моего детства, в каждый мой приезд меняла свои очертания. Независимо от погоды, я посещал ее, купался, иногда рыбачил. Удочки брал у знакомых и уходил на весь день не ради улова, а для того, чтобы надышаться воздухом своей прародины, поразмышлять вдали от суетной городской жизни. В этом году Тара, несмотря на засушливое лето, стала полноводной, видимо, васюганские болота, откуда она берет свое начало, наполнили ее от таяния снегов, на пути к Иртышу, куда она впадает; другой источник воды пополнял ее сочившиеся притоки Чека, Майзасс.
На небе клочками хлопка курчавились легкие облака. Восток переливался волшебными оранжево-розовыми оттенками. Словно дрожащие зеркала, искрилась голубая вода. Огромной слезой катилась по Кыштовской земле река Тара.
Животворная, кипучая, невидимая жизнь планктона замерла и оцепенела от отсутствия движения на поверхности и глубине. Сквозь нежный всплеск воды у берега я слышал пение стрижей, гнездившихся в отвесной стене берега. Они взмывали в воздух и, пропев свою коротенькую песню, снова скрывались в своих земляных глазницах-жилищах.
Клева не было, поплавки не двигались. Берега были покрыты зелеными пучками трав, которые прерывались местами. На противоположной стороне одиноко, далеко друг от друга, стояли три берёзы. Они были как прокаженные, и земля вокруг них была лишена всякой растительности.
Время от времени я вытаскивал леску, но насаженные на крючки черви только бледнели и оставались в том же положении. Неожиданно из-за поворота реки показался довольно многочисленный выводок домашних гусей. Они были взрослые, грациозные, их белизна на воде у противоположного берега нарушала однообразие речного ландшафта. Медленное течение плавно увлекало птиц за собой.
Мои размышления о бренности жизни прервались, я полностью переключился на созерцание гусей. Они наслаждались чудесной погодой, чистой прозрачной водой. Иногда словно по чьей-то команде взбирались на берег, щипали траву, затем с шумом спускались и продолжали плыть дальше. Один гусь отстал от всех, задержался на берегу и, похоже, не очень торопился присоединиться к своим собратьям. Меня поведение одиночки очень заинтересовало. Почему его не ждут? Он что, болен? Нет, не похоже. Гусь спустился с берега и продолжил плыть в том же направлении, в котором мерно покачивался весь выводок, отдаляясь от него все больше и больше. Проплыв часть пути, индивидуалист снова поднимался на берег, щипал траву, спускался к воде и продолжал свой одинокий маршрут, а его сородичи давно уже скрылись за поворотом реки.
Улов в этот день был невелик: три окуня, ёрш, три чебака и семь пескарей. Этого добра на несколько дней хватит коту Ваське. Смотав удочки, я отправился домой, по пути обнаружил в траве лягушку, погладил ее, поговорил с ней. Она не трогалась с места, только вращала глазами. Но мысли возвращались снова и снова к гусям, которые так поступили со своим братцем. А может, он сам виноват в своем одиночестве? По дороге домой специально зашел к сродному брату Юрию Бушмалеву, державшему раньше птиц. Объяснив ему причину прихода, спросил, почему гуси оставили в одиночестве своего родственника. Напомнил ему рассказ выдающегося, ныне покойного, курского писателя Евгения Носова, когда во время града все цыплята нашли убежище под крыльями гусыни, которая погибла, но защитила выводок. По мнению Юрия, в животном мире такое отношение возможно к малышам. Что касается уже повзрослевших гусей, то они совершенно равнодушны друг к другу. Его питомцы приходили после выпаса домой вразнобой и собирались вместе только в определенное время, когда хозяин выносил корм. Инстинкт сохранения своего потомства присущ почти всему живому на Земле, иногда он доходит до самопожертвования. Так, волки в период бескормицы, в засушливое время, исчерпав возможности насытить своих детенышей, заставляют их во имя жизни съесть родителей. Таким образом, они пытаются сохранить свой род на Земле.
Закончился день, но не закончились сомнения, терзания, стремление понять мир во всем его многообразии. Такова человеческая сущность. Лучшее торжество мысли заключается в осознании, что нет в мире вечных истин. Время изменяет мир и представление людей о нем. Удивительные, загадочные явления начинаются за порогом нашего дома, только нужно к этому присмотреться.
В неизменном – всё изменное,
В бесконечном – всё конечное,
Только мысль, как птица пленная
В мире – мученица вечная.
Никто не помнит, как он появился, что заставило его приехать в наше село. Казалось, что он был всегда, особенно для нас, ребятишек послевоенного времени. Его называли Васей и добавляли – Немой. Ходил Вася неспешно, был приветлив со всеми и особенно с ребятишками и подростками. При встрече Вася первый протягивал свою большую мозолистую руку, и наши детские ручонки, когда он пожимал их, утопали в тёплой ладони, похожей на купол, образующийся из выступающих суставов натруженных пальцев рук. Чем занимался Вася? Где он жил? Никто точно не знал. Слухи ходили разные: говорили, что ловил рыбу и продавал, жил у речки в выкопанной землянке, к зиме перебирался к доброй женщине, живущей в избе на окраине села.
Вася умел многое: подшивал валенки, мог срубить баню, починить часы, электропроводку, застеклить окна.
Вася был невысокого роста, коренастый, широкоплечий, ему было немного за сорок. Одет был просто: летом в рубахе-косоворотке, выпущенной поверх брюк, брюки он заправлял в сапоги. Лицо выразительное, подвижное, с многочисленными морщинками на высоком лбу, аккуратно подстриженные, немного поседевшие волосы, карие, глубоко посаженные глаза смотрели на все внимательно и заинтересованно.
У Немого не было семьи, детей, к нам, подросткам, он относился по-отечески. В карманах брюк Вася носил кульки с простыми конфетами-подушечками и раздавал всем детям, попавшимся на его пути. Когда он жестикулировал руками, рассказывая о пойманной щуке, карасе, окуне на удочку, жерлицу, перемёт, указывая на их размеры, то от волнения иногда всхрапывал, словно пытался что-то убедительно сказать, иногда крестился, чтобы не сомневались. Любимое занятие Васи было сидеть с удочкой на речке, в укромном месте, вдали от суетного мира. Это давало возможность ему утешиться, а сознательный схорон, ослаблял его сердечный напряг, так как Васе постоянно нужно было доказывать, что глухонемой такой же человек, как и все, живущие на Земле.
Внутренняя природа Немого, взращенная в постоянном одиночестве, под сенью таинственного облачения, была для нас непостижима. Жизнь Васи была окружена пеленой, она одевала его разнообразными, неведомыми покровами, укрывала от нас какой– то невещественной тканью, куда открытый доступ невозможен.
С возрастом, размышляя о том времени, общении с глухонемым, прихожу к мысли о том, что отличало Васю от нас, слышащих
