Примите эти предложения.
Вы сдадитесь не врагу родины, а искреннему революционеру, бойцу, который борется за счастье всех кубинцев, даже тех солдат, которые с нами сражаются.
Фидель Кастро».
— Мы передали текст письма и через громкоговорители, — продолжал капитан. — В перерывах, в моменты затишья по радио мы передавали кубинскую музыку, чтобы напомнить солдатам о доме.
Хосе Кеведо держался еще несколько дней. Солдаты его уважали. И поэтому слушались приказов. Ну, а главное — они все-таки очень боялись нас. Батиста запугал их тем, будто мы пытаем пленных. Над нашими пленными батистовские офицеры действительно издевались, и потому солдаты не верили, что мы можем относиться к ним иначе.
Шли дни, солдаты противника падали в своих окопах от голода и жажды. Мы передавали музыку и уговаривали сдаться, чтобы не проливать зря кровь… Однажды мы предложили перемирие и прекратили огонь на несколько часов.
Их солдаты вышли из траншей. Осторожно, боясь обмана. Наши тоже вышли.
Опустив винтовки, мы медленно шли друг другу навстречу по «ничьей земле». Пройдя несколько десятков метров, начали бросать винтовки на землю. Они не выдержали и кинулись к нам бегом, принялись обнимать нас, целовать. Мы дали им воды, немного пищи и сигар. Солдаты плакали…
После этого стрелять уже было невозможно. Прошел день, начался вечер, и в час ночи 21 июля остатки батальона № 18 сдались повстанцам.
О, это была действительно крупная победа! Во-первых, это означало, что «решающее наступление» Батисты провалилось, а во-вторых… Я до сих пор помню точные цифры, так как подсчитывал трофеи: около ста винтовок системы «спрингфильд», полсотни автоматов «кристобл», два десятка системы «гаранд», четыре строенных автоматических ружья, одна базука с шестьюдесятью снарядами к ней, одна 81-миллиметровая и одна 60-миллиметровая мортиры, полтораста снарядов к ним, около сорока тысяч патронов, больше сотни гранат…
После этой нашей победы наступление Батисты захлебнулось, и мы сами пошли вниз, с гор в контрнаступление…
Меня очень заинтересовало в рассказе капитана Артуро Перейра его упоминание о какой-то Флавии и о том, как она перевезла в горы к Фиделю ручной пулемет, как доставила из Гаваны в Сантьяго облигации тайного революционного займа. Я пытался разыскать ее, но все было безуспешно.
Только в самом конце моего пребывания в Сантьяго мне удалось, наконец, узнать все подробности той истории с облигациями. Как это произошло, я расскажу вам чуть позже, а вначале познакомлю вас с самой историей.
Коробка из-под шоколадного торта
Шофер взял в руки чемоданчик. Она держала коробку. Коробка была большая. Черная, с белыми и красными узорами. Сверху она была покрыта целлофаном, скрепленным прозрачной клейкой шотландской тесьмой. Картонное сооружение было замысловато перевязано голубой шелковой лентой с красивым четырехлепестковым бантом. И все это, в свою очередь, помещалось в прозрачном нейлоновом пакете с надписью: «Педро Гонсалес. Лучшие рубашки. Не требуют утюга. Стирайте и носите. Цены доступны».
Они подошли к конторке авиакомпании «Кубана Авиасион».
— Один билет до Сантьяго, — сказала Флавия, ставя на прилавок цветастую коробку. — На ближайший самолет.
— Сожалею, сеньора, но на ближайший мест нет.
Чиновник склонил густо набриолиненную голову.
— Тогда на вечерний…
— И на вечерний нет. Все переполнено.
— Когда же можно улететь? — Флавия начала волноваться. «Торт» нужно было доставить как можно скорее. Лишний день мог испортить все планы и сорвать закупку оружия.
Чиновник порылся в книге, потом позвонил куда-то.
— Должен вас огорчить, сеньора, — сказал он, — но раньше чем через пять дней вы из Гаваны вылететь не сможете.
Видимо, на ее лице было написано такое огорчение, что чиновник снова стал рыться в книге.
— Моментико… Если вам действительно нужно срочно в Сантьяго… — он листал страницы, не забывая изредка поглядывать на Флавию, — моментико… моментико… Вот, пожалуйста! Я справлялся недавно на автобусной станции, у них еще есть свободные места. Автобус уходит через час… Шестнадцать часов — и вы в Сантьяго… Утром вас уже поцелует любимый…
Флавия кокетливо улыбнулась — чиновник был симпатичный. И тут же подумала: «Дура легкомысленная! Легкомысленная дура! Такое поручение, а ты… Автобус? Но это значит по меньшей мере четыре проверки багажа и документов…»
— Я кончаю работу через пятнадцать минут, — сказал любезно служащий авиакомпании. — Мог бы вас подвезти.
— Спасибо, у меня машина…
«Автобус… автобус, — думала она. — А что, если действительно… Утром уже там… От наших только влетит…»
— Разрешите, я помогу вам, — чиновник, не дожидаясь ее согласия, взял со стойки коробку. — Ого, какой тяжелый! Просто не верится, что торт…
Флавия обмерла.
— Это он… весь шоколадный… Знаете, целиком…
— Наверное, очень вкусно.
— Да, конечно… Ведь шоколад… Вы любите шоколад?
Она достала из сумочки плитку.
— О, из ваших рук!
Он поставил коробку на сиденье автомобиля. Звякнула пружина.
Флавия помахала ему рукой из окна.
— Счастливого пути, сеньора, — чиновник приставил два пальца к фуражке. — Возвращайтесь на самолете. Мое имя Орацио.
Флавия послала ему воздушный поцелуй. Не заподозрил ли он? Нет, кажется, обошлось…
— На автобусную станцию, — сказала она.
— Ты поедешь на автобусе? — насторожился шофер. — А как же наши?
— Не твое дело, — Хосе. Поскорее. Автобус уходит через час, надо взять билеты.
— Смотри, Флавия, ведь там проверка.
— Через пять дней облигации никому не будут нужны.
— Может быть, все-таки заедем к нашим, посоветуемся?
— На автобусную станцию! — сказала Флавия с ударением.
Больше Хосе не переспрашивал.
Они приехали за пятнадцать минут до отправления. Хосе взял билет. Ее чемоданчик положили в багажное отделение — под пол. Коробку она взяла с собой.
Все пассажиры были уже на месте. Флавии досталось кресло рядом с пожилым субъектом в белой панаме. От ушей у него шли провода, соединявшиеся в боковом кармане пиджака.
Впереди сидели молодая женщина с грудным ребенком и тощая старуха, вся увешанная фальшивыми драгоценностями.
«Что это так вырядилась?» — подумала Флавия, ставя коробку на сетку, которая шла вдоль всего автобуса над сиденьями. Нейлоновые клеточки глубоко продавились под тяжестью «торта».
— Какой тяжелый! — сказал кондуктор в белой рубашке с погончиками и темно-синим форменным галстуком. — Может быть, вам лучше поставить его под кресло?
«Что они все прицепились? Как назло!» — подумала Флавия и вслух сказала:
— Шоколадный. Целиком шоколадный… Подруга выходит замуж. Может быть, действительно под креслом лучше…
Автобус тронулся. Они миновали фруктовый рынок. Он уже не был таким многолюдным, как днем. Уборщики подметали апельсиновые и банановые корки. Продавцы увозили ручные тележки с нераспроданными фруктами. Бродил нищий, накалывая иглой, вставленной в трость, окурки. Уже появилось несколько горящих неоновых вывесок бар-клубов и трехцентовых кафе.
Как только выехали из города, старичок, сосед Флавии, вынул из ушей провода и, надвинув панаму на глаза, заснул.
Флавия смотрела в окно на проплывавшие слева от автобуса огни гаванского порта.
Машина вышла на широкое серое шоссе, разделенное желтыми пунктирными полосами на шесть дорожек — три туда, три обратно, посредине каменный барьерчик, — и, мягко покачиваясь, понеслась к провинции Ориенте, где Флавию ждали друзья, где до зарезу нужны были эти маленькие зеленые листочки с изображением двух рук, рвущих кандалы, и цифры «26», аккуратно сложенные в коробку из-под шоколадного торта.
Листочки эти, представлявшие собой подпольные облигации, печатались в тайной типографии в Гаване, о которой Флавии не полагалось знать. Облигации надо было срочно распространить в Ориенте, чтобы на вырученные деньги купить оружие, продовольствие, медикаменты, одежду — как раз представилась такая возможность.
Флавия задремала, дотрагиваясь ногой до коробки с бесценным грузом.
Очнулась она от громкого крика:
— Мужчины без вещей — вон! Женщины могут оставаться на своих местах.
Крик раздался над головой. Она открыла глаза и увидела прямо перед собой короткоствольный тупоносый «смит-вессон». «Смит» был никелированный, блестящий, а ручка инкрустирована перламутром и серебром. Револьвер покоился в ремешковой открытой кобуре на животе у высокого офицера, который продолжал кричать над ее головой:
— Сколько я буду повторять: мужчины, вон!
— Он глухой, господин офицер, — сказала Флавия, поправляя прическу, — и вынул провода из ушей.
