Голод, холод и болезни способны превратить человека в животное. Пленный, страдающий дизентерией, от слабости мог упасть в выгребную яму. Он тонул в нечистотах, и никто не помогал ему выбраться. Впрочем, для того чтобы это сделать, нужны были не только сострадание, но и силы.
Конечно, многие, несмотря ни на что, оставались людьми. Показателен один случай, произошедший с молодым лейтенантом, графом, семье которого принадлежали несколько замков и поместий. Этот аристократ умирал от голода… Он уже попрощался с жизнью и вдруг услышал, что кто-то говорит на диалекте его родных мест, который ни с чем нельзя спутать. Граф окликнул этого человека и спросил, откуда тот родом. Солдат назвал деревню и, в свою очередь, спросил: «А ты кто такой и откуда?» Лейтенант назвался. «О да! – рассмеялся солдат. – Я тебя знаю. Не раз видел, как ты проезжаешь мимо в красном спортивном “мерседесе” или на охоту. Что ж, теперь мы вместе. Ты голоден? Я могу тебе помочь».[1006] Этот человек работал санитаром в лагерном госпитале. Там многие умирали, не успев съесть свой паек. Санитар собирал недоеденные корки и теперь стал делиться ими с лейтенантом. Это спасло молодому человеку жизнь.
В лагере первыми часто умирали люди высокие, крепкого сложения. У субтильных шансы выжить были выше. Худым и невысоким и в «котле», и позднее в лагерях для пленных этот шанс дали одинаковые мизерные пайки, не учитывавшие рост и вес каждого отдельного человека. В советских лагерях только лошадей кормили в соответствии с их размерами.
Весной в лагерях военнопленных началась реорганизация. Всего в 20 таких лагерях, а также в госпиталях содержалось около 235 000 бывших солдат и офицеров 6-й армии и 4-й танковой армии, в том числе те, кто был взят в плен в декабре в ходе попытки разблокирования, осуществленной Манштейном, плюс румыны и другие союзники.
Первыми уехали высшие офицеры – их переводили в лагерь под Москвой. Генералам и полковникам подали состав из комфортабельных вагонов, что очень возмутило младших офицеров. Они считали, что долг тех, кто отдавал приказы сражаться до конца, отнюдь не в том, чтобы покинуть своих подчиненных сейчас, когда все они оказались в столь бедственном положении. «Военачальники должны оставаться со своими людьми, – заметил один лейтенант, – а не уезжать от них в мягких вагонах».[1007] Как это ни жестоко, оказалось, что шансы остаться в живых напрямую зависят от звания. Так, из содержавшихся в лагерях солдат умерли свыше 95 процентов, из младших офицеров – 55 процентов, а из высших офицеров – только 5 процентов. Как отметили иностранные журналисты, сразу после капитуляции далеко не у всех представителей высшего командного состава были заметны следы недоедания.
Кое-кого отправили в лагеря неподалеку от Москвы, в Луневе, Красногорске и Суздале. Те, кого отобрали для антифашистской работы, попали под Елабугу. Эти люди не удостоились условий транспортировки, которые были предоставлены генералам. В одном из эшелонов, отправленных в марте, из 1800 пленных в дороге умерли 1200. Теперь к тифу, желтухе и дифтерии добавились цинга, водянка и туберкулез. А как только весна полностью вступила в свои права, стало быстро расти число случаев заболевания малярией.
От Сталинграда уходили все новые и новые эшелоны с солдатами и младшими офицерами. Около 20 000 человек были отправлены в Узбекистан – в Бекабад, 2500 – в Вольск под Саратовом. 5000 человек отправили по Волге в Астрахань, 2000 – в Усмань, севернее Воронежа. Остальных распределили в Басяновский под Свердловском, Оранки под Горьким, а также в Караганду.
Когда пленных регистрировали перед отправкой, многие писали своей профессией «сельскохозяйственный рабочий» в надежде на то, что попадут в деревню. Заядлые курильщики собирали верблюжий помет и сушили его, чтобы не остаться в дороге без курева. После пережитого в Бекетовке все были уверены в том, что худшее осталось позади. Переезд дарил пленным надежду на лучшее. Однако вскоре они поняли, что ошибались. В каждом вагоне, куда загоняли до 100 человек, имелась одна-единственная дыра в полу, служившая отхожим местом. По-прежнему было страшно холодно, но главным лишением опять стала жажда. Кормили сухарями и соленой рыбой, а воды давали очень мало. От отчаяния люди лизали конденсат, намерзший на железных частях внутри вагона. На остановках пленные, которым разрешали выйти из вагонов, не в силах удержаться, хватали пригоршнями снег и запихивали его в рот. Конечно, это было небезопасно. Многие умирали. Трупы складывали у дверей вагонов, и они лежали там до следующей остановки. «Сколько капут?» – кричали на станциях конвойные на ломаном немецком.
В некоторых случаях дорога занимала до 25 суток. Самым худшим был маршрут через Саратов и дальше в Узбекистан, в Бекабад. В одном вагоне из 100 человек в живых к концу пути осталось всего восемь. Когда пленные наконец добрались до лагеря, выяснилось, что им предстоит строить гидроэлектростанцию. Облегчение, вызванное словами о том, что они пройдут дезинсекционную обработку, вскоре сменилось разочарованием. Пленным сбрили все волосы, после чего подвергли их химической обработке. После этой процедуры несколько человек умерли.
Бараков не было, жить пришлось в землянках. Однако худшим сюрпризом было не это, а немецкий ефрейтор, добровольно пошедший служить конвоиром. «Ни один русский никогда не обращался со мной с такой жестокостью», – написал впоследствии один из пленных.[1008] К счастью, в этом «параллельном» ГУЛАГе заключенных часто переводили из одного лагеря в другой. Из Бекабада многих отправляли в Коканд или, что лучше всего, в Кызыл-Кию, где было неплохое медицинское обслуживание и даже имелся примитивный бассейн, сооруженный самими пленными.
Лагеря под Сталинградом, в частности в Красноармейске, теперь стали трудовыми. Кормили там лучше – заключенным давали гречневую кашу и рыбный суп, но работа нередко была очень опасной. С наступлением весны бо́льшую часть пленных отправили поднимать со дна Волги технику и суда, потопленные люфтваффе и артиллерией. Один русский начальник дока, потрясенный тем, сколько пленных умирает на этой работе, потребовал от своей дочери клятвы молчания, прежде чем рассказал ей об этом.
Органы НКВД работали в Сталинграде, как и во всех советских городах, не покладая рук. Пленные немцы, трудившиеся на обоих берегах Волги, обратили внимание на то, что первым восстановленным зданием стало управление НКВД, и практически сразу перед ним выстроились очереди женщин с передачами для арестованных родственников. Бывшие солдаты 6-й армии догадывались, что останутся в плену на долгие годы. Вскоре их опасения подтвердил Молотов. Он заявил, что ни один немецкий военнопленный не увидит свой дом до тех пор, пока Сталинград не будет полностью восстановлен.
В ноябре 1943 года, через год после начала операции «Уран», на малой высоте над Сталинградом пролетал транспортный самолет «дуглас». На борту находились советские дипломаты, направлявшиеся в Тегеран на встречу с американским и британским лидерами. Одним из пассажиров оказался Валентин Бережков, тот самый, который был переводчиком Деканозова в Берлине в канун начала реализации плана «Барбаросса».
«Мы молча приникли к иллюминаторам, – писал он впоследствии. – Сначала показались разбросанные в снегу домики, а потом вдруг начался какой-то фантастический хаос: куски стен, коробки полуразрушенных зданий, кучи щебня, одинокие трубы».[1009] И все же внизу просматривались какие-то признаки жизни: черные фигурки людей, появившиеся кое-где новые здания.
На Тегеранской конференции Уинстон Черчилль преподнес советской делегации Меч Сталинграда. На лезвии была выгравирована надпись: «Гражданам Сталинграда, крепким как сталь, – от короля Георга VI в знак глубочайшего восхищения британского народа». Черчилль произнес торжественную речь. Сталин, приняв меч в обе руки, поднес его к губам и поцеловал эфес, после чего передал Ворошилову. Маршал меч не удержал – тот выпал из ножен и с грохотом упал на пол.
Вечером за ужином Сталин поднял бокал. «Я предлагаю выпить за то, – сказал он, – чтобы над всеми германскими военными преступниками как можно скорее свершилось правосудие… Мы должны, действуя совместно, покарать их: как только они попадут в наши руки… Думаю, что таких нацистских преступников наберется немало».[1010] В некоторых источниках утверждается, что он предложил казнить 50 000 офицеров вермахта, чтобы навсегда уничтожить военную мощь Германии. Черчилль встал и гневно заявил, что британский народ никогда не допустит массового убийства. Никто не будет расстрелян без судебного разбирательства. После этого Черчилль вышел из зала. Сталин, судя по всему довольный реакцией на свое провокационное заявление, вышел следом. Он сказал, что пошутил, и уговорил Черчилля вернуться.
