17 августа Национальный совет Сопротивления и его военное крыло провели заседание, на котором обсуждался призыв к оружию. Возглавляемые Роль-Танги коммунисты требовали начать восстание немедленно, даже притом что у бойцов Сопротивления в Париже было лишь чуть больше 400 единиц оружия. Англичане сбросили французскому Сопротивлению на парашютах около 80 000 автоматов, но в Париж попало лишь около 100 из них. Голлисты были в трудном положении. Несмотря на инструкции Кенига, они понимали, что в случае отказа коммунисты возьмут в свои руки и инициативу, и, вероятно, власть в столице.
В тот день, получивший впоследствии название la grande fuite des Fritz («великое бегство фрицев»), у французов появилось больше надежд на успех. Бродивший по улицам столицы писатель Жан Гальтье-Буасьер весело наблюдал, как уезжают из города немецкие высшие офицеры и чиновники. Фельджандармерия регулировала движение, насадив на палки свои бляхи. «По улице Лафайет, – писал он, – проносились сверкающие авто. Они уносили из роскошных отелей на площади Этуаль багровых генералов в сопровождении элегантных блондинок, выглядевших так, словно они ехали на модный курорт». Но даже в последнюю минуту перед бегством немцы не могли не пограбить. На грузовики вермахта грузили содержимое винных погребов, ковры, мебель времен Людовика XVI, велосипеды и произведения искусства. Парижане, старавшиеся последние четыре года не замечать немецких оккупантов, теперь открыто над ними насмехались. Сильвия Бич, основательница книжного магазина «Шекспир и компания», описывала, как толпа парижан стала махать им туалетными ершиками, но издерганные и озлобленные немецкие солдаты в ответ открыли огонь.
На следующий день, 18 августа, на стенах появились плакаты компартии, призывавшие парижан к восстанию. Ранним утром 19 августа 3000 вооруженных пистолетами полицейских в штатском захватили полицейскую префектуру. Под звуки «Марсельезы» над зданием взвился трехцветный французский флаг. Шарль Люизе, которого де Голль назначил новым главой парижской полиции, пробрался в здание на острове Сите. Его предшественника вишиста Амеде Бюсьера посадили под домашний арест.
Немцы и понятия не имели о том, что происходит в префектуре полиции. «Обманчивое спокойствие царило в залитом ярким августовским солнцем городе», – писал позднее лейтенант фон Арним. Дав ему для охраны двух унтер-офицеров, Хольтиц приказал Арниму проехать по городу в открытом «Фольксвагене-82» и выяснить обстановку. Улицы были почти безлюдны. Они проехали вдоль северной набережной Сены, мимо Дворца правосудия, где было «тихо, как в склепе». У полицейской префектуры тоже ничего подозрительного они не заметили. Но на левом берегу, на площади Сен-Мишель, немцы неожиданно попали под обстрел. Сидевший рядом с Арнимом унтер вскрикнул: пуля попала ему в руку. Они выхватили пистолеты и стали палить наугад. Пуля пробила одно из передних колес. Арним хлопнул водителя по спине и крикнул: «Гони! Гони!» На их счастье, огонь вели только из одного здания и они смогли добраться до фельдкомендатуры. Но раненный в руку унтер-офицер получил еще одну пулю – в грудь – и умер в тот же день.
Хольтиц, узнавший наконец о событиях в полицейской префектуре, послал туда грузовики с пехотой и два танка, чтобы заставить полицейских сдаться. Но у «Пантер» были только бронебойные снаряды, которые пробивали здание насквозь, не нанося больших потерь тем, кто был внутри. Не добившись своего, немецкий отряд отступил. Это вызвало взрыв ликования и породило опасный оптимизм. Во исполнение приказа Роль-Танги «сеять в рядах врага ощущение постоянной опасности и всячески мешать его передвижениям» были совершены нападения на многие одиночные автомашины, но к вечеру у парижского Сопротивления стали подходить к концу боеприпасы[274].
В следующие сутки парижане строили баррикады, чтобы затруднить передвижения немцев. Улица Риволи, на которой располагался отель «Мерис», была перегорожена в нескольких местах до самого Сент-Антуанского предместья. Немецкие офицеры наблюдали за происходящим с балконов отеля, но вскоре были вынуждены укрыться внутри, поскольку здание начали обстреливать.
В отель прибыли в бронемашине два офицера СС. Арним проводил их к Хольтицу. Офицеры объявили, что согласно личному приказу фюрера они должны «спасти» хранившийся в подвалах Лувра гобелен из Байе[275] и вывезти его в Германию. К тому моменту окна отеля «Мерис» находились под постоянным обстрелом из Лувра: бойцы Сопротивления вели огонь по красно-черным флагам гитлеровской Германии, висевшим на фасаде здания. Хольтиц указал пальцем на Лувр и объяснил эсэсовцам, где лежит гобелен, небрежно заметив, что для лучших солдат фюрера заполучить его будет сущим пустяком. Офицеры не осмелились ответить на эту насмешку. Убедившись в невозможности выполнить поставленную задачу, они уехали.
Следующим посетителем был граф Клеменс Подевильс, известный военный корреспондент газеты «Дойче альгемайне цайтунг». Его задачей было «освещать героическую оборону Парижской крепости – для усиления решимости к сопротивлению в фатерланде». Но Подевильс быстро понял, что дни немецкой оккупации в столице Франции сочтены. Арним ощущал «беспросветность и беспомощность» и размышлял о том, что случится, когда наступит конец.
На следующее утро, 20 августа, группа голлистов, совершив дерзкую вылазку, захватила здание городской мэрии. Одна из главных задач голлистов состояла в том, чтобы захватить как можно больше министерств и других важнейших учреждений, установить «республиканскую законность» и не допустить перехода власти к революционным силам в лице коммунистических ФТП. Вид французских национальных знамен в окнах административных зданий очень сильно поднял боевой дух парижан. Они последовали примеру и стали вывешивать национальные флаги на своих балконах – даже на улице Риволи, где размещался штаб Хольтица. Под платанами на бульваре Мадлен были замечены длинные колонны грузовиков вермахта, готовые к отступлению на восток. Начали распространяться слухи, что немцы вот-вот уйдут из города.
Генеральный консул Швеции Рауль Нордлинг попытался договориться с Хольтицем о перемирии. Немецкий командующий даже согласился признать ВФВ в качестве регулярных войск и позволить Сопротивлению сохранить контроль над административными зданиями в обмен на ненападение на опорные пункты немцев. Перемирие было одобрено на заседании Национального совета Сопротивления, куда был приглашен лишь один делегат от коммунистов. Узнав об этом, Роль-Танги был глубоко возмущен. Как бы то ни было, мелкие стычки не прекращались. Молодые мужчины в легких рубашках, некоторые и с касками времен Первой мировой войны, и женщины в летних платьях упорно удерживали баррикады, возведенные из булыжника, перевернутых машин, остовов кроватей, всевозможной мебели и поваленных деревьев. На многих повстанцах были красно-бело-синие нарукавные повязки с аббревиатурой ВФВ, вышитой их женами и подругами.
В понедельник 21 августа Национальный совет Сопротивления провел новое заседание. Все аргументы Шабан-Дельмаса в пользу сохранения перемирия были категорически отвергнуты коммунистами, считавшими это предательством. В итоге был достигнут компромисс: перемирие продлится до следующего дня. Коммунисты подготовили плакаты с призывом «Все на баррикады!». Стычки между немцами и Сопротивлением продолжались. На площади Одеон, за Люксембургским дворцом, где немцы устроили опорный пункт, в немецкий грузовик бросили гранату. Грузовик загорелся. Парижское Сопротивление огорчало только то, что «Би-би-си» не сделала ни единого упоминания о восстании.
В тот день английская 11-я танковая дивизия сменила 2-ю танковую Леклерка в районе Аржантана, позволив французам начать подготовку «к выполнению новой задачи». Все мысли солдат и офицеров дивизии «были о Париже». Они узнали по радио, что американские разведывательные дозоры уже вышли к Рамбуйе и лесу Фонтенбло. 7-я танковая дивизия готовилась форсировать Сену южнее Парижа – в Мелене, Монтро и Сансе. «Что мы делаем здесь? – взволнованно говорили бойцы Леклерка. – Честь освободить Париж должна принадлежать нам. Нам это прямо обещали».
Войска Леклерка знали, что Париж бурлит, и их по понятным причинам обеспокоенный командир понимал, что долго горожане ждать не станут. Как француз, и особенно как консервативный католик, боявшийся захвата власти в столице коммунистами, Леклерк счел невозможным согласиться с доводами Эйзенхауэра, что Париж должен подождать, а наступать надо немедленно в направлении Рейна.
Не теряя времени на то, чтобы получить разрешение генерала Героу, Леклерк приказал одному из своих офицеров, Жаку де Гийебону, провести тщательную разведку на всем пути до Версаля, а по возможности и до Парижа, силами батальона легких танков и взвода пехоты. Он также приказал капитану Алену де Буасье (будущему зятю де Голля) пригласить американских офицеров связи на осмотр достопримечательностей, чтобы они не путались под ногами генерала. Но на следующий день один из офицеров узнал, что происходит, и сообщил об этом в штаб 5-го корпуса. Героу взорвался. Он немедленно приказал французам отозвать разведотряд, но Леклерк проигнорировал этот приказ. Началось быстрое ухудшение отношений между союзниками, хотя еще недавно эти отношения выглядели такими хорошими. Ранее Героу признавал, что Леклерк – не просто командир дивизии, но и высший французский военачальник в рядах союзных войск в Нормандии. Теперь же Героу, как и многие другие высшие американские офицеры, стал подозревать, что голлисты ведут во Франции свою собственную войну и что им нет дела до войны союзников против Германии. Вероятно, он бы еще больше разозлился, если бы узнал, что 2-я танковая тайно запасает горючее, полученное обманным путем у интендантов, а то и откровенно похищенное со складов союзников. Французы отлично понимали, что, двинувшись на Париж, Леклерк пойдет на прямое нарушение приказа, а американцы могут за это прекратить поставки топлива и боеприпасов.
