Среди наших родных никого репрессированных не было. Но было так: выпивать много не выпивали тогда. У нас родня жила в районе «Серпа и Молота», Таганка. Сидели там в воскресный день или [в] какой-то праздник. Тогда было много живых членов Общества старых большевиков. И сталкивались какие-то [взгляды]. Рассказывали анекдоты и пели песни или частушки про Сталина. Если кто-то зарывался, ему говорили: пошел вон. Если он продолжал упорствовать, били. Но ни на кого не доносили. Было несогласие. Те говорили одно, папа и другие говорили: «Да ну, вы уже от жизни отстали. Как хорошо, что вы старые большевики и что вы там при царизме сидели в тюрьмах. Но сейчас-то жизнь другая, что вы ее не понимаете?» Помню, такой один старый большевик, Петрашек[674] его фамилия была. Драться они не дрались, но он [отец рассказчика] говорит: «Да брось ты это! Хорошо, что ты сидел в тюрьме при царизме, но забудь ты, сейчас другое время, что ты!» Насколько я помню, к этим спорам, если они у нас дома были, папа часто доставал томик — и сейчас карандашом все тома изрисованы: «Да вот что Ленин говорил, что ты говоришь! И Сталин так же говорит».
Следующий рубеж интервью, на который или рассказчик по логике повествования выходит сам, или же к нему специально «подводит» интервьюер, — воспоминания о родственниках отца, как правило, братьях или дядьях, которые тоже принимали активное участие в революции и Гражданской войне.
Консультант международного отдела ЦК КПСС (1963–1978) Юрий Красин:
Отец мой — Андрей Андреевич Красин — из большой крестьянской семьи, жившей в Телегинском районе Пензенской губернии, — у него было пять братьев и три сестры. Это только живые. А примерно столько же в детском возрасте умерли — типичная тогда картина в таких семьях. И типичная судьба тоже. Один из братьев — старший, Яков, принимал очень активное участие в большевистском перевороте. Был кронштадтский моряк, просто проходил службу в это время и потом, вернувшись в Пензу, был в комбеде[675]. Мой отец тоже был участник Гражданской войны. Нельзя сказать, что он активную политическую позицию занимал, как старший брат, но оказался в 11-й армии, которая из Закавказья уходила потом на Царицын[676].
Аналогичные истории о семьях своих отцов рассказывают и другие потомки «красных»[677]. Таким образом, распространенная идея о Гражданской войне как войне, в которой шел «брат на брата», во всех исследованных мною семейных историях не подтверждается. Братья (и дяди) занимали, как правило, общую позицию — за, против или нейтральную.
РОДСТВЕННИКИ ПО МАТЕРИ
Иная версия семейной истории начинает выясняться, когда по инициативе интервьюера речь заходит о родственниках по женской линии. Лишь примерно в двух третях случаев матери моих «красных» информантов имели рабоче-крестьянское происхождение. Заметная их часть (около 15 %) принадлежит к большевистским семьям из рабочей среды еще с дореволюционным стажем.
Виктор Суходеев:
Родители простые. Папа, рядовой боец, воевал против Колчака, в Сибири. Затем переехал в Московскую область. Работал рядовым охранником НКВД в Кремле до второй половины 1920-х годов. А когда он из НКВД ушел, тогда еще не колхозы, а ТОЗы были — товарищества обработки земли [одно из которых, в Подмосковье, он и возглавил]. В 30-е годы работал на заводе АМО[678] простым рабочим. Моя тетя Маша, его сестра, приезжала к папе. Она у нас жила в 1935,1936 году. Она ушла на войну добровольцем и прошла всю ее медсестрой. После войны ей предлагали здесь остаться, но она вернулась на Алтай, там была членом крайкома партии. О ней в «Алтайской правде» были статьи, так ею гордились. Отец мамы из Калужской губернии. Взял в жены местную. Приехали в Москву, он работал на заводе Гужона[679] литейщиком. Теперь это «Серп и Молот». В империалистическую войну он погиб, оставив 11 или 12 детей. А сын его, дядя Вася, в 1904 году вступил в партию, парторгом цеха был. В газете «Правда», когда праздновались годовщины первой русской революции, несколько раз о нем статьи были.
Инструктор, лектор, руководитель лекторской группы отдела пропаганды ЦК КПСС (1980–1990) Владимир Сапрыкин:
Что касается моих родственников по материнской линии, то они никогда в деревне не жили. Дедушка Иван Федорович Майоров и бабушка Наталья Николаевна после приезда в Сибирь работали на железнодорожной станции Исилькуль Омской области. Между Петропавловском и Омском был построен железнодорожный узел — вагонное, паровозное депо и предприятия. Все родственники бабушки Натальи Николаевны Майоровой, а она в девичестве была Волосникова, работали на железнодорожной станции по рабочим профессиям. Ее родной брат работал машинистом паровоза. У бабушки были дети — моя мама и ее старшая сестра. Но у моей бабушки еще был сын Егор Иванович Майоров. Он погиб в Гражданскую войну, он воевал на стороне красных. Мы не знаем, кем он был, но, по рассказам бабушки, он был командиром в Красной армии, а уж каким командиром, нам трудно сказать. Она, наверное, сама не разбиралась. И она до самой смерти получала пенсию за погибшего сына. Бабушка была совершенно безграмотная, она не умела писать. Кстати, глубоко верующая была. У нас был угол, у нас всегда горели лампады, у нас были иконы. Она вслух пела молитвы, меня приучала, я тоже распевал молитвы. «Отче наш» я знал очень хорошо. Так вот, моей бабушке принадлежат интересные слова: «Берегите советскую власть. Она лучше прежней. При советской власти людям дают образование и нельзя больше бить женщин». На таких ценностях и она нас воспитывала. А дедушка Иван Федорович Майоров, по рассказам, не был коммунистом, но он тоже симпатизировал красным. И как рассказывают мне мои родственники, он даже принимал участие в одной акции, когда сожгли запасы сена для колчаковской конницы. Их потом искали, его искали, но он успел спрятаться, его не расстреляли. Ародной брат моей бабушки, Кузьма Николаевич Волосников, машинист паровоза, был коммунистом с дореволюционного времени, до 1917 года. Но интересная вещь: в 1930-е годы он был исключен из партии. За что же он был исключен из партии? Он избил свою жену. И он оставался по своим убеждениям коммунистом, но членом партии больше не был. <…> Все его дети, т. е. мои двоюродные братья, были члены партии. Один из них был чекистом и был репрессирован. Он покончил жизнь самоубийством, повесился в Омской тюрьме на рубеже 1930–1940-х годов[680]. Как мне сам Кузьма Николаевич рассказывал, а я к нему часто ходил, я с ним любил беседовать, он был очень мудрый, интересный человек, тот ему написал письмо: «Отец, я ухожу из жизни, сил больше нет терпеть. Но знай: я никого не предал, ни тебя, ни партию. Я был и остаюсь коммунистом». Такое письмо через кого-то он сумел передать деду.
Другая заметная группа матерей будущих работников ЦК КПСС (также около 15 %) — представители дореволюционных имущих классов, выходившие в первой половине 1920-х годов замуж за перспективных и симпатичных «красных».
Всеволод Иванов:
Мама, Валентина Владимировна, была из многодетной семьи. У Марии Никифоровны, моей бабушки, было пятеро детей — четыре сестры и брат. Мария Никифоровна была крестьянская девушка, а Владимир Устинович, мой дед, был лесничий, с высшим образованием. Из польских ссыльных. Фамилия Преизбытков, а польский вариант был Пшебытковский. Старшая тетка, Елена Владимировна, закончила гимназию и уже при советской власти была певицей в Мариинке. Меццо-сопрано, считали, у нее лучше, чем у Преображенской[681]. Дядя мой, Александр Михайлович Комаров, физик, тоже какого-то отнюдь не крестьянского происхождения, уже после революции заморочил ей голову. Она за него и вышла. И он ей запретил в театре работать, потому что там не те нравы. И поэтому тетка всю жизнь не работала, а занималась в ленинградском Доме ученых самодеятельностью. Александр Михайлович — убежденный коммунист, проректор Ленинградского университета по учебной работе[682]. Потом, во время войны — зам. председателя Комитета по высшей школе. А после войны он запросился опять в Питер. Квартира там была, поэтому его отпустили, назначили директором первого иняза, хотя он языковедом не был.
Вторая тетка, Зуева, после войны она работала секретарем у начальника Ленинградского порта, очень уважаемого человека. А моя мама была у меня умная, очень любила читать. И девушка была строгих правил, без всяких там гуляний. Она закончила неполную среднюю школу, потом бухгалтерские курсы и работала в промкооперации. ПЕПО называлось — Петроградское единое потребительское общество[683]. И быстро там доросла до должности главного бухгалтера одной из его контор[684]. Как-то на нее в начале нэпа вышел и стал к ней свататься сын владельца цирка Чинизелли. В Ленинграде цирк на Фонтанке — это цирк Чинизелли, это цирковая семья. А так как у нее никакой пары не было, то уже бабушка была уверена, что… И вот раз мимо Александровского сада у Адмиралтейства она с мамой идет, и дождь пошел. И она встала под дерево, от дождя спряталась — прическу не хотела мочить. Вдруг бежит матросик. Все деревья свободные, но матросик, естественно, пристроился под деревом, где барышня. Это был мой папа. Ну, шуры-муры, туры-буры, и, короче говоря, Чинизелли получил форменный отказ. Бабушка ненавидела отца за это. А Чинизелли потом уехали в Париж и там тоже создали цирк свой[685]. Так что, если бы папа не подсуетился, мог я и не оказаться в ЦК. А папа был уже член партии, не совсем матросик, а он учился в военно-политическом училище.
