Природа бросает человеку вызовы, в том числе и эстетического порядка. Нетрудно понять, что некоторая монотонность голландского пейзажа пробуждала мечты о флоре разнообразной, многоцветной, необыкновенной. Быть может, в них дремала потаенная тоска по утраченному раю, который средневековые художники представляли обычно в виде розария, сада или цветника. Вечная зелень больше говорит воображению, нежели вечный свет.
В сравнении с помпезной пышностью французских либо английских аристократических садов их голландские соответствия, конечно же, выглядели скромно. Чаще всего их площадь составляла всего несколько десятков квадратных футов, однако какое в них было богатство растений, какая продуманная цветочная композиция: газон с островками мха, многоцветные грядки, кусты сирени, яблони, — и ко всему этому еще узор из миниатюрных дорожек, посыпанных белым песком.
Каждый мещанин, даже простой ремесленник, желал иметь собственный цветник и выращивать в нем самые прекрасные цветы, более необычные, чем в саду у соседа: розы, ирисы, лилии и гиацинты. Это поклонение природе — словно эхо стародавних культов растительности — обладало всеми признаками просвещенной любви. В Лейдене, а также в других университетах преподавали тогда выдающиеся знатоки мира растений, такие как француз Леклюз{55}, прозванный Клузиусом (о нем еще пойдет речь), основавший в 1587 году первый ботанический сад. Ученые отправлялись вместе с колонизаторами в далекие и опасные путешествия, дабы познать тайны экзотической природы. А широкая публика с увлечением читала книги, посвященные систематике, анатомии и способам выращивания растений. Итогом этой богатой литературы стало толстое, трехтомное произведение Яна ван дер Мерса, носившее знаменательное название Arboretum sacrum[7].
В гаагском музее Маурицхёйс хранится картина «Букет в сводчатом окне» кисти знаменитого автора цветочных натюрмортов Амброзиуса Босхарта Старшего{56}. И вот эта картина наполнила меня чем-то вроде беспокойства, хотя я отдавал себе отчет, что тематика картины не могла быть его причиной. Ну разве может быть что-либо более успокаивающее, более идиллическое, чем аранжированный с изысканной простотой букет роз, георгинов, ирисов и орхидей, изображенный на фоне неба и отдаленного горного пейзажа, тающего в голубизне?
Амброзиус Босхарт Старший. Букет в сводчатом окне.
И все же трактовка этой темы в картине удивительна и даже страшновата. В ней цветы — тихие служанки природы, беззащитные источники восторгов — кичатся, царствуют безраздельно, ведут себя будто хозяева, с неслыханной дотоле решительностью и силой. Похоже, совершился важный и решающий акт освобождения. «Тихие служанки природы» перестали быть только орнаментом — они не благодарят, не падают в обморок, они атакуют зрителя своей гордой, хочется сказать, осознавшей себя индивидуальностью. Они как бы сверхъестественны, и их присутствие кажется вызывающим. И все это происходит не оттого, что они являются выражением напряженного внутреннего состояния художника (как в «Подсолнухах» Ван Гога), нет, совсем наоборот, форма, цвет и характер каждого цветка переданы скрупулезно, с соблюдением всех подробностей, с холодной беспристрастностью ботаника и анатома. Освещение в этой картине — ясное, «объективное» — означает, что художник отказался от всех соблазнов chiaroscuro, художественной иерархии, то есть помещения одних предметов в тени и выделения других с помощью света. «Букет в сводчатом окне» можно сравнить с групповыми портретами Франса Хальса, в которых не существует разделения на особ более или менее важных.
Картина Босхарта была написана около 1620 года, незадолго до смерти художника. События, о которых мы собираемся рассказать, разыгрались спустя несколько лет. Но уже в этой картине можно различить признаки надвигающейся бури. Разве эти эмансипированные, доминирующие, агрессивные цветы, которые громко домогаются восхищения и почестей, не являются проявлением своеобразного культа? Об этом говорит хотя бы сама композиция картины. Букет помещен на высоком окне, словно на алтаре, он возвышается надо всей природой. Языческое святилище цветов.
На картине Босхарта имеется также несколько зловещих тюльпанов.
Вовсе не кажется правдоподобным, что у болезней есть своя история, то есть что у каждой эпохи бывают свои определенные болезни, которые в данной форме раньше не встречались и которые больше не вернутся.
Троэльс-Лунд{57}
Тюльпан — это дар Востока, подобный многим другим дарам, благодатным и злокозненным, — религиям, предрассудкам, лечебным травам и травам дурманящим, священным книгам и вторжениям армий, эпидемиям и фруктам. Его название происходит из персидского языка и означает тюрбан. В течение столетий он был излюбленным и высоко чтимым цветком в садах Армении, Турции и Персии. При дворе султана устраивался ежегодный посвященный ему праздник Его воспевали поэты Омар Хайям и Хафиз, упоминается он и в книге сказок «Тысячи и одной ночи» — так что, прежде чем добраться до Европы, он уже имел многовековую историю.
Появление тюльпана на Западе — заслуга одного дипломата. Его звали Огер Гислен де Бюбек, и он числился при дворе Сулеймана Великолепного в Константинополе в качестве посла австрийских Габсбургов. Человек образованный и интересующийся многими вещами (сохранились интересные описания его путешествий), он составлял по долгу службы исчерпывающие дипломатические рапорты, но, пожалуй, с еще большей увлеченностью собирал греческие рукописи, античные надписи, а также образцы живой природы. В 1554 году он отправил венскому двору транспорт с луковицами тюльпанов. Таково было невинное начало последующей напасти.
С этого момента тюльпан удивительно быстро распространяется по Европе. Конрад Геснер, называемый немецким Плинием, дал первое научное описание этого растения в своем труде «De hortis Germaniae»[8] (1561). В том же году гости банкирской семьи Фуггеров имели возможность полюбоваться в своих аугсбургских садах грядками с этим редким еще цветком. Несколько позже тюльпан появляется во Франции, Нидерландах и Англии, где Джон Трандесцент, садовник Карла I, гордился тем, что вырастил пятьдесят его сортов. Некоторое (непродолжительное) время гастрономы пытались готовить из тюльпанов блюда для изысканных столов: в Германии его ели с сахаром, а в Англии, напротив, с острой приправой из оливкового масла и уксуса. Но эта затея, так же как и гнусный заговор аптекарей, пытавшихся получить из этого растения средство от вздутия живота, закончилась ничем. Тюльпан остался самим собой — поэзией Природы, которой чужд вульгарный утилитаризм.
Итак, вначале это был цветок монархов и эстетов из богатых семейств — очень редкий и ценный, хранимый в садах, недоступных для простых смертных. Современники приписывали ему некие душевные свойства: считалось, что он воплощает элегантность и изысканную задумчивость. Даже его недостаток — отсутствие запаха — почитался достоинством как олицетворение сдержанности. В сущности, холодная красота его носила, так сказать, интровертный характер. Тюльпан позволяет собой любоваться, но не вызывает бурных чувств — страсти, ревности, любовного горения. Это павлин среди цветов. По крайней мере, так писали придворные «философы садов». История, однако, показала, что они ошибались.
Как известно, придворные вкусы бывают заразными, люди, причем в более низких общественных слоях, часто им подражают, за что и сталкиваются с заслуженной божьей карой. Хроники начала XVII века фиксируют первые случаи — назовем это так — острой тюльпанной лихорадки во Франции. Так, в 1608 году некий художник за одну-единственную луковицу тюльпана редкого сорта «Mère brune»[9] расстался со своей мельницей; некий молодой женишок пришел, вероятно, в восторг, когда в качестве приданого получил от тестя ценную луковицу тюльпана с подходящим к случаю названием «Mariage de ma fille»[10]; другой фанатик тюльпанов не поколебался променять свою процветающую пивоварню на луковицу нового сорта, который с той поры носил не слишком изысканное название «Tulipe brasserie»[11].
Таких примеров множество, и нетрудно показать, что всюду, где появлялся тюльпан, отмечалось большее или меньшее количество случаев тюльпаномании. Однако лишь в Голландии она приобрела силу и размах эпидемии.
Ее начала неясны, а границы с трудом можно уместить как во времени, так и в пространстве. С чумой гораздо проще: однажды в порту появляется корабль, пришедший с Востока, у части экипажа сильная горячка, некоторые бредят, на их теле видны нарывы. Они сходят на берег, их размещают в больницах, в домах и на постоялых дворах. Отмечаются первые смертельные случаи, после чего количество заболеваний, заканчивающихся обычно смертью, стремительно растет. Весь город, вся округа, вся страна охвачены заразой. Умирают принцы и нищие, святые и вольнодумцы, преступники и невинные дети. Этот пандемониум смерти многократно случался со времен Фукидида и описан во всех подробностях.
