Таким образом, Галилея вынудили признать, что в 1616 году он получил строгое предписание не придерживаться, не защищать и не преподавать «каким бы то ни было образом, ни устно, ни письменно» учение Коперника, что несколько расширяло обвинение, обрисованное в преамбуле приговора.
Еще раз подчеркну – отречение являлось рутинной процедурой, когда трибунал доказывал обоснованность обвинений в формальной ереси или в сильном подозрении на ересь, и текст отречения строился по стандартной схеме. Но Галилею от этого было не легче. Психологически он воспринял отречение как унижение, а приговор считал совершенно несправедливым, ибо его вынудили отречься и проклясть то, что он считал научной истиной. А кроме того, все, что он высказал в свою защиту, было оставлено без внимания («had counted for nothing», как выразился Спеллер1337). Позже, 7 марта 1634 года, Галилей напишет Диодати:
…В том, что касается тех двух вещей, которые мы только и должны ценить более всех остальных – я имею в виду жизнь и репутацию <…> никакого вреда мне не было причинено <…> а ложь и несправедливость, которые зависть и злоба вылили на меня, меня не терзали и не терзают1338.
Однако то были слова самоутешения. В письме польскому королю (лето 1636 года) Галилей, вкратце упомянув об обвинениях в свой адрес, а также о приговоре и запрете «Dialogo», признался, что глубоко переживает этот позор («io con ignominia afflitto»1339). И таких свидетельств можно привести много. Вместе с тем благодаря своему уму, энергии и помощи друзей Галилей нашел в себе силы (и довольно скоро) вернуться к научным занятиям.
16 июня 1633 года на собрании святой инквизиции под председательством Святейшего последний приказал разослать тексты приговора и отречения всем апостолическим нунциям и всем итальянским инквизиторам-провинциалам, с тем чтобы они публично зачитали эти документы профессорам философии и математики, дабы те поняли серьезность ошибки Галилея и избежали бы ее вместе с наказанием, которое будет на них наложено в случае ослушания1340.
На этом процесс был формально завершен, и Урбан VIII мог, наконец, переключить свое внимание на главное событие июня 1633 года – торжественное открытие знаменитого балдахина (baldaccino) Бернини в соборе Святого Петра в Риме, состоявшееся 29 июня [рис. 2.20]1341. Спиралевидные колонны балдахина символизировали путь на небо. В прозаическом предисловии к своему стихотворению, посвященному кардиналу Беллармино, Урбан писал: «Достигать неба следует не строя Вавилонскую башню и не восходя на гигантские горы, но карабкаясь по лестнице Иакова или следуя по стопам Карло Борромео1342 и по ступеням Беллармино» (Nec Turri Babyloniae nec Montibus gigantibus, sed Scala Iacobi, et Caroli Borromaei Vestigiis et Bellarmini Gradibus Coelum peti1343). А разве Галилей шел по ступеням Беллармино? «Нет, – мог бы со вздохом сказать папа Урбан VIII, – Галилео хотел узнать устройство неба до того, как он туда попал».
Как подытожил результаты процесса Жан-Жак Бушар, «зависть одержала победу, унизив его (l’invidia ha trionfato nella sua umilazione)»1344, хотя, полагаю, не в одной зависти дело.
Рис. 2.20. Балдахин работы Бернини в соборе Святого Петра (Ватикан)
На собрании Конгрегации инквизиции 30 июня Святейший напомнил о своем распоряжении, сделанном двумя неделями ранее, относительно распространения текстов приговора и отречения, уточнив некоторые детали. 2 июля соответствующие документы и сопроводительное письмо за подписью кардинала Антонио Барберини были отправлены адресатам1345. В письме Антонио Барберини относительно квалификации преступления Галилея было сказано довольно уклончиво: «он [Галилей] сильно подозревался в поддержке такого мнения [учения Коперника]». Слово «ересь» употреблено не было. Впрочем, в текстах приговора и отречения (равно как и в декрете Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года) это слово также либо не использовалось, либо использовалось очень осторожно и только в двух случаях: в выражениях типа «сильно заподозренный в ереси» и в обобщенной, а потому и несколько неопределенной формуле – «вышеназванные заблуждения и ереси и вообще все и вся заблуждения, ереси и секты, противные Святой Церкви». Строго говоря, выражения «сильно заподозренный в ереси» и «еретик» с формально-юридической точки зрения имеют разный смысл. Однако для людей, не склонных к чрезмерному педантизму или просто не искушенных в тонкостях церковного права, тексты приговора и отречения могли восприниматься (и воспринимались) как содержащие прямую квалификацию учения Коперника как еретического. Примером может служить объявление о суде над Галилеем, сделанное (в форме уличного плаката) папским нунцием в Кельне Пьером Луиджи Карафой. Поскольку юрисдикция Карафы распространялась на Рейнскую область и Нидерланды, то соответствующие плакаты появились не только в Кельне, но и в других городах, в частности в Льеже1346. (Кстати, именно из льежского постера Карафы Рене Декарт получил дополнительную информацию о процессе над Галилеем.) В изложении Карафы дело выглядело так, что именно кардиналы святой инквизиции запретили Галилею «придерживаться или объяснять другим (как он это делал прежде)… мнение Коперника», и именно они решили, что «утверждение Галилея о неподвижности Солнца в центре мира является философски абсурдным и формально еретическим, поскольку оно явно противоречит Священному Писанию»1347, откуда следовало, что в ходе инквизиционного процесса было доказано, что учение Коперника является еретическим, – мнение, которое получило широкое распространение в Европе. И в этом искажении тоже была своя логика: раз Галилей был признан сильно заподозренным в ереси, причем за то, что придерживался учения Коперника, то и это учение должно рассматриваться по меньшей мере как подозрительное с точки зрения ереси. А раз святая инквизиция осудила Галилея за поддержку этого учения, то не следует ли отсюда, что отцы-инквизиторы считали гелиоцентризм ересью? Для Карафы, как и для многих других, этот вопрос был риторическим.
Однако выполнить распоряжение Урбана, касавшееся ознакомления всей ученой католической Европы с тем, как поступил Святейший со своим figlio diletto, не в меру увлекшимся гелиоцентрическими фантазиями, было не всегда просто. К примеру, во Франции не действовал инквизиционный трибунал, а папский нунций (до середины 1634 года – Алессандро Бики, которого сменил Джорджо Болоньетти) не мог никому непосредственно приказать опубликовать списки новых запрещенных Римом книг и обвинительных приговоров римской инквизиции. Он должен был обратиться за разрешением на теологический факультет Парижского университета и, что хуже всего, в Парижский парламент, часто оспаривавший университетские решения и весьма болезненно воспринимавший все, что касалось les libertés gallicanes1348. Впрочем, положение было не безнадежным: многие профессора Парижского университета, сильно зависящего от Парижского парламента, предпочитали находиться под юрисдикцией Saint-Siège. И нунции этим обстоятельством активно пользовались. К примеру, Бики, получив в конце августа 1633 года документы по делу Галилея, поспешил заверить римское начальство, что приложит все силы, чтобы распространить соответствующую информацию «среди профессоров философии и математики (tra’ professori di filosofia et di matematica)»1349, что ему, по-видимому, и удалось, хотя это только предположение, точных сведений не сохранилось. Труднее было чрезвычайному папскому нунцию в Мадриде Чезаре Монти, чья попытка обнародовать приговор Галилею кончилась скандалом с испанской инквизицией1350.
Во Флоренции клеркам инквизиции удалось собрать около пятидесяти человек, занимавшихся математическими науками, и зачитать им официальное сообщение о процессе над Галилеем. Наряду с официальной информацией о приговоре в Европе распространялась также неофициальная – в частности, описание процесса, составленное Джанфранческо Буонамичи, который опирался на рассказы как самого Галилея, так и других информированных лиц, в том числе госсекретаря Ватикана Франческо Барберини. Свои записки Буонамичи послал различным корреспондентам в Германию, Испанию и Фландрию1351. Кроме того, сведения о процессе (а в ряде случаев также тексты приговора и отречения и другие материалы) можно было найти в изданиях того времени – в «La Gazette» Теофраста Ренодо, в монографиях Джорджо Полакко, Джованни Баттисты Риччоли1352 и др.
Есть два эпизода, относящиеся к дню отречения Галилея, которые иногда отмечаются в литературе, но достоверность которых представляется мне очень и очень сомнительной.
