Активы были отредактированы таким образом, что одно упоминание темы давало нам точный указатель, откуда она исходит. Все темы имели некоторое отношение к экономическим планам страны. А Хусеплан был главным центром экономического и технического развития. ЦРУ было известно о моей дружбе с Боти, поэтому мы надеялись, что за проверкой информации обратятся именно ко мне. Необходимо было спокойно выждать, пока Бонифасио не привезет новых указаний по поводу моих «доносов». Если через него мы не получим интересующего нас запроса — а это не исключалось, — тогда мне следовало попросить политическое убежище в посольстве Уругвая.
Мы знали, каким длительным допросам подвергаются все эмигранты, прибывающие в Майами. Помимо проверки благонадежности, американцы старались на этих допросах (их называют брифингами) пополнить свою информацию по самым различным аспектам кубинской революции.
Принимая во внимание место моей бывшей работы, логично было предположить, что американцы попытаются у меня выяснить подробности о дошедшем до них активе. Даже малейший намек дал бы нам ключ к разоблачению предательства. После выполнения этого задания я должен был немедленно вернуться на Кубу.
Вот такие обстоятельства привели меня в багажник автомобиля. А вот за то, что привело меня в Уругвай, я должен поблагодарить самих американцев, и в частности ЦРУ.
В посольстве Уругвая возникли некоторые затруднения. Мои симпатии к революции были достаточно известны. Поэтому я представился как еще один «фиделист без Фиделя» и сошелся с группой бывших революционеров. (В действительности большинство из них никогда революционерами и не были.) После получения разрешения на выезд из страны я потихоньку начал от них отдаляться. У меня были точные инструкции держаться подальше от эмигрантов и особенно от их организаций. Мы знали, что ЦРУ держит их под своим строгим контролем, провоцирует среди эмигрантов дрязги и стычки и что ни один из их планов не осуществляется без предварительного согласования с американцами. Эти инструкции, к счастью, совпадали с моим желанием по возможности не встречаться с родственниками и старыми друзьями. Однако длившиеся месяцами допросы в Опалока — о них я расскажу в другой главе — так и не затронули тему разработанных активов. Выявилось, конечно, много интересных вещей, которые могли бы нам пригодиться, но в главном моя миссия, казалось, была обречена на провал. Случались моменты большого напряжения, не лишенные, однако, известной юмористической окраски. Так было, например, с «ковбоем» Фуэнтесом. Он фанатически верил пропаганде, распространяемой о кубинской революции американскими центрами. Однажды, пока мы отдыхали перед началом «работы», между нами произошел следующий «случайный и неофициальный» диалог:
— Ты знаешь Барбароссу?
— Кого?
— Пинейро.
— А, майора Пинейро? Конечно, знаю. Кто о нем не слышал!
— А лично ты его знаешь?
— Да, в Хусеплан заходит много людей.
Чиновник ЦРУ сделал паузу, чтобы глотнуть лимонаду, а потом сказал:
— Его сняли, а почти все, кто с ним работал, арестованы.
— Неужели? Впрочем, вполне возможно, такие вещи случаются.
Это был выстрел «наугад». Наверное, они надеялись, что подозреваемый агент испугается «чистки» и расколется.
После встречи, на которой мне было предложено перебраться в Уругвай в качестве агента ЦРУ, возникла серьезная проблема. Прошло уже несколько месяцев, а я так и не смог выполнить задания по раскрытию источника утечки информации. С другой стороны, сделанное мне предложение выходило за рамки порученных мне в Гаване заданий. Я постарался протянуть время, чтобы получить новые инструкции.
Империалисты стремились нас задушить. Американцы могли бы смириться с утратой Кубы, если бы не страшились ее заразительного примера. Поэтому они должны были нас раздавить. Однако фиговый листок действовал и здесь. Американцам хотелось бы нас раздавить, но сделать это они должны были не под эгидой финансового капитала и его темных интересов, а якобы во имя демократии, во имя межамериканской системы, под эгидой ОАГ.
Сопротивляющиеся нажиму латиноамериканские правительства были устранены. Нас хотели ликвидировать руками латиноамериканцев. Однако именно в Латинской Америке, вместе с народами Латинской Америки мы приняли смертельный вызов. И если хоть один янки, ведя в тени подрывную работу, будет стремиться помешать нашему будущему, мы должны будем найти, разоблачить и уничтожить его. Мы знали, что каждая страна делает революцию на свой лад. Кубе выпала задача держать оборону в своей крепости, но вместе с тем она должна была везде, где это представлялось возможным, нейтрализовать происки североамериканского стервятника. Это было время пробуждения всего Латиноамериканского континента, всей нашей Большой Родины.
Я получил задание продолжать работу. Мне предстояло выехать в Уругвай в качестве агента ЦРУ.
Затруднительное положение
Итак, в феврале 1964 года я прибыл в Монтевидео. Микале встретил меня на аэродроме, и первые два дня я жил у него, а затем устроился в пансионате на улице Мальдонадо.
Казалось, все идет превосходно. Возможно, это ощущение шло от того, что в Монтевидео был в разгаре карнавал, а Микале хотел сторицею воздать за то внимание, которое я оказывал ему в Гаване.
Вспоминаю, как некоторые говорили: «Нынешние карнавалы не то что прежние». Тем не менее, празднества продлились немного дольше дня, намеченного как окончание карнавала. Позже я понял, что для отдельных кругов Уругвая «весь год — карнавал».
Для тех, кто прибыл из призрачного, горького и полного ненависти общества, каким оно было в Соединенных Штатах, Уругвай мог показаться освежающим оазисом. Видя эту беззаботную жизнь, сторонний наблюдатель мог быть уверен, что попал в Хауху (так называется местечко в Перу с благодатной землей и прекрасным климатом). Но лично мне не хватало здесь того захватывающего чувства, которое я испытывал на Кубе, — чувства человека, строящего свое будущее и готового защищать его до конца жизни. Однако в сравнении со своими разграбленными соседями Уругвай, откровенно говоря, производил приятное впечатление. Так мне показалось на первый взгляд. Теперь‑то я знаю, что это всего лишь подгримированный вчерашний день… подгримированный на потребу легковерных иностранцев. Но при всем при том уже начали обозначаться признаки застоя. Это были первые внешние признаки начинающегося экономического упадка. Благоприятные международные факторы, которые на протяжении более или менее продолжительного периода позволяли стране иметь уровень жизни выше, чем в соседних странах, постепенно исчезали.
Спрут уже начинал сжимать свои щупальца. Однако вначале трудно было понять, что «американская Швейцария» на самом деле не является исключением из числа «скорбных американских республик».
С моим приездом в Монтевидео началась поистине комедия ошибок, которая затем длилась годы. С одной стороны, Микале использовал меня как «специального советника», с другой — ЦРУ требовало от меня информацию о Микале и других политических деятелях, Я старался удовлетворить каждую из сторон. Но задача у меня была совсем другая.
Спустя некоторое время Микале попросил меня просмотреть альбом с фотографиями аккредитованных в стране кубинских дипломатов и проштудировать их биографии. Мне он сказал, что хочет лишь убедиться, нет ли среди них агитаторов.
Хотя мое внимание и привлек тот факт, что уругвайское правительство располагает досье на дипломатов, я этому не придал большого значения. Уругвай поддерживает дипломатические отношения с США, думал я, откуда, ясное дело, он и получил эту информацию.
Так, я никогда точно и не узнал, принадлежали ли эти документы уругвайскому правительству или их передали Данило Микале в частном порядке. Чтобы не огорчать его, я занялся «изучением» документов. Никого из агитаторов я не узнал, и на этом дело закончилось. По крайней мере, я так полагал.
Через несколько дней Микале попросил меня заполнить анкету. Анкета подозрительно напоминала те, которые мне десятками пришлось заполнять в Майами. Я не стал возражать, приняв это за обычную формальность. Затем Микале задал мне несколько вопросов. Ирония заключалась в том, что они были идентичны тем, какие мне задавали американцы о самом Микале, и тем, на которые мне пришлось отвечать спустя несколько лет. Я, конечно, воздержался от каких‑либо комментариев. Вскоре я об этом забыл, но теперь мне это кажется очень забавным.
Нельзя описывать первые проведенные мной недели в Уругвае без упоминания того глубокого впечатления, которое произвели на меня интерес и симпатии большинства людей к кубинской революции.
Интерес к происходившим на Кубе событиям ставил меня в затруднительное положение. С одной стороны, я был эмигрантом. И это уже само по себе определяло все. Уругвайцам приходилось терпеть «излияния» продажных контрреволюционеров, которым янки позволили превратить положение «кубинского эмигранта» в доходную профессию.
