Тут пора обратиться к тем читателям, которым не хватает конструктива, он же позитив. А как вам кажется, господа: вот это самое постановление, вроде бы про иностранцев, — не затронет ли оно случайно, по какому-нибудь недоразумению, — т.н. инородцев? Не погонит ли свирепую волну беззаконных безобразий? Не содержится ли в нем, попросту говоря, некоей подлянки? Позитивной, не спорю, подлянки. По-своему конструктивной. Как и весь окружающий нас мир мерцающих значений. Как, скажем, прописка: которой вообще-то нет, но без нее не берут на работу. Как выражения типа: не телефонный разговор — или: несанкционированный митинг. Добавим, стало быть, процентную норму и черту оседлости — вас все еще не тошнит?
Наконец, про небоскреб. Устыдившись, поплелся я в АХ, на выставку проектов. Два даже понравились: голландский и американский. Поскольку ни на что не похожи — то есть вырезают из пространства совершенно новые куски. Два других воспроизводят внутренность сливного бачка, еще один играет на сугубо местных эмблемах: тут вам кораблик, тут вам и шпиль крепостной. Но победит в конкурсе, полагаю, конструкция позитивная: стеклянный уд.
И знаете что? Я не против. Пускай хоть и он. Пускай белеет, одинокий, над руинами игрушечного города. Как восклицательный знак судьбы.
До последней минуты, не скрою, надеялся ваш покорный, что удастся как-нибудь исхитриться и от нижеследующего сюжета увильнуть.
Свернуть на какую-нибудь гос. инициативу в области морали — типа, допустим, запрет на продажу раздеваемых кукол.
А то бывают еще события культурные: вот в третий, что ли, раз нашлась погибшая было при бомбежке, раскуроченная было на солдатские самокрутки самая что ни на есть с подлинным верная рукопись романа "Тихий Дон". Пылилась, оказывается, за границей, у одного патриота. Который за половинку зеленого лимона уступил ее любимой родине: на! изучай!.
Да мало ли в нашей жизни предметов для приличного разговора. См. телевидение.
Но как раз в последнюю минуту вышел в эфир пом. по прессе. Помните его? Главный специалист по всей правде про Чечню. И отчеканил, как отрезал: пресса в данном случае промолчать не вправе.
И стало ясно — деваться некуда. Придется исполнить правительственный (даже, наверное, оборонный) заказ.
Пом. по прессе имеет в виду только что открытую им закономерность: враги его принципала взяли моду погибать насильственной смертью в самые неудобные дни — когда принципал находится за бугром, где наглые телекамеры не сводят с него своих недоброжелательных объективов.
Пому представляется, что:
— Мы сталкиваемся с хорошо отрежиссированной кампанией или планом по последовательной дискредитации России и ее руководителя.
А также он полагает:
— Если бы мы были в Древней Греции, то задались бы одним вопросом: кому выгодны эти сакральные жертвы?
Вот какое богатое слово нашлось. Латинское, кстати.
И вообще — это не совсем древнегреческий подход. Отдает, скорее, университетом марксизма-ленинизма. Сугубо идеалистическая схема: товар — убийство — товар.
В реальной жизни такие сделки не дают барыша. Убийство не приносит выгоды ни покупателю, ни продавцу. Да не ради выгоды они и совершаются. А — для наслаждения. Либо по приказу. Исполнение которого переходит в привычку — привычка в потребность, удовлетворить которую — и т.д., начинай сначала. Загляните в Шекспира, а еще лучше в историю ГБ: миллионы злодеяний, зачастую невероятно изощренных, но совершенно, совершенно бесполезных. Назовите хоть одну практическую причину, по которой имело смысл наезжать, например, на Михоэлса грузовиком, а потом еще вкалывать в бесчувственное тело цианид — и проделывать прочие низости, о которых теперь повествует в своих мемуарах негодяй-исполнитель. Можно ли усмотреть в его действиях корысть, или в исполняемом им приказе Сталина — политический расчет? Искусство для искусства, чистая эстетика охотничьего клуба.
А вы, значит, предлагаете вычислять убийцу по мотиву рациональному: дескать, с чьей стороны погасить такого-то или такую-то было бы наиболее умно? наиболее дальновидно? А у неумных, значит, алиби от рождения?
Древние греки ставили проблему иначе: угодна ли жертва богам? Которыми, впрочем, невзирая на их аппетиты, правит иррациональный Рок.
Тяжелый рок России, как я полагаю, — перепроизводство под- и просто полковников ГБ. Их сделалось так много, что они уже не помещаются за и под сценой, лезут — на. И, конечно, толкаются.
Взять хоть эту неделю. Одного застрелили в центре Москвы. Другого отравили в центре Лондона. Третий доходит в лагерном ШИЗО. А четвертый за всех отдувайся.
Застрелили (приказали застрелить, какая разница) — без сомнения, такие же полковники. В лагерь и в ШИЗО сунули сослуживца — они же, а кто еще (а не болтай про какие-то взрывы каких-то зданий). Но вот отравили — ну абсолютно невозможно даже предположить, что за существа. Настолько невозможно, что давайте лучше считать: необъяснимый несчастный случай. Полковник слишком много разговаривал — и в рот ему попала атомная бомба. Режиссер же закулисы подстроил так, чтобы смерть приключилась день в день когда надо. И сам написал предсмертное письмо.
Кстати: лично я не особенно удивлюсь, если этот режиссер, когда Скотланд-Ярд его достанет, окажется в чине генерала. Кто-то же должен играть и полковниками.
Конечно, я понимаю: человек, поступивший на службу в контору, по сравнению с которой испанская инквизиция — не более чем живой уголок, да и немецкое гестапо — замнем для ясности, — что такой человек сам исключил себя из человечества. По глупости молодых лет, по темноте невежества — не важно. Все равно ничего уже не поделаешь: с совестью покончено. Остается только то, что там (по аналогии с внешне похожей вещью из мира людей) называют честью.
В общем, это все неинтересно. Главное, что в наши дни этот персонаж — взамен совести наделенный куском тайной власти — страшно размножился и оккупировал жизнь. И сделался заметен и виден насквозь. И выяснилось, что у него иной раз едет крыша — от больших ли денег, от избытка ли порочащих сведений. Плюс крайне узкий интеллектуальный кругозор. (Отбирали-то их не по способностям, а за готовность.) Плюс мизантропическое чванство.
То есть постепенно подтверждается на опыте и становится очевидным фактом то, что прежде было всего лишь априорной аксиомой: политическая полиция не может успешно управлять государством — качество ее персонала не таково. Лет, я думаю, через семьдесят или даже пятьдесят — если органы не примут превентивных мер — с ними, чего доброго, поступят, как со старухой партией, чьим орудием они притворялись.
Ступайте с миром, скажут им, на все четыре стороны. Что же касается ваших преступлений — мы все забыли, да и не помнили никогда.
Все равно — отравленного жаль. Именно по человечеству.
Городской — особливо же столичный — пейзаж весь испещрен огненными знаками. Точно не по улице плетешься, а возлежишь на Валтасаровом пиру: по карнизам зданий, как горящие крысы, бегут цифры: часы, минуты, градусы, котировки валют.
Дескать, обратите внимание, на каком вы свете. Какое, милые прохожие, у нас тысячелетье на дворе. И на температуру атмосферы в юдоли сей.
Век информационных, блин, технологий. Зашедших настолько далеко, что, увидав на одной из московских стен вмещенный в одну-единственную фразу, но исчерпывающий анализ политического содержания минуты, — я даже не удивился, только пришел в восхищение.
Фраза гласила: Далеко распростирает Химия руки свои в дела человеческие!
Ни дать ни взять — монолог Полония. Который 210.
Буквы не светились, я подошел поближе — разобраться, как они нанесены на штукатурку, — и разобрал подпись: Ломоносов. Оказалось — просто цитата. Из бронзы обыкновенной. Украшает фасад соответствующего НИИ.
Надо бы обязательно, не правда ли, обвить этими же словами (только лучше золотыми) новый символ Петербурга. Когда г-н М. с г-жой М. восставят его из топи охтинских блат на показ Европе: а вот тебе, старушка Европа, энергетический шиш! Гляди, как переливается красками его крайняя плоть. Не забывай, что химия далеко распростирает.
Но это все дела столиц. В которых витии гремят, а им за это почти ничего не бывает, — разве что иногда щелкнет контрольный выстрел, но это во избежание вреда. А приносишь пользу — живи, не бойся. Особо полезным витиям даже вручают дипломы в красивых рамках.
Я же провел прошедшую неделю в России. Попутешествовал, как все равно Радищев, по сугробам из бумаги — в моем случае плохой, газетной.
Поскольку люди, в том числе грамотные, живут повсюду. И некоторые из грамотных не могут ни в каких условиях жизни удержаться от соблазна описывать то, что видят вокруг. (То есть безобразия.) Наиболее отчаянным из этих бесполезных писак тоже, не поверите, вручают раз в год дипломы — правда, без рамок. На дипломах написано: премия имени Сахарова за журналистику как поступок. И кто состоит в жюри, тот, значит, все это и читай.
