О том, какую тотальную слежку устраивало (и устраивает до сих пор) за обществом американское ФБР, в мире написаны сотни книг. Приведу в качестве примера отрывок только из одной – «Империя ФБР: мифы, тайны, интриги» Энтони Симмерса, где он пишет следующее:
«– Я знаю, что ФБР подслушивало даже пьяную болтовню на вечеринках, – рассказывал журналист Ричард Гудвин. – Все это шло в досье. Помню, как президент Джонсон (правил в 1963–1968 годах) сказал, что у дома советского посла часто паркуются машины некоторых обозревателей. Откуда ему это стало известно, если не от ФБР...
Гувер посылал Джонсону материалы на многих журналистов, включая Дэвида Бринкли из Эн-би-си, обозревателя Джозефа Крафта и ветерана «Нью-Йорк Таймс», Гаррисона Солсбери. Заведено было досье и на репортера Ассошиэйтед Пресс Питера Арнетта...
Граждане, посылавшие президенту критические телеграммы, наверняка бы ужаснулись, узнав, что ФБР проверяло многих из них. Преисполнились бы отвращения и сенаторы, узнай они, как Джонсон, сидя в Белом доме, потешался, читая донесения ФБР об их половой жизни. Он в восхищении хлопал себя по ляжке, прочитав о посещениях борделя каким-либо сенатором...
Гувер требовал от своих подчиненных представлять информацию о планах и частной жизни активистов антивоенного движения. Среди тех, за кем велась слежка, были и весьма известные личности, например, киноактриса Джейн Фонда, у которой похитили записную книжку с адресами и фамилиями лиц, принадлежавших к левацким группировкам. Почту актрисы перлюстрировали, а ее телефонные разговоры прослушивались. В картотеке Бюро она значилась как «Джейн Фонда: анархистка»...
Тогда же (в конце 60-х) была развернута кампания по дискредитации другой киноактрисы – Джин Сиберг, которая многим запомнилась ролью Жанны Д’Арк. Поскольку актриса принадлежала к белым сторонникам «Черных пантер», эта идея поступила к Гуверу от агента Ричарда Хелда, работавшего по проекту «COINTELPRO» («КОИНТЕЛПРО») (этот проект был начат в середине 50-х годов и ставил своей целью подрывную деятельность против компартии. – Ф. Р.) в Лос-Анджелесе. Хелд сообщал: «Прошу разрешения руководства на публикацию сообщения о беременности Джин Сиберг от Раймонда Хьитта из партии „Черные пантеры“. Это можно сделать через репортеров, ведущих в газетах Лос-Анджелеса светскую хронику. Есть мнение, что данная публикация могла бы подорвать репутацию Сиберг в глазах широкой общественности. Предлагается послать от несуществующего лица письма местным хроникерам...»
ФБР, конечно же, было осведомлено, что Сиберг переживала глубокий душевный кризис и находилась под наблюдением психиатра. Когда началась вся эта грязная возня, она приняла слишком большую дозу снотворного, что привело к преждевременным родам и смерти младенца. К его отцовству не имели никакого отношения ни активист «Черных пантер», ни муж Сиберг, французский писатель Ромен Гари, с которым актриса давно уже порвала всякие связи. Отцом умершего младенца был мексиканец, с которым Сиберг познакомилась на съемках.
Актриса очень убивалась по своему младенцу. Затем, несколько лет спустя она узнала о зловещей роли ФБР в этих событиях, и это ее окончательно доконало. В итоге она совершила самоубийство. «Ее убило ФБР», – сказал Ромен Гари...»
Минуло всего лишь три месяца после воцарения Брежнева в Кремле, как свет увидело первое доказательство того, что с его воцарением советским западникам придется не сладко. Во второй половине января 1965 года в газете «Правда» появилась передовая статья, где открытым текстом звучало обвинение по адресу молодых советских кинематографистов в низкопоклонстве перед Западом. Надуманными ли были эти обвинения? Нисколько! Как мы помним, значительная часть советской киношной молодежи и в самом деле была пленена Западом, равнялась на него и видела себя продолжательницей не советских традиций в искусстве, а заграничных, особенно европейских. Как вспоминает А. Михалков-Кончаловский:
«В 1962 году я вернулся в Москву с Венецианского фестиваля обожженный Западом. Рим, Венеция, Париж – это все разом свалилось на мою советскую голову, хотя и комсомольскую, но уже достаточно прогнившую. У меня и так была предрасположенность к тлетворным влияниям (дед – сезаннист, мать говорила всю жизнь по-английски), а тут уже был нокаутирующий культурный шок.
Думаю, и Андрей (Тарковский. – Ф. Р.) вернулся из Венеции абсолютным западником. Если он сам и не знал, что внутри себя таков, то теперь уже не мог этого не чувствовать. Италия его ошеломила, обожгла навсегда...»
В этом преклонении перед Западом не было бы ничего страшного (любая культура только выигрывает, если заимствует лучшее у других культур), если бы не одно «но»: советские деятели культуры, в силу существования «железного занавеса», буквально обожествляли все западное, становясь, по сути, слепыми рабами этой любви. Ослепленные ею, они не видели ничего другого рядом с собой, поскольку все их взоры и помыслы были устремлены туда, за кордон. В итоге свой талант они в первую очередь отдавали не собственному народу, а узкой прослойке западных интеллектуалов. В киношной среде тогда даже появился термин «фестивальное кино» – то есть фильмы, предназначенные главным образом для показа на различных зарубежных кинофестивалях. В число подобных картин была зачислена и лента «Андрей Рублев» Андрея Тарковского. Гениальная картина, вызвавшая такой скандал, равного которому в советском кинематографе еще не было.
Тарковский начал работу над фильмом еще при Хрущеве (весной 1964 года фильм был запущен в режиссерскую разработку благодаря стараниям заместителя Романова по кино в ЦК Георгия Куницына, который сумел уговорить главного идеолога партии Леонида Ильичева), а закончил уже при Брежневе – в ноябре 1965 года. Еще до начала съемок режиссер так охарактеризовал смысл своей картины: «Основная проблема в фильме – проблема личности художника, живущего в обществе и создающего нравственные идеалы, опережающие его время. В дни, когда народ был угнетен, когда лилась кровь и властвовало насилие, он воспевает братство, гармонию и этим как-то создает мостик в мир будущего...»
Эти слова Тарковский сказал во время обсуждения сценария в апреле 1964 года, и они ни у кого не вызвали возражений. Тарковскому власти доверяли как одному из самых талантливых молодых кинематографистов, триумфатору Венецианского кинофестиваля 1962 года (с фильмом «Иваново детство»). Даже перенасыщенность сценария религиозными эпизодами, где слово «бог» произносилось чуть ли не через строчку, не резало уши цензоров: после безумной войны Хрущева с православной религией (при нем было уничтожено церквей больше, чем в годы Гражданской войны) партия таким образом «замаливала грехи» перед церковью. Однако когда сценарий приобрел форму законченной картины, все эти рассуждения о Боге внезапно вызвали у цензоров обратную реакцию, что стало одним из поводов к запрету картины. Подчеркну: одним из поводов, но не единственным, поскольку таковых было множество, в том числе и личность самого режиссера-постановщика.
В силу своего чрезвычайно независимого характера Тарковский всегда исповедовал принцип оставаться «над схваткой»: то есть в противостоянии киношных либералов и державников он предпочитал придерживаться нейтралитета. Как пишет очевидец событий Ольга Суркова:
«Тарковский никогда не отождествлял себя с диссидентами, чурался всякой политики и художников, группировавшихся по общественно-политическому признаку. Недаром он так любил повторять, что „люди собираются вместе, только чтобы какую-нибудь гадость совершить“. Потому он так не любил „все эти фиги в кармане“. Тарковский был рыцарем „чистого искусства“, считая его равно далеким от повседневности и политических склок...»
Однако в той ситуации, которая складывалась тогда в советском обществе после прихода Брежнева, придерживаться позиции «над схваткой» было сложно – надо было обязательно прибиться к какому-то лагерю. Но поскольку Тарковский всячески этому сопротивлялся, врагов у него, как в киношной, так и в чиновничьей среде, не убывало, а только прибавлялось. Вот почему его «Андрей Рублев» и вызвал такую яростную полемику наверху, когда фильм с одинаковой яростью не приняли как многие либералы, так и многие державники. Причем если первые упрекали режиссера в чрезмерном славянофильстве, то вторые, наоборот – в оголтелом русофобстве.
Последние упреки особенно оскорбляли Тарковского, поскольку русофобом он никогда не был. И фильм свой создавал исключительно из патриотических побуждений, для чего и собирался начать его с показательного эпизода – с Куликовской битвы, ставшей поворотным моментом в русской истории. Однако перенести этот эпизод из сценария в фильм Тарковскому не удалось: «Мосфильм» не дал ему на это денег. При этом сам режиссер до конца своих дней был уверен, что это были происки его недоброжелателей, а само руководство студии объясняло это более прозаично – недостатком средств (аккурат в то время Сергей Бондарчук снимал на главной студии страны свою грандиозную киноэпопею «Война и мир», бюджет которой составлял астрономическую для советского кинематографа сумму – свыше 8 миллионов рублей).
