Это заявление передали по радио в специальном выпуске через 24 часа после капитуляции северной группировки Штрекера. «Из ставки фюрера, 3 февраля 1943 года. Верховное командование вермахта сообщает о том, что Сталинградская битва завершилась. Верная присяге, 6-я армия под беспримерным командованием фельдмаршала Паулюса полностью уничтожена подавляюще превосходящими силами противника… Жертва, принесенная 6-й армией, не была напрасной. Бастион нашей исторической европейской миссии, она держалась под натиском шести советских армий… Наши доблестные солдаты погибли во имя того, чтобы жила Германия».[972]
Сталинград действительно стал катастрофой вермахта, но пропагандистская ложь оказалась не меньшей катастрофой. Утверждение о том, что все до одного солдаты 6-й армии погибли, стало чудовищным обманом нации. О 91 000 пленных не было сказано ни слова, а советское правительство уже объявило о них на весь мир. Просочилась новость и в Германию. Стоит ли удивляться тому, что все больше ее жителей теперь слушали иностранные радиостанции?
В Германии был объявлен трехдневный национальный траур: закрылись все увеселительные заведения, по радио транслировалась печальная музыка, однако флаги не приспускались и черных рамок в газетах не оказалось.
Тайная государственная полиция Третьего рейха не преуменьшала воздействия сталинградской трагедии на настроения в обществе. Ей также было известно о письмах из «котла» с описанием ужасов и страданий, которые шли вразрез с героическим повествованием о произошедшем, предложенным нацистским режимом. «Прощальные письма защитников Сталинграда, – говорилось в одном из донесений, – заражают упадническими настроениями не только родственников, но и широкие круги населения, особенно из-за того, что содержание подобных писем быстро распространяется. Зная о мучениях последних недель окружения, родственники солдат и офицеров очень страдают. Они не знают покоя ни днем ни ночью».[973] Геббельс, уже давно предвидевший эту проблему, распорядился изымать письма, шедшие из 6-й армии. 17 декабря он записал в своем дневнике: «В будущем письма родственникам следует конфисковывать, потому что они служат интересам большевистской пропаганды в Германии».[974]
Однако противодействовать советской пропаганде оказалось очень непросто – она была эффективной. Пленным, содержащимся в лагерях НКВД, выдавали открытки, но, поскольку «вход» в Германию этим почтовым карточкам нацистские власти закрыли, текст, написанный на них, воспроизводили на листовках – несколько открыток на одном листе. Такие листовки разбрасывались над немецкими позициями. Солдаты на передовой подбирали их, несмотря на риск сурового наказания, и отправляли анонимные письма на указанные в списке адреса. Так в Германии люди узнавали, что их сыновья, мужья, братья живы. Добровольные почтальоны подписывались просто – «соотечественник» или вовсе ставили ххх. Иногда, к ярости гестапо, родственники даже получали оригиналы советских листовок и связывались со своими собратьями по несчастью.
Похоже, Паулюс еще до капитуляции понял, что гитлеровская верхушка попытается не только превратить сталинградскую трагедию в новую легенду о мужестве и самопожертвовании, но и сделать ее жупелом, закрепив мнение о предательском ударе в спину. Не это ли повлияло на его решение не подписывать приказ о капитуляции 9 января? На сей раз козлами отпущения, на которых свалят всю вину за поражение, должны были стать не коммунисты и евреи, как в 1918 году, а генералы и аристократы (желательно генералы-аристократы). И те, кто оказывался на линии этого огня, почувствовали надвигающуюся угрозу.
Князь Отто фон Бисмарк, посол Германии в Италии, в конце января устроил себе небольшие каникулы. Он даже не был на официальном праздновании десятой годовщины прихода нацистов к власти. Подобно большинству немецких дипломатов за рубежом, фон Бисмарк ничего не знал об истинном положении дел под Сталинградом. Вечером 31 января князь с женой находился в гостинице «Палас» в Санкт-Морице. Там его и застал звонок из Берна. Коллега предупредил: «Прекратите танцы. Сталинград пал».[975] Посол в Швейцарии знал, что Санкт-Мориц является излюбленным местом отдыха высших чинов СС. Больше можно было ничего не добавлять.
Основной пропагандистский трюк ведомства Геббельса – рассказы о генералах и простых солдатах, сражающихся плечом к плечу, сменился новым. 18 февраля в берлинском Дворце спорта рейхсминистр организовал массовый митинг под лозунгом «Тотальная война – самая короткая война!». Огромный транспарант воспроизводил знаменитый призыв 1812 года: «Наш боевой клич: “Теперь поднимется народ, и разразится буря!”» В совершенно ином историческом контексте этот призыв был как минимум неуместен, но фанатичные приверженцы режима отказывались это понимать.
«Вы требуете тотальной войны?» – вопил с трибуны Геббельс, и собравшиеся хором скандировали: «Да!»
«Вы полны решимости следовать за фюрером и добиться победы любой ценой?..» Стены Дворца спорта содрогнулись от восторженного рева.
Узнав о капитуляции под Сталинградом, Геббельс развил кипучую деятельность. Он потребовал положить конец полумерам и провести массовую мобилизацию. При этом не менее важной он считал и чисто внешнюю сторону дела. С Бранденбургских ворот сняли и отправили на военный завод медные барельефы. Это еще хоть как-то можно понять, но почему были запрещены профессиональные спортивные состязания? Закрылись магазины, торгующие предметами роскоши, в том числе ювелирными изделиями. Перестали выходить все журналы мод. Геббельс даже организовал кампанию против моды, заявив, что женщинам вообще не нужно красиво одеваться – встретить возвращающихся домой с победой солдат можно и в простом недорогом платье. Пошли слухи о том, что вскоре запретят и химическую завивку волос, но у перманента нашелся защитник. Гитлер видел долг немецких женщин в том, чтобы всегда выглядеть привлекательно. Министру пропаганды пришлось пойти на попятную.
Закрылись ночные клубы и дорогие рестораны. Впрочем, последние скоро снова начали работать, но теперь в них предлагали Feldküchengerichte – блюда полевой кухни, проявляя тем самым солидарность с солдатами в России. Может быть, на эту мысль нацистскую верхушку натолкнул демарш Цейтцлера? И все же Геринг сумел отстоять свой любимый ресторан «Хорхер», но теперь он стал клубом офицеров люфтваффе.
Мысль о том, что генералы-аристократы предали идеалы нации, распространялась разными путями, но повсеместно. Исключения не было ни для кого, даже для членов германской императорской семьи, служивших в армии. Многим из них предложили уйти в отставку.
Стены домов в Берлине покрывали все новые и новые пропагандистские лозунги, но горожане все чаще задерживали взгляд на самодельных надписях, например на такой: «Наслаждайтесь войной, мир будет гораздо хуже». В лексикон жителей столицы и других немецких городов прочно вошло слово «держаться!». Рос страх перед будущим, и в первую очередь перед решимостью России выкорчевать в Европе национал-социализм. Недаром солдат, приехавший домой на побывку с Восточного фронта, сказал знакомой: «Если нас заставят заплатить хотя бы за четверть того, что мы натворили в России и Польше, нам придется страдать до конца жизни, и эти страдания будут заслуженными».[976]
Те немцы, которые не исповедовали идеалов национал-социализма, понимали, насколько гротескна и парадоксальна сложившаяся ситуация. Вторжение в Советский Союз вынудило русских защищать сталинизм. И вот теперь угроза поражения вынуждает уже их – немцев – защищать режим Гитлера. Разница заключалась в том, что Россия была огромной страной – там можно было отступать, в то время как Германии угрожали война на два фронта и массированные бомбардировки. Но хуже всего было то, что Рузвельт и Черчилль, договорившиеся в Касабланке, объявили о намерении воевать до безоговорочной капитуляции держав гитлеровской оси. Хотя, с другой стороны, это давало Геббельсу дополнительные преимущества в пропаганде.
Оппозиция по самым разным причинам, от нерешительности и разногласий до банального невезения, не смогла вовремя действовать. Теперь убеждать союзников в том, что существует демократическая альтернатива нацистскому режиму, а не просто дворцовый заговор генералов, испугавшихся поражения, было уже слишком поздно. И все же настроенная против Гитлера армейская верхушка, прекрасно понимая это, по-прежнему надеялась, что сталинградская трагедия по крайней мере ускорит переворот, однако ни один из ее представителей не был готов действовать. Не такие высокопоставленные, но гораздо более решительные военные рискнули бы, – они бы не пожалели своей жизни, но Гитлер, остро чувствовавший малейшую опасность, постоянно в самый последний момент менял свои планы. Да и охрана у него была беззаветно преданная и надежная.
