их.
В мае 1943 г. Юлиуса неожиданно вызвали во дворец Печека. Здесь комиссар сообщил ему, что дело его будет передано в суд. В дальнейшем Фучика несколько раз вызывал судебный следователь. Это означало, что Юла скоро покинет Панкрац и поедет на суд в Германию, поэтому Фучику пришлось срочно закругляться, чтобы неожиданный отъезд не застал нас врасплох и «Репортаж» не остался бы неоконченным. Действительно, в середине июня, точную дату я не помню, было получено распоряжение о том, чтобы рано утром Юлу отправили с этапом. Я дежурил, когда Фучика послали за вещами в так называемую камеру хранения. Это уже, бесспорно, означало, что через несколько часов он покинет тюрьму. В моей памяти жива последняя ночь Фучика в Панкраце. Ни он, ни папаша Пешек не спали. В три часа утра прозвучал сигнал побудки для заключенных, которые отправлялись с транспортом. Юла быстро встал, получил на дорогу кусок хлеба. Снизу уже раздавалась команда:
– Транспорт, становись в строй!
После прощальных объятий Юлы с папашей Пешеком я погасил свет и сам быстро проскользнул внутрь камеры. Последнее рукопожатие, Фучик обнял меня, взаимный поцелуй и всего лишь два слова, сказанные друг другу: «Яро!» – «Юла!».
После этого – быстро вниз по лестнице, построение лицом к стене и, когда называли имя, ответ: «Здесь!». После переклички следует короткая команда: «Марш!». Я, не отрываясь, смотрел вниз, и, когда шеренга двинулась, Юла незаметно посмотрел наверх. Через мгновение ворота тюрьмы захлопнулись. Это были последние минуты Фучика в Панкраце».
* * *
21 мая 1943 г. судебный следователь нацистского «народного» суда в Праге вынес решение о предании Юлека суду. Оно гласило:
«Редактор Юлиус Фучик, родившийся 23.2.1903 г. в Праге, женатый, без вероисповедания, последнее место жительства в Праге XIX, Летецка II, подданный протектората, в настоящее время находится под полицейским арестом, подлежит предварительному тюремному заключению.
Он обвиняется в том, что, будучи подданным протектората, в годы 1941 и 1942, активно действуя совместно с доугими лицами, подготавливал государственную измену, имевшую целью насильственное отторжение части имперской территории, причем его деятельность была направлена также на сохранение организационного единства и на оказание влияния на массы путем подготовки и издания сочинений антигосударственного характера.
Преступление предусмотрено § 80, абзац 1, 83, пункт II и III, номер 1а, 3, 47, 73 государственного свода законов.
Обвиняемый вызывает большое подозрение в совершении инкриминируемого действия.
Поэтому его преступление должно быть предметом судебного разбирательства.
Келлрунг, судебный следователь, советник юстиции».
В тот же день, когда Келлрунг известил Фучика, что дело его передается в суд, Юлек получил разрешение написать письмо сестрам. 21 мая 1943 г. он писал:
«Милые Либа и Вера! Благодарю вас за прекрасное письмецо. Оно меня очень порадовало. Порадую теперь и я вас: приходите ко мне на свидание, но на этот раз в другое место – напротив дворца Печека, Бредауер-штрассе, 21, 2-й этаж, судебный следователь «народного» суда.
Приходите в субботу 29 мая 1943 г. пораньше – между 9 и 12 часами.
Сердечный всем привет, обнимаю, целую и до свидания.
Ваш Юла».
22 мая, на следующий день после вызова к нацистскому судебному следователю, Юлек в камере тюрьмы Панкрац тайно продолжал работу над «Репортажем с петлей на шее». Дежурил в то время стражник Гора.
«Окончено и подписано. Следствие по моему делу вчера завершено. Все идет быстрее, чем я предполагал. Видимо, в данном случае они торопятся. Вместе со мной обвиняются Лида Плаха и Мирек. Не помогло ему и предательство.
Следователь так корректен, что от него веет холодом.
В гестапо еще чувствовалась какая-то жизнь, страшная, но все-таки жизнь. Там была хоть страсть – страсть борцов на одной стороне и страсть преследователей, хищников или просто грабителей – на другой. Кое у кого на вражеской стороне было даже нечто вроде убеждений. Здесь, у следователя, была лишь канцелярия. Большие бляхи со свастикой на обшлагах мундира декларируют убеждения, которых нет. Эти бляхи – лишь вывеска, за ней прячется жалкий чинуша, которому надо как-нибудь просуществовать эти годы. С обвиняемым он ни добр, ни зол, не смеется и не нахмурится. Он при исполнении служебных обязанностей. В жилах у него не кровь, а нечто вроде жидкой похлебки.
«Дело» составили и подписали, все подвели под параграфы. Чуть ли не шесть раз государственная измена, заговор против Германской империи, подготовка вооруженного восстания и еще неведомо что. Каждого пункта в отдельности хватило бы с избытком.
Тринадцать месяцев я боролся за жизнь товарищей и за свою. И смелостью и хитростью. Мои враги вписали в свою программу «нордическую хитрость». Думаю, что и я кое-что понимаю в хитрости. Я проигрываю только потому, что у них кроме хитрости еще и топор в руках.
Итак, конец единоборству. Теперь осталось только ждать. Пока составят обвинительный акт, пройдет две-три недели, потом меня повезут в Германию, суд, приговор, а затем 100 дней ожидания казни. Такова перспектива. Итак, у меня в запасе четыре, может быть, пять месяцев. За это время может измениться многое. Может измениться все. Может… Сидя здесь, предсказать трудно. Но ускорение развязки за стенами тюрьмы может ускорить и наш конец. Так что шансы уравниваются.
Надежда состязается с войной, смерть состязается со смертью. Что придет скорее – смерть фашизма или моя смерть? Не передо мной одним встает этот вопрос. Его задают десятки тысяч узников, миллионы солдат, десятки миллионов людей в Европе и во всем мире. У одного надежды больше, у другого меньше. Но это только кажется. Разлагающийся капитализм заполнил весь мир ужасами, и эти ужасы угрожают каждому смертельной бедой. Сотни тысяч людей – и каких людей! – погибнут прежде, чем оставшиеся в живых смогут сказать себе: мы пережили фашизм.
Решают уже месяцы, скоро будут решать только дни. И как раз они и будут самыми трудными. Не раз я думал, как досадно быть последней жертвой войны, солдатом, в сердце которого в последний миг попадает последняя пуля. Но кто-то должен быть последним! И если бы я знал, что после меня не будет больше жертв, я бы немедля пошел на смерть».
27 мая 1943 г. генеральный имперский прокурор в Берлине потребовал от главного государственного прокурора при германском краевом суде в Праге справку о прежней судимости обвиняемого Фучика.
29 мая 1943 г. состоялось свидание Фучика с его сестрами. Об этом они рассказали мне уже после освобождения.
Когда Либа получила письмо от Юлека и прочитала немецкие слова: Ermittlungsrichter des
