МЦ.
4-го марта 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Милый Георгий Петрович,
Умоляю еще раз написать Фондаминскому о гонораре, нас уже приходили описывать — в первый раз в жизни.
Привет
МЦ.
10, Rue Lazare Carnot
Clamart (Seine)
6-го марта 1933 г.
Милый Георгий Петрович,
Самое сердечное спасибо за аванс — как жаль, что меня вчера не застали, мы с вами так давно не виделись.
А вот строки из письма Руднева (МЕЖДУ НАМИ, а то рассвирепеет — прощай, Макс!).
…Теперь, в порядке не редактора, а читателя, осмелюсь Вам сказать, что удивляет и несколько даже досаду вызывает Ваше (простите) раболепное отношение к М<аксу> В<олошину>. Он — прямо какое-то божество, богоподобное существо, во всех отношениях изумительное. Это — неверно или невероятно, всё равно. А важно то, что Ваша восторженность уже не заражает читателя, а наоборот, настораживает против М<акса> В<олошина>.
_________
О моих личных впечатлениях из совместной и тесной жизни с М<аксом> В<олошиным> в Одессе при случае расскажу.[1434]
Не сердитесь на меня? Но мне очень не хотелось бы для Вас оттенка некоего „ридикуля“ в чрезмерной восторженности.
Преданный Вам, и т. д.
_________
Милый Георгий Петрович, если бы писал читатель — мне было бы все равно, но читатель власть имущий есть редактор, и мне совершенно НЕ все равно.
Поэтому не отгрызнулась (а КАК могла бы! Простым разбором понятий раболепства и рудневского „ридикуля“) — не отгрызнулась, а ответила мирно — „не будем спорить — как никогда не спорил Макс“… и т. д.
Мне важно, чтобы про Макса прочли все, а потом когда-нибудь, когда больше не буду зависеть от Руднева и Амари (à Marie),[1435] включу это рудневское послание как послесловие.
_________
Но, в утешение, чудное письмо от бывшей жены Макса (25 лет или больше назад!) — Маргариты Сабашниковой, художницы, — Вы м. б. ее знали, или ее брата — издателя?[1436]
Когда увидимся, прочту.
Когда — увидимся?
До свидания, еще раз спасибо за выручку. Руднев — между нами. Но при случае воздействуйте в смысле принятия рукописи — она сейчас у него на руках, и он ее читает — от конца к началу и от начала к концу.
До свидания! Скоро в Кламаре будет чудно, — приедете гулять.
МЦ.
Е. А.[1437] непременно покажите, — она ведь Макса знала и любила. Привет ей и дочери.
3-го апреля 1933 г., понедельник
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Милый Георгий Петрович,
Все получила, — сердечное спасибо.
А Руднев от меня сегодня получит мое последнее решение: ПОРТЬ ВЕЩЬ САМ, Я — УСТРАНЯЮСЬ. (В письме говорю иначе, но не менее ясно.) Согласия моего на обездушенную и обезхвощенную вещь он не получит.
Очень жду Вашего ответа на то письмо, с докладом.
Еще раз спасибо. На Пасху — повидаемся? Вы же наверное будете у Н<иколая> А<лександровича>[1438] м. б. и ко мне зайдете? Только пораньше, чтобы гулять. Будете писать — упомяните и об этом. Всего лучшего!
МЦ.
Р. S. Это не мой герб, а герб Сосинского: его конверт
6-го апр<еля> 1933 г., четверг
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Дорогой Георгий Петрович,
Постарайтесь мне продать несколько билетов, а?[1439] Такие отчаянные пасхальные и термовые дела. Цена билета 10 фр., посылаю пять. Знаю, что трудно — особенно из-за Ремизова[1440] — но — попытайтесь?
Умоляю возможно скорее прислать мне тему Вашего выступления, необходимо, чтобы появилась в следующий четверг. Некоторые уже поступили, но нельзя же — без Вас![1441]
ОЧЕНЬ прошу.
Только что РАДОСТНОЕ, НЕВИННОЕ СОГЛАСИЕ РУДНЕВА САМОСТОЯТЕЛЬНО ПОРТИТЬ МОЮ ВЕЩЬ (ВОЛОШИНА).
Милый Макс! Убеждена, что с своей горы[1442] („БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА“ — так будут звать татары) с живейшей и своейшей из улыбок смотрит на этот последний „анекдот“.
— Нý вот.
________
Вся эта история с Рудневым и Волошиным называется: ПОБЕДА ПУТЕМ ОТКАЗА (моя — конечно!)
А нет ли ХУДОЖЕСТВЕННОГО, ПИСАТЕЛЬСКОГО БОГА, МСТЯЩЕГО ЗА ТАКОЕ САМОУПРАВСТВО?
________
Умоляю — тему!
МЦ.
24-го мая 1933 г.
Милые Георгий Петрович и Елена Николаевна,
Не забыла, но в последнюю минуту, вчера, отказалась служить — приказала долго жить — резиновая подметка, т. е. просто отвалилась, а так как сапоги были единственные…
Очень, очень огорчена. Знайте, что никогда не обманываю и не подвожу, — за мной этого не водится — но есть вещи сильней наших решений, они называются невозможность и являются, даже предстают нам — как вчера — в виде отвалившейся подметки.
Всего доброго. Дела такие, что о ближайшем „выезде“ мечтать не приходится. Получила очередное письмо от Руднева о Максе — целый архив!
МЦ.
19-го ноября 1932 г.
Clamart (Seine) 101,
Rие Condorcet
Дорогая Надежда Александровна,
Весь вечер беседовала о Вас с дамой — имени которой я не знаю, она знает всех и двоюродная сестра Цейтлиных[1443] (маленькая, черная, оживленная, худая, немолодая) — о Вас: о Вашем творчестве, нраве, подходе к событиям и к людям, а утром, очень рано, — как и должна приходить радость — Ваше письмо, которое читала еще спящими глазами.
А теперь о моем свинстве, даже — кабанстве: кабанстве очевидном, но не сущем, ибо провалилась я — Вы мне поверите — только потому что потеряла Ваш адрес, а с ним и чувство Вашей достоверности: только помнила мост и мимо моста — дом налево.[1444]
…И по ночам задумчиво искать
Ту улицу — которой нет на плане…[1445]
Потеря чувства достоверности одно из моих сильнейших (и страшнейших[1446] для меня) свойств. Вещь с какой-то минуты становится для меня недосягаемой, я перестаю верить, что она — есть, что она — есть — здесь (м. б. от слишком сильной веры в там, где все есть — все будет! и все будем!). И, зачарованная, теряю: человека, настоящее, будущее.
Конечно, могла бы написать на Возрождение,[1447] но писать туда, где человек не живет как-то — психологически — безнадежно, почти как в Сов<етскую> Россию: чувство, что ты сам то письмо, что не найдешь: не дойдешь.
Так и осталось, т. е. я — свиньей перед Вами, с бесплодными — ибо до Вас не доходящими — вовсе не кабаньими, а обратными чувствами и мыслями к Вам и о Вас.
И как чудно, что сейчас окликнули, т. е. сняли с меня эту гору невозможности и кабанью кожу неблагодарности. Как великодушно, что простили, а м. б. даже не заметили. (Мой девиз, в случаях (?) человеческой низости: Ne daigne! Это иногда принимают за доброту.)
Хотите — встретимся? Давайте — встретимся! Позовите меня к себе, а после беседы — м. б. и Вы ко мне соберетесь. (После января у меня будет отдельная комната, вот уже год живу в кухне, в которой непрерывно стирают, моются и обедают четыре человека, а иногда и гости. Сюда — не зову.)
…У Вас — иной круг (у меня — НИКАКОГО), но важно ведь не: круг, а: друг. Никогда не вывожу человека из его окружения (наоборот: всегда вывожу: как зá руку!) но окружение его — какое бы ни было — всегда сужу — за то одиночество, в котором в нужную минуту: в безнадежную минуту! — оставляет того, вокруг которого. (Все растущий круг пустоты.)
Обнимаю Вас и жду весточки. Я свободна только вечером от 9 ч. — Вам не слишком поздно? (Вторник, четверг и субботу могу уже к 8 ч.) И напишите, пожалуйста, свой точный адр<ес> (метро и этаж дома). МЦ.
Хотите, захвачу почитать из дневников? Никому не известных.
31-го января 1933 г.
Clamart (Seine)
10. Rue Lazare Carnot
Дорогой Борис Константинович!
Обращаюсь к Вам с большой просьбой, — не поможете ли Вы мне получить деньги с Писательского вечера? Руднев передал мое прошение когда и куда следует, — недели три назад — но это было уже давно, и никакой присылки не последовало.
