Вообще любой намек в перлюстрированной корреспонденции на возможность террористического акта вызывал особое внимание на самом высоком уровне. 20 апреля 1893 года министр внутренних дел И.Н. Дурново доложил Александру III, что в феврале была снята копия письма из Петербурга (без подписи) студенту Казанского университета Анисимову с просьбой выслать сильнодействующий яд. Из следующих писем того же автора стало известно о ведении им дневника и совершении подозрительных прогулок по набережной реки Фонтанки от Аничкова моста и Аничкова дворца. Было выяснено, что автор писем – некий Михайлов, новобранец 4‐й роты 13‐го флотского экипажа, из крестьян Самарской губернии. 15 апреля у него провели обыск, изъяли дневник и переписку. Сделали распоряжение об обыске в Казани у Анисимова. Но подозрения в подготовке теракта в этом случае не подтвердились1205.
Нарастающий размах оппозиционных и революционных движений с конца XIX века сказался и на объеме перлюстрации, связанной с данной темой. Конечно, сама по себе перлюстрация не могла решить все задачи политического розыска, но имела важное значение. Размышляя об этом, директор ДП П.Н. Дурново 11 февраля 1890 года докладывал министру внутренних дел: «Переписка революционеров по известным нам адресам даст, конечно, немало материала для розыскной деятельности, но, к сожалению, вся внутренняя жизнь революционеров не может быть в точности освещена только одной перлюстрацией. <…> Письменные сношения с эмигрантами завязываются туго и развиваются последовательно только в моменты крайней необходимости». Но тут же и добавлял: «[В.Л.] Бурцев, [И.Н.] Кашинцев и [Ю.] Раппопорт приступают сообща к составлению письма к Петербургской центральной группе, и содержание его будет нам известно, так как оно, вероятно, будет отправлено по известному нам адресу». А уже 12 февраля Дурново сообщал: «Имею честь доложить <…> вчера 11 февраля мне доставили с почты письмо [Ю.] Раппопорта к г. Коршу»1206. Таким образом, осведомление и перлюстрация в их взаимосвязи давали возможность бороться с антиправительственными организациями.
В 1892 году перлюстрация помогла установить причастность к народовольческому движению бывшего студента М.П. Иолшина. Его арест 1 октября 1892 года вызвал естественное волнение в московском кружке. Член кружка Л. Авраамов написал в Казань Егорову, для «Максимыча»: «В виду захвата у Иолшина рекомендательных писем адресуйте: квартира Некрасова, Волкову для А-ва [Авраамова]». Н.К. Муравьев сообщил О. Кирьяновой в Казань, чтобы писали ему на имя «В. Барабошкина». Вся эта корреспонденция прошла через «черный кабинет», увеличив списки Департамента полиции. В это же время путем перлюстрации были выявлены сношения с московским кружком студента Лесного института Н.П. Сивохина и установлен один из первых организаторов марксистских кружков М.И. Бруснев, арестованный 26 апреля 1892 года1207.
В декабре 1892 года ДП обратил внимание на Н.М. Величкина, студента Московского университета. Далее была организована перлюстрация переписки его самого и его родных, сестер Веры и Клавдии. В результате 3 октября 1894 года Вера, приехавшая из Цюриха, была арестована на вокзале. Обыск, проведенный на следующий день в доме Величкиных, дал достаточно богатый «улов» нелегальной литературы. Последовали аресты Николая, Клавдии и других причастных к этому делу1208.
Осенью 1892 года ДП установил перлюстративное наблюдение за бывшим московским студентом И. Окуличем, поселившимся в Цюрихе. 18 декабря 1892 года студент из Петербурга П. Федулов отправил письмо И. Окуличу, в котором сообщал, что «в первых числах января будет в Москве съезд представителей кружков и землячеств», и упоминал ряд фамилий. В процессе дальнейшей разработки были установлены дата проведения съезда (7 января 1893 года), его цели и состав1209. В 1894 году началась перлюстрация переписки московского марксиста С.И. Мицкевича, 25 января было перехвачено письмо к нему весьма конспиративного содержания с просьбой уничтожить после прочтения. Был установлен круг его знакомых. Конечным результатом стал арест Мицкевича и его товарищей1210.
С перлюстрации началось в конце 1894 года дело московского кружка И.С. Распутина, в котором обсуждалась возможность покушения на Николая II во время будущей коронации в Москве. Один из членов кружка, А.Ф. Филатов, писал в Тобольск В.А. Ордынскому: «Какое мы переживаем время! Всюду жизнь, всюду движение, в воздухе носится тревога, чувствуется приближение бури… Интеллигенция готова, народ поддержит ее, недостает только руководителя, героя, но он явится, мы его создадим». В кружок была внедрена агент З.Ф. Гернгросс-Жученко, и в ночь на 4 мая 1895 года кружок был ликвидирован. И.С. Распутин получил пять лет тюремного заключения и десять лет ссылки1211.
Перлюстрация давала сведения о национальных движениях в империи. Например, в перехваченном письме от А. Абрамьянца из Москвы М. Тер-Исакяну в Тавриз (Тебриз), датированном 18 мая 1895 года, говорилось о необходимости закупки 545 ружей и тридцати двух берданок1212.
Перлюстрация сыграла значительную роль в борьбе со студенческим движением в 1890‐е годы. Студенты достаточно откровенно писали друг другу об организации землячеств, о предполагаемых действиях, называли фамилии активных участников движения. Попытки конспиративной переписки были достаточно наивными. Например, студент Московского университета С.Ф. Дмитриев писал 22 сентября 1895 года брату Николаю в Петербург: «Ныне иду к Анциферову… или, вернее, к его товарищу Сорокину. У них собираются студенты и разбирают, что полезно для народного чтения; летом распространяют среди мужиков книги, ведут с ними беседы, объясняют непонятное для них». А.А. Богданов из Москвы 20 сентября 1895 года сообщал в Казань Л.Н. Ромодину: «Кузнецкий и я поступили в оренбургское землячество… я тебе пишу в пределах возможности. Советую и тебе делать то же, ибо по некоторым причинам приходится остерегаться». Студент М.И. Латти 5 ноября 1896 года писал в Рыбинск Н.Н. Дильдежко: «Сообщу тебе секретную университетскую новость, которую ты, думаю, будешь держать в тайне. У нас в Москве <…> вспыхнут в скором времени студенческие беспорядки, как протест против всего реакционного направления политики Николая II»1213.
О том, какую информацию ДП получал из перлюстрированных писем, говорит следующий пример. 5 ноября 1898 года он переслал Московскому охранному отделению копию письма Б.С. Переса из Орла брату Леониду в Москву:
Во-первых, зайди к Анне Мороз. Ей надо сказать, чтобы она немедленно передала Бланкам, что охр. [анное] отделение интересуется их квартирой… Зубатов, допрашивая Евгению Гурвич, упомянул о них. Затем надо разыскать зубного врача Ревекку Лурье. Надо зайти к ней и узнать, где живет Закс, или Закс-Иевль, или в роде того… Заку надо передать, что у Евгении Гурвич взята расписка на его имя и что она на допросе покажет, что послала ему английский словарь, но сама с ним не знакома… Затем сходи в Технич. [еское] училище и вызови студента Пронина и передай ему записку. Затем сходи на коллективные курсы, вызови Эллу Германовну Гамбургер, или Марию Сергеевну Карасеву, или младшую Карпузи, или сходи к Анне Петровне Воскресенской и передай ей мою записку… Когда исполнишь все поручения, письмо сожги.
К письму были приложены две записки. Первая – студенту Пронину:
Я сидел в Таганке [в Таганской тюрьме] рядом с Александром Алексеевичем [Ванновским] <…> обращаюсь к Вам с просьбой. Только что вышедшая оттуда сестра моя слышала про рабочего, у которого нет ни денег, ни книг: его псевдоним «Хаим» [В. Хан], у него была конспиративная квартира. <…> Если у Вас есть возможность устроить доставку книг и денег этому рабочему, то займитесь этим поскорее, если нет, то займемся сами. Напишите нам его имя (и т. д.) по адресу: Орел, мастерская картин для волшебного фонаря, Перес. Сестру мою зовут Лидия Платоновна Семенова, а меня Борис Самуйлович Перес. На конверте имен этих не пишите… со Львом Яковлевичем [Карповым] говорил до дня освобождения 15‐го сентября. Следовало бы устроить что‐нибудь для Константина Константиновича Солодухо; он сидит [в тюрьме] без денег, без книг, без белья, больной, с ревматизмом.
Вторая записка – А.П. Воскресенской, написанная Л.П. Семеновой:
Я уже четыре дня на воле. <…> Знаю, что Вы служите и потому сами никаких поручений исполнить не можете; обратитесь за исполнением их к Элле Гамбургер или к Марии Карасевой. <…> В Москве сидит Мария Кузьминишна Белевская. Не знает в Москве ни души и сидит уже три месяца без книг. <…> У нее может и денег нет… Скажите… [Гамбургер], что записку, которую она дала мне в день ареста, не взяли, так как я переоделась.
Сотрудник Московского охранного отделения и Департамента полиции в 1887–1907 годах, а затем известный разоблачитель агентуры ДП Л.П. Меньщиков так комментировал этот текст: «Письма, подобные выше приведенным, являлись находкой для охраны: лучше иных откровенных показаний они вскрывали связи, взаимоотношения и роль деятелей революционного подполья. Перлюстрация давала иногда не менее, чем провокация»1214.
