Что за удивительный вираж проделал Рязанов в своем взгляде на чиновника, управляющего свободным временем! В «Карнавальной ночи» к Огурцову – Ильинскому отношение было однозначным, а он, кстати, занимал тот же пост, что и Ленечка. Любви там, в «Карнавальной ночи», предавались совсем другие люди. Трудно даже представить себе, что вышел бы за фильм, если бы герой Ильинского влюбился бы в героиню Гурченко!
Но в этом странном создании Рязанова прорывается, кроме двух, еще и «третий фильм». Поскольку Татьяна Догилева играет что-то уже вовсе безотносительное и к сатире на чиновников, и к трагикомедии влюбленного бюрократа. Она, во всеоружии комического и лирического темперамента, остроумия, искренности, существует в условиях драмы, заставляет с интересом следить за нелегкой судьбой молодой женщины, одаренной жаждой любви, и ее силой, и энергией. Она так кричит: «Ленечка, не умирай!» – что на мгновение слеза набегает…
Отчего так неорганично смешалось все в фильме Рязанова? Оттого ли, что он хотел понравиться всем сразу? Или из экспериментального желания распространить абстрактный гуманизм на сферу, явно для того не предназначенную? Или в «Карнавальной ночи» он был молод и жесток, а теперь решил пересмотреть свое отношение к чиновничьему идиотизму? Или ему действительно всех жалко, особенно нынешних «жертв ускорения»?
Кстати сказать, то, что чиновники в фильме будут жертвами ускорения, это же предположения, страхи героя, сны его. А наяву – Ленечка идет на повышение, Главное управление свободного времени вскоре получит новое здание, вдали по-прежнему «голубые горы», и, возможно, в новом здании появится новая медсестра…
1988
(О фильме «Маленькая Вера»)
Есть самолеты, которые взлетают без разгона: встал на полосу – и взлетел. Кажется, так и поступили молодой режиссер Василий Пичул и молодая сценаристка Мария Хмелик, дебютировавшие в нашем кинематографе картиной «Маленькая Вера». Как-то минуя все совещания и конференции, все спецместа, где выращивают молодую кинематографию, в обход существующих правил – сначала надежды надо подавать, а потом уже… Никаких надежд не подавали, а взяли и сделали талантливый, умный, смелый фильм. Так сделали, будто никакого кино до них не было, а они впервые все увидели и сотворили, как в первый раз.
Уже пришлось прочесть, что в «Маленькой Вере» есть правда жизни и что фильм этот – о конфликте отцов и детей. Вроде бы и так, но больно скучно читать подобные пассажи – не то, что смотреть фильм. Сколько существует искусство, столько идет речь о правде жизни и конфликте отцов с детьми, но в чем очарование именно этого фильма, своеобразие его неповторимого склада?
Начинается он с панорамы города. Новостройки все, новостройки, а над ними – неустанно дымящие трубы. Есть тут море – в черте города, захламленное ржавыми конструкциями и бетонными плитами. Россия? Украина? Это Жданов, бывший Мариуполь, в нем снималась картина, и очертания города, бездушный этот пейзаж, узнаваемы и весьма достоверны. Наш город.
В изображении обывательской – пошлой, безыдеальной, моторной, – жизни и прежде и теперь встречается в искусстве уныло-печально-обличительная интонация. Ничего подобного нет в фильме Пичула.
Эта жизнь крепка, как скала, и сочна, как спелый арбуз Самогон стоит тут в трехлитровых банках – емкостей поменее и не бывает. Брагу черпают поварешкой из кастрюли. Снедь на обеденных столах – как в престольный праздник. Тонюсенькая девушка лупит милиционера почище парня. Танцы непосредственно переходят в рукопашный бой. Да, «снова пьют здесь, дерутся и плачут». И любят – притом далеко не «платоническом» любовью. Эротика в фильме (и всего-то один эпизод, прямо как в песне Галича – «это ж надо, а трезвону подняли») не только уместна и естественна, а иначе и быть не может – чувственностью, эмоциями, страстями переполнен весь этот мир. По дому Вериной подруги бродит ее чернокожий брат – тоже свидетельство некогда бушевавших страстей. И сама Вера, прелестная дикарка-смуглянка с лучезарной улыбкой, в пластмассовых драгоценностях, – прямо-таки воплощение юной чувственности.
Тут спокойно разговаривать не умеют, что не нравится – орут, а то и в морду, пепельницей по уху, ножик в бок. «Это грубый и свирепый мир, но не гниль, не разложение, не вырождение», – писал в прошлом веке один критик о приглянувшемся ему явлении искусства, изображавшем народную жизнь. С тех пор народная жизнь весьма изменилась, но – свидетельствует «Маленькая Вера» – ничего не потеряла в своей энергии и своих страстях. Бессмысленная – но энергия. Дикие – но страсти. Конечно, здесь нет места разумной деятельности или целенаправленным духовным усилиям, это чисто животная жизнь, но ведь и в ней есть свои просветы: обаяние молодости, желание любить, внезапная тоска.
Наверное, появись фильм раньше, его непременно обвинили бы в клевете на простого нашего человека. Тем более, что на роли отца и матери Пичул вряд ли спроста пригласил Людмилу Зайцеву и Юрия Назарова. Зайцева сыграла не одну душевную женщину, Назаров – не одного крепкого и надежного простого человека. А в «Маленькой Вере» их амплуа перевернуты – играют актеры лихо, крупно, так что оторопь берет от такой точной, острой, злой игры. Трудно забыть отца, размякшего в пьяненьком благодушии или налившегося животной злобой, отвратительного и легкого одновременно; мать, с ее паническим ужасом на стертом лице, когда кто-то отказывается «кушать», и идиотической, доведенной до автоматизма домовитостью.
И отважная маленькая Вера (Наталья Негода), счастливо угаданный тип, в чьей варварской прелести фильм убедил меня совершенно в отличие от бесчисленных его прототипов, – плоть от плоти этой жизни, дочь своего отца и своей матери. Она неосознанно мучается своей кровной, родовой привязанностью, но оторвать ее полностью от кровного не удается даже мечтательному красавцу (Андрей Соколов), просто неправдоподобному в своей красивости. И она вымещает злобу на других, и чувственная агрессивность юности – вовсе не альтернатива обывательскому автоматизму, автоматически же доводящему до преступления.
И потому под библейскими потоками проливного дождя маленькая Вера будет рыдать в объятиях отца, который чуть не убил ее возлюбленного, прощая все, зная, что это – конец любви, конец жизни.
Но режиссер любит своих героев. Так нежно любит, что самое страшное, вплотную надвинувшись, отступает – и Сергей жив, и Вера жива. Отец, умирая от сердечного приступа, таким трагическим образом получает право на сочувствие – был он и омерзителен, и противен, но его одинокая смерть трогает.
В самом деле, стоило ли дерзить, дразнить, оскорблять? Старшим, кажется, так мало надо – поговорить, выпить по-хорошему, покушать как следует, они и довольны. И молодежный экстремизм по отношению к родителям – не оборотная ли сторона того же варварства? В записных книжках Чехова один обыватель говорит. «Мамаша, вы не показывайтесь гостям, вы очень толстая». Отец и мать к пониманию не способны, но точно так же не способны к нему и Верин брат, и ее сказочный и презрительный любовник. Конечно, комические призывы возлюбить друг друга неуместны (какое уж тут «возлюбить», стенка на стенку идут, как на танцульках), но ненависть к родителям, презрение к мим – это трагическое нарушение древнего закона, и будь оно тысячу раз оправдано, плоды его могут быть только трагическими. Но не понимает этого ветреная и обольстительная юность, только мучается бедная маленькая Вера, которой в самое счастливое время жизни «выть хочется». Да и возможно ли тут счастье, в этой плотно сбитой хамской одури, не желающей ничего понимать и ни с чем считаться?
Желаю «Маленькой Вере» небывалого кассового успеха – пусть побьет всех «пиратов» с «негритятами». Насмешливый, острый и трагический фильм Хмелик и Пичула обнадеживает – непредсказуемостью таланта, появляющегося там, где не ждали, и с тем, чего еще не бывало. Так вперед и с песнями, как приговаривает отец перед стопочкой, а маленькая Вера – перед тем, как принять смертельные таблетки.
1988
Опыт лирико-полемической театральной прозы
Могучая сила инерции авторитета и уникальная способность наша к производству мифов и легенд диктовали сознанию картину вполне романтическую: казалось, что в великолепном здании Росси прекрасные традиции Александринки сохраняются сами собой. А между тем реальная история старейшего русского театра полна драматизма.
«Александринский театр – одно из самых гармоничных произведений Росси… Главный фасад театра венчает динамичная скульптурная группа, изображающая колесницу Аполлона, влекомую четверкой коней, поднявшихся на дыбы. Четко выделяющаяся на фоне стены зрительного зала, которая возвышается над аттиком, квадрига Аполлона служит своего рода символом театра, его эмблемой» (М. Иогансон, В. Лисовский. «Ленинград»).
