Вы его на себе не мерьте, а только — прикиньте, и если Вам будет широкó, мне будет — хорошо.
5) Какая цена? (Всё равно будет дешевле чем здесь, и деньги у меня будут, п. ч. на днях сдаю рукопись.)
6) Как Вам деньги переправить? Просто в конверте (на риск)? Переводом? (но — позволено ли? мне сейчас уж всё кажется — не позволенным? Я — понятия не имею). Послать — здесь — Вашим родным? В гостиницу — брату (якобы мой долг — Вам. Пусть не боится, напишу отправителя — Цветаеву, а это имя — несомненное).
С нетерпением буду ждать ответа. Если ответ будет благоприятный, Вы меня просто — спасете.
Но не забудьте: pour une dame forte, забудьте — меня, помните — «forte» (Я — тоже forte, но — по-другому).
Кончаю мою обожаемую Повесть о Сонечке, это моя лебединая песнь, тó-то никак не могу расстаться! Эта вещь, хотя я ее сама написала, щемит мне сердце. Эпиграф:[1651]
Elle était pâle — et pourtant rose,
Petite — avec de grands cheveux…[1652]
(Вся гениальность Hugo в этом grands, а не longs[1653]…) В этой вещи (весна 1919 г.) — вся моя молодость.
________
Живу очень уединенно: друзья — мать и дочь,[1654] другие друзья: брат и сестра,[1655] и еще один друг — Коля,[1656] преданный всему нашему дому. И больше на весь Париж, в к<отор>ом я прожила 12 лет с уже половиной — НИ-КО-ГО.
Вожусь (мажусь, грязнюсь) с печами, вся (кроме души!) — в доме. Кормлю Мура и учителя (Мур этот год учится дóма). И еще — кота (чужого, ничьего, бродячего). Главная радость — чтение и кинематограф. Ариадна, когда опять сможете ходить, гениальный фильм — Grande Illusion.[1657]
Вечерами чиню и штопаю Мура, «заводим» Т. S. F.[1658]
От Али частые открытки, много работы (рисует в журнале),[1659] всё хорошо.
Я сказала: главная радость — книги, нет! — природа главное: природа, погода (какая бы ни была), наша улица, обсаженная деревьями, наши каштаны, бузина, огороды — в окне.
— Если видаетесь с 3. А. Шаховской — горячий привет и благодарность за письмо. Передайте, что напишу ей непременно. (Но про мой возможный отъезд — ради Бога! — и ей ни слова: НИ-КО-МУ.)
А пальто мне нужно complètement croisé — п. ч. у меня отмороженные колени и для меня мороз — самый большой страх, какой я знаю.
Ну, кончаю, обнимаю, прошу прощения за заботу, но эта просьба — только мое доверие. Я ведь знаю, что Вы — человек, то есть всему и подробно сочувствуете — когда любите.
А что любите меня — я знаю.
Марина
28-го января 1938 г., пятница
Vanves (Seine)
65, rue J. В. Potin
Дорогая Ариадна!
(Простите, я всё — с пальто!)
Я забыла карманы (вопль отчаяния: кар-маны забы-ыла!!) — большие, накладные глубокие — до дна души. П. ч. я по возможности никогда не ношу перчаток, а всегда — руки в карманы.
Второе: могут ли они сделать его на теплой, прочной подкладке, всё, дóнизу, — бывает такой густой плюш — под мех, как делают на мужских шоферских пальто (м. б. в Брюсселе не делают?)
И сколько они возьмут: за без-подкладки — и за с-подкладкой?
Очень жду ответа — еще на первое письмо, п. ч. деньги скоро будут и боюсь — уйдут постепенно на другое, а, в случае согласия, я бы сразу Вам послала, всю сумму.
Целую Вас и жду весточки. Это не письмо, только post-scriptum.
Всегда любящая Вас
М.
15-го февраля 1938 г.
Vanves (Seine)
65, rue J. В. Potin
Моя дорогая Ариадна!
Я только что прочла (перечла) жизнь Дункан,[1660] и знаете какое чувство от этой как будто бы переполненной всем жизни? Пустоты. Тщеты. Точно ничего не было.
Я всё ищу — в чем дело? (NB! Это письмо в ответ на Ваше, последнее, где Вы пишете, что мечетесь, что никого не можете вполне ни отбросить, ни принять.) У этой женщины было всё: гений, красота, ум: (с знаком вопроса, ибо часто безумно безвкусна, но было что-то, что у женщины peut tenir lieu et tient lieu,[1661] скажем — конгениальности со всем большим), были все страны, все природы и вся природа, все книги, встречи со всеми большими современниками — и вдруг я поняла чего у ней не было: ее никто не любил и она никого не любила, ни Гордона Крэга,[1662] ни своего Лоэнгрина,[1663] ни гениального пианиста,[1664] ни — ни — ни, — никого. В книге разительное отсутствие — жалости. Любила она — кáк пила и ела. Иногда (Станиславского) — как читала. То насыщаясь, то поучаясь, никогда — любя другого, то есть жалея его и служа ему. Поэтому, еще и поэтому так ужасна смерть ее детей,[1665] которые были в ней — единственное живое: большое и больное. (И Есенина,[1666] конечно, не любила: это чистый роман американского любопытства + последней надежды стареющей женщины. Терпеть от человека еще не значит его жалеть.)
Я вышла из этой книги — опустошенная: столько имен и стран и событий всякого рода — и нечего сказать.
Кроме того, искусство ее конечно — единоличное, — единоличное чудо, а она хотела школы — чудес. Хотела — тысячи Айседор Дункан…
Значит, главного: чудесности своего явления — не поняла. И правы были — легкомысленные венцы, кричавшие ей: — Keine Schule! Keine Vorträge! Tanz uns die schöne blaue Donau! Tanz, Isadora, tanz![1667]
— Жаль, ибо книга настолько жива, что — сам ее живешь, и ничего не можешь исправить. С её фатом Раймондом[1668] я однажды встретилась у одной американки.[1669] Я сидела. Вдруг кто-то оперся локтем о мою шею, сгибая ее. Я резко дала головой и локоть слетел. Через минуту — вторично. Встаю — передо мной человек в «белой одежде», длинноволосый, и т. д. — отодвигаю стул: — «Monsieur, si Vous ne pouvez pas Vous tenir debout — voilà ma chaise. Mais je ne suis pas un dossier».[1670] А он глупо улыбнулся. И отошел. А я опять села. И этот Раймонд играл у нес Царя Эдипа и строил с ней в Греции дворец Агамемнона.[1671] Деталь: я сидела за чайным столом, а он говорил с моим визави — через стол — и вот, чтобы было удобнее, оперся локтем о мою спину. (Особенно странно — для танцора школы Айседоры.)
— Простите, дорогая Ариадна, за такое далёкое начало письма: я этой книгой (жизнью) по-настоящему задета и расстроена.
________
Итак, к 1-му апреля в Париж? Как я счастлива. Но уже сейчас вижу: это будет грустное счастье: короткое и с необходимостью всё (сущее и могшее бы быть) втиснуть в какой-то короткий последний срок. А как хорошо было бы — если бы я жила в Бельгии, как когда-то жила в Чехии, мирной жизнью, которую я так обожаю… («А он, мятежный, ищет бури…»[1672] — вот уж не про меня сказано, и еще: — Блажен, кто посетил сей мир — В его минуты роковые…[1673] — вот уж не блажен!!!) — с немногими друзьями, из которых первый — Вы… Наша дружба не была бы (всё — сослагательное!) — бурной, без всякой катастрофы, просто — Ваш дом был бы моим, и мой — Вашим, и каждый из нас мог бы разбудить другого в любой час ночи — не боясь рассердить. Я, может быть, больше всего в жизни любила — монастырь, нет — Stift: Stiftsdame, Stiftsfräulein,[1674] с условной свободой и условной (вольной) неволей. Этого устава я искала с четырнадцати лет, когда сама себя сдавала в интернаты, тут же в Москве, при наличности семьи и дома, говорю — в интернаты: каждый год — в другой… Устав для меня высший уют, а «свобода» — просто пустое место: пустыня. Я всю жизнь об этом уставе — старалась, и видите куда привело?
_________
О себе. Живу в холоде или в дыму: на выбор. Когда мороз (как сейчас) предпочитаю — дым. Руки совсем обгорели: сгорел весь верхний слой кожи, п. ч. тяги нет, уголь непрерывно гаснет и приходится сверху пихать щепки, — таково устройство, верней — расстройство. Но скоро весна и, будем надеяться, худшее — позади. Первую зиму — за всю жизнь, кажется — ничего не пишу, т. е. — ничего нового. Есть этому ряд причин, основная: à quoi bon?[1675] Пробую жить как все, но — плохо удается, что-то грызет. Конечно — запишу, но пока нет мужества, да м. б. уж и времени — начинать: подымать которую гору?? Почти всё время уходит на быт, раньше всё-таки немножко легче было. Есть скромные радости: под нашими окнами разбивают сквер, весь путь от метро к нам осветили верхними фонарями, вообще — на улице лучше чем дома. Но — будет об этом и, в частности, обо мне.
Хочу знать о Вас. Чем болели дети? Как наладилась их жизнь? Как Верино ученье? Как развивается и растет Люля? Есть ли у Вас кто-нибудь для нее, или Вы одна? О какой книге Вы пишете, что — разрыв между вещью и автором? Очевидно, о переводимой, но — чтó это? С кем дружите или приятельствуете? Слушаете ли музыку? Что читаете — для души? (Если не читали Ma Vie[1676] — Дункан — прочтите непременно. Очень хорошо начало: бедность, пустынное побережье, странноотсутствующая мать, первый Париж, т. е. вся дункановская virtualité…)[1677]
