Слава Богу, в машинном отделении все шло нормально: жара и ритмичный грохот. Узким лазом по лестнице я поднялся наверх и протиснулся через люк в помещение радиометристов. Те усердно отрабатывали вымпел, висевший над телеэкраном — «Лучший боевой пост». Луч развертки бежал по кругу, рисуя береговые скалы и не суля неожиданностей. Посетив палубу, приняв рапорт сигнальщиков и соленый душ через борт, я наконец вполз в свою рубку. Мне всегда казалось, что я крупноват для сверх-экономных корабельных переходов…
Рулевой, штурманский стажер Мохнач, занимался в мое отсутствие именно тем, чего я не терплю, а именно веселился по поводу убитых чаек. Ничего не поделаешь если птица сядет на воду впереди по курсу нашего корабля, ее уже ничто не спасет, слишком велика скорость. Но, по-моему, только дикарь может радоваться и восклицать, как Мохнач, «Птичка, птичка, птичка… Все! Нету птички». Услышав эту реплику, я пристыдил стажера. Удивительная черствость. Ну почему они такие?! Сплошное видео-диско-шоу… Я, кажется, старше всего лет на десять, но чувствую себя человеком другой породы. Несправедливо, наверное…
Затем я вспомнил, как этот же самый Мохнач, округлив таинственно глаза, в компании себе подобных мудрецов — стажеров пересказывал историю про «девушку с веслом». Тогда я услышал впервые о случае, взбудоражившем всю бригаду. И считал его басней, суеверным бредом, пока не погиб «Тритон» и Арина не сообщила мне подробности.
Якобы ПСК[3] ноль восемьсот два, здоровенный корабль с экипажем из тридцати человек, не то, что наша крылатая пигалица, на походе встретился с призраком. И не просто встретился, а вошла в ходовую рубку женщина в красивой длинной одежде, но с открытой грудью, вся белая, без кровинки, и на плече несла широкое белое весло. Не говоря лишнего слова, женщина взялась одной рукой за штурвал, причем рулевой сидел, не в силах шевельнуться, и — изменила курс на два румба. Потом обратным порядком вышла из рубки, и на палубе никто ее не видел. Прямо какая-то Бегущая по волнам… А через несколько часов в этом квадрате будто бы нашли притопленный понтон, болтавшийся в метре под поверхностью моря со времени осенних учений. Ноль восемьсот второй шел прямо на него, и белая дама, стало быть, спасла ПСК от больших неприятностей.
Положим, понтон действительно нашли, я знал точно. Однако, решил я тогда, это еще не причина, чтобы распространять дурацкие слухи. (Ненавижу обывательское низколобое, трусливое мифотворчество.) И все-таки, признаюсь, червячок в душе моей остался. Захотелось поговорить с командиром ПСК, с рулевым… Но, как назло, — и в этом тоже кое-кто усмотрел мистику, — ноль восемьсот второй перебросили в спецподразделение, что охраняет правительственные курорты, а капитан-лейтенанта Харламова так и вовсе услали на Северный флот…
Ладно. Мохнач получил от меня очередную пилюлю, ему не привыкать; только покосился укоризненно и вздохнул — мол, нет в мире справедливости… Я же невольно сам принялся следить, не попадет ли какая морская птица под стальные ножи наших крыльев… Но случилось, пожалуй, еще худшее. Прямо по курсу выскочил из воды глянцевый, точно маслом облитый, дельфин-белобочка, разинул смешную треугольную пасть. Может, поиграть захотелось с чудовищной ревущей рыбиной?.. Оглянувшись назад, в пенной дороге, оставленной винтами, увидел я мелькнувшее кровавое пятно.
Боги, боги, почему вы создали нас такими беспощадными?! Всадники князя Гнура, сжигая и разоряя хору, оставили за собой умирающих коров, истыканных стрелами и ползавших, будто громадные ежи. Да, конечно, воины Гнура — варвары, не просвещенные истинной мудростью, арете. Но разве, когда наша конница ворвалась через несколько дней в княжью столицу, не вели себя природные эллины точно так же, в пылу налета даже детей рубя с маху, факелами поджигая мирные жилища? То ли места здесь, на берегах Понта, чужим богам подвластные, вселяют бешеную ярость; то ли впрямь Арес, овладев любым человеком, делает его безумным, себя не помнящим?..
Не знаю, почему при виде близких гор родного берега пришли ко мне эти темные, кровавые воспоминания, а не иные, светлые, о детстве или, скажем, о Мирине… Не знаю. Но с какой-то горькой сладостью воскрешал я тот день, горчайший в моей жизни.
Бесноватый князь Орик, опасный наш союзник, в очередной раз не поделил тогда пастбища со своим соседом Гнуром, и тот, прознав о нашем военном договоре, решил предать полис огню и мечу. Часовые не успели вовремя подать сигнал, внешняя стенка держалась недолго, и вот уже пылают дубовые створы северных ворот, и горящие стрелы сыплются на крыши.
Даром тогдашний стратег Андромен вертелся на коне посреди улицы, слепя глаза золотым солнечным ликом на щите и потрясая махайрой. Наспех вооружаясь, жители ближних кварталов еще отстаивали главный вход в город, а со стороны береговой рыбацкой слободы, где стены были стары и ветхи, уже мчались по звонким плитам конники на низких степных лошаденках… Не обременяя себя штурмом наглухо замкнутых хорионов, они спешили к агоре. Должно быть, отлично знал Гнур про казну городскую, сберегавшуюся в храме Афродиты Навархиды. Люди едва успели разбежаться из рыночных рядов; тут и там вспыхивали подожженные стрелами навесы, метался перепуганный скот, топча рассыпавшиеся плоды и обрушивая пирамиды новеньких горшков.
Все же посыльные стратега сумели собрать кучку гоплитов, и те переняли нападавших у самой священной рощи. Варвары не знают боя на больших копьях, а стрелы отскакивают от щитов и доспехов. Поэтому нашим удалось придержать Гнуровых разбойников; но тем временем другой отряд выбил-таки полусгоревшие ворота и, гоня перед собою Андромена с его подручными, захватил подворье храма, а затем ударил гоплитам в тыл.
Сам я тогда находился в военной гавани, следил за тем, как смолят и конопатят мою триеру. Город наш — морской союзник Афин, и мой корабль едва вырвался из позорной ловушки под Эгоспотамами… Позже соседи рассказывали: Эвпатра, которой оставалось два месяца до родов, заслышав крики и увидев клубы дыма, — сначала возле Северных ворот, потом все ближе и ближе, — забилась в самый дальний угол гинекея; рабы заперли все двери, вооружились кто чем смог и собрались в перистиле под водительством Псиакса, моего семнадцатилетнего шурина!.. Бедняга! В мое отсутствие он был единственным свободным мужчиной в доме.
Думаю, побоище возле храма Афродиты кончилось бы полным истреблением наших, если бы не подоспели воины Орика. Враги были оттеснены и, пробиваясь к окраине, по дороге мстили горожанам… Роковую ошибку сделал я, выстроив по просьбе Эвпатры это беззащитное жилище, окруженное садом и виноградником, вместо того чтобы поселиться с родителями жены в неприступном хорионе! Какие душевные муки, должно быть, испытала моя несчастная супруга, когда вылетели из чадной копоти наездники — низенькие, жирные, как все мужчины в этом племени, с сальными космами до плеч, обвешанные оружием и золотом. У некоторых болтались на шее свежеотрезанные головы горожан, и у всех кони были покрыты высушенными человеческими кожами.
Псиакс упал первым, разрубленный почти пополам. Рабы бросили дом на произвол судьбы и попытались спрятаться в лозах — что, впрочем, их не спасло… Не знаю, как погибла Эвпатра. Обгоревшее тело ее нашли потом на следующее утро среди пепла и углей.
Я подоспел к позднему вечеру ужасного дня. Стоял над необъятным пепелищем, не зная, что делать, куда бежать. Благодетельное оцепенение спасло меня тогда от потери рассудка. Помню, как роскошно пылали старые тополи на углу, над общественным колодцем. А бочарная лавка Стенида, полная сухого дерева, прямо-таки изображала вулкан, выбрасывая столбы ярко-оранжевого или иссиня-белого пламени. Жар от него достигал меня, искры сыпались на волосы; я не трогался с места.
Ух! Столб повыше прежних, гнойно-багровый, взметнулся, крутя обломки тлеющих досок, разбрасывая вырванные с корнем кусты. Ракета с «Зоркого» безупречно накрыла цель, только ямина дымилась на месте деревянных щитов, обозначавших «дот».
Мы тогда стояли на брандвахте неподалеку от входа в залив, и я мог наблюдать весь ход учений.
Как положено, высадке предшествовала основательная огневая подготовка. Выходя на позицию, корабли расстреливали береговые мишени. Ширкая полосами тупого дыма, срывались с палуб ракеты: сотрясались частым лаем скорострельные артустановки, угрюмо бухал главный калибр. В дыму и пыли с моря пикировали звенья бомбардировщиков.
Я наблюдал с мостика, как вместе с сооружениями условного противника метр за метром взлетает на воздух прибрежная местность: луг, покрытый синими цветами, кудрявые рощи акаций… Двадцати минут не прошло, зеленая цветущая гряда обратилась в изрытую кратерами, ржаво-коричневую пустыню.
Когда же, по соображениям начальства, противодесантная оборона была в основном подавлена, вперед выдвинулись минные тральщики, прокладывая коридоры для подхода основных сил; понеслись катера на воздушной подушке с группами разграждения… Наконец между рядами буев пошла первая волна высадки. Громко шлепая, откидывались на мелководье аппарели десантных кораблей. Из трюмов, неукротимо рыча, выкатывались танки с жадно протянутыми хоботами; бежали пятнистые солдаты, комариным звоном дрожало «ура»…
