (Смех в зале.) Одним из самых выдающихся реформаторов был Ван Аньши[33], но несмотря на его высокую нравственность, великую образованность и огромную работоспособность, его преобразования были встречены в штыки. И конец его был столь же плачевен, как и конец Шан Яна: сразу же после смерти его дом опечатали, сын вскоре умер от голода, и до Ста дней реформ[34], вдохновленных Кан Ювэем[35], ни о каких переменах не было и речи. У конфуцианцев есть выражение: «Если польза не составляет десять десятых, закон не меняют». Смысл в том, что изменение закона должно приносить стопроцентную выгоду, иначе незачем производить перемены, и в этом важнейшая причина отставания китайцев. Не бывает изменений, приносящих стопроцентную выгоду; если выгода составляет 55 процентов — это редкая удача…
Теперь о нашем пятом недостатке — слишком большой численности населения, пагубно сказавшейся на Китае… Как только затихали междоусобные войны, связанные со сменой династий, численность населения возрастала, и весь цикл повторялся снова: война, массовые убийства, смерти. Известно, что в Америке высокий уровень жизни. Но случалось ли моим уважаемым слушателям задумываться о том, что произойдет, если число американцев увеличится на миллиард, — скажем, если все материковые китайцы переедут в Америку и ее население достигнет одного миллиарда двухсот миллионов человек? Все ли останется там по-прежнему? (Смех в зале.) Проблема численности населения очень важна, и, если Китай хочет стать сильнее, численность населения надо во что бы то ни стало сокращать. Есть такая присказка: когда людей много, хорошо дело делать, а вот хлебцы есть лучше, когда людей поменьше. (Хлебцы — это все равно, что маньтоу, пампушки.) В прошлом так и было: чтобы сделать то или иное дело, требовалось много людей. Сейчас, хоть численность населения очень велика, никакой нужды в этом нет: для подсчетов вместо ста человек лучше использовать компьютер. (Смех в зале.) В том, что хорошо есть хлебцы, когда людей мало, заключена очень простая истина. Средний уровень доходов позволяет вам растить двоих-троих детей и жить безбедно, но что произойдет, если вы растите двести детей? (Громкий смех в зале.) Откуда взять деньги на повседневные расходы, образование, одежду и прочее? Численность населения в Китае слишком велика, бедность слишком распространена, бюрократическая прослойка просто огромна, конкуренция чудовищна, отсюда все упоминавшиеся здесь недостатки китайцев: грязь, беспорядок, шум и ни на миг не прекращающиеся ссоры. Мы привыкли вести себя так шумно, что почти забыли о том, что такое вежливость.
В Лос-Анджелесе меня спросили, какое впечатление на меня произвела Америка, я ответил, что, как мне показалось, Америка — страна этикета. Меня тут же спросили: а Китай — тоже страна этикета? На мой взгляд, нет, ни в коей мере. (Дружный смех в зале.) Китайцы грубы — почти всегда готовы «врезать» собеседнику, редко улыбаются — возможно, из-за тяжелой жизни… Мы встревожены, полны неприязни и ужасно озабочены собственной выгодой. Мы с утра до вечера беспокоимся, паникуем, на окружающий мир смотрим, как тигры на добычу, — да-да, лишь бы защитить себя.
Все вышесказанное — мое искреннее убеждение, основанное на личном опыте. Можно сказать, что это — доклад, который я представлю членам правления после возвращения из своей «исследовательской поездки» по Америке. (Смех в зале.)
