Эдик Штейнберг - Материалы биографии

Госп. Пеетерс из Голландии, посетивший Вас, один из самых знаменитых европейских художников – вообще это прекрасный человек. После его последнего путешествия в СССР я с ним еще не говорил; меня очень интересует, что он скажет, когда мы с ним опять в Праге встретимся (нам ведь уже тоже запрещено выезжать на Запад).

Сердечно Ваш.

Дорогой Эдик и Галочка.

Посылаю Вам тысячи приветов и очень, очень по Вас скучаю.

4

Дорогой Jindrich.

Получил Ваше письмо, спасибо за маленькую реальность. Трудно говорить об искусстве, да и нужно ли, а та глубина, о которой вы говорили, это не что иное, как наше существование и наша борьба за право носить лик в себе Того, кто нас создал. Слишком большая метафизика зла. И вот, что интересно, не знаю, я это испытал на себе и постоянно испытывал – это узнать, что же такое и Кто был распятый и как бы Он поступил в данной ситуации. Мне кажется это и есть тот знак, та глубина, которой все подвластно. Вся культура, все ценное и актуальное в любое время – это оттуда. Эта ситуация делала людей.

В картинах я вижу тоже – отделить существование человека от его работы нельзя. Лет десять назад я принес в Союз свои работы, был выставком – меня срочно загнали в комнату, чтобы остальные не видели, что я принес (это было при Хрущеве). И вот, что я увидел, страх – подлый биологический страх – был на этих несчастных, – и все стало ясно, никогда при этих системах все, и дворник, и художник, если они люди, обречены – или тюрьма или сумасшедший дом, лучшее – это полная изоляция. Вот Распятие дает или приближает нас называться людьми.

У нас умер Юло Соостер, которого Вы знали. 46 лет, перед смертью он написал замечательные работы. Страшная штука жизнь – говорил Сезанн, полный оптимизма. Х.. с ними с этими союзами – они безумцы, и еще чего-то хотят.

Если приедете в Москву – дом мой к Вашим услугам, и, конечно, найдем переводчика. Я все сделаю, что в моих силах, с радостью и любовью к Вам. Пока посылаю фотографии с части моих работ за 1970 г. Картины выживают меня из квартиры. Большой поклон Вам от Кабакова и Володи Янкилевского.

Сердечно Ваш

5

Милый Эдуард.

Огромное Вам спасибо за картину! В то же время я дома читал книгу – перевод с французского о безнадежной надежде – и вид на Вашу картину для меня навсегда останется связан с этой бесконечно печальной книгой, а все-таки в ней есть что-то странное: в конце концов настоящим остается лишь Осип – все время вокруг него как будто заполнено провидениями. Вот видите, это весь мой оптимизм. Св. Августин говорит «Не выступай публично, внутри тебя обитает правда». На место «правда» Вы можете сказать «действительность». Внутри себя Осип был самой действительной действительностью. А те несчастные вокруг? Ваша картина, хоть она бесконечно печальна, все-таки является образом надежды.

Яна передала мне, что у Вас есть большие проблемы. Я надеюсь, что нам вместе удастся хоть немного Вам помочь.

Кроме того, я ее попросил перевести часть моего «Московского дневника», который касается Вас, а также отрывки о другом «белом» художнике – Вейсберге. Я не знаю его адреса, знаю только, что он живет где-то на Арбате. Будьте любезны и передайте ему.

Я надеюсь, Вы оба будете довольны.

Я передаю сердечные приветы Вам, Вашей супруге, Вашим друзьям.

6

Дорогой Jindrich.

Ваши письма пришли вовремя. Москва представляет образно «вокзал», где все сидят на чемоданах и ждут отправки поезда или скорее это состояние города и жителей из романа А. Камю «Чума». Ваши письма, это главные герои – они врачи. Но спектакль кончается, и зрители расходятся, ни Илюша, ни Володя, ни я – не поехали никуда – а взяли вещи, даже не стали ждать отправки поезда. Вот и славный конец. Думаю, что болезнь кончилась. Два дня тому назад я был у Ильи, ему стукнуло сорок лет – и как будто все прошло. Там был и Володя, с которым все нормально. Дай Бог.

Милый мой друг, наша русская история чудна, она вызывает вопрос, на который нету ответа. Достоевский сказал, что красота спасет мир, – это мог сказать русский, живший всю свою жизнь для и ради истины, мог сказать бы так от увиденного чуда и от Веры в Того, перед Кем мы все в ответе. Наша история не только вопрос – она страшна своей видимой стороной. В эту историю можно верить – умом ее не понять. А причина того, что все взяли чемоданы и никуда не уехали – это что-то общее для русских: уехать нельзя – это некрасиво. Хотя и страшно не уехать. Вы напомнили простую истину о тех, кто вредят не телу, а душе. Есть замечательная личность – это П.А. Чаадаев, друг А.С. Пушкина, его первый наставник. Это русский философ. Когда он садился на корабль, который его вез из России, он и не думал возвращаться назад. Блестяще образованный, удивительно нравственный и глубоко верующий христианин вернулся и опубликовал несколько философских писем. Письма произвели ситуацию разорвавшейся бомбы. Автора взяли под надзор. Потом общество объявило его сумасшедшим. Он умер в Москве, не встречаясь ни с кем, даже с друзьями. Он писал, что у нас, в отличие от других христианских народов, – нет истории, все в каком-то кривом зеркале. Мы являемся нацией, чтобы преподать очень важный урок – как не надо жить. Правда, кончаются письма оптимистически – у Спасителя все нации равны. Я иногда думаю, что время нашей истории навек остановилось. Теперь о себе. Я много работаю – пишу большие холсты, превращая комнату в набитый ящик. Галя тоже трудится. В издательстве «Прогресс» будет издаваться антология чешской поэзии, у меня там знакомые, и я хочу предложить стихи Иржины.

Ваша статья пользуется успехом и хорошо переведена, и за все Вам большое спасибо. Поклон Иржине.

Очень Вас люблю.

Ваш Эдик.

Поклоны Вашим друзьям и Колларжу, Кафке, Шетлику.

7

Дорогой Эдуард.

Ваши письма в чешском переводе я получил на самом кануне отъезда Гали, поэтому я отвечаю Вам по почте.

Галя увозит фотокопию статьи и три полезных книжки – можете их одолжить также остальным нашим друзьям-художникам. О многом мы с ней разговаривали, но об этом она наверно доложила Вам.

Вы пишете мне много хорошего о своей работе. Но на самом деле я не знаю, почему благодарите и хвалите меня. Мы находимся на одном корабле и это естественно, что держимся друг за друга.

«Пустота, постепенно заполняющая все» – это существенный опыт современного искусства. Первым почувствовал его Маллармэ, и с тех пор возвращается все чаще и чаще. Ив Кляйн хотел подписать голубое небо… Самое трудное, однако, вступить из этой пустоты обратно в мир: снова создать линию, пространство, формулу. В этом совершенном новом начинается новая история. Я считаю, что у современного искусства есть громадная историческая задача. И как раз поэтому ему в этом современном мире приходится так нелегко.

Многие, живущие на Востоке, с завистью смотрят на Америку и Западную Европу, какие есть там жизненные условия и возможности у современного художника. Но ему приходится за это платить, и не мало. Это общество старается завоевать его – и при этом оно остается обществом старым, и как только ему удастся завоевать его, оно деформирует в его искусстве как раз все новое. Оно усваивает новые формы этого искусства, но устраняет причину и смысл его. Новый Завет говорит о том, что человек должен опасаться не тех. кто вредит его телу, но тех, кто вредит его душе. Это очень простая правда.

Эмиграция? До войны я хотел эмигрировать, и тогда это для меня не являлось никак трудным. Снова я хотел эмигрировать опять после войны. Сейчас давно уже не могу. В Праге пока создался совсем особенный духовный климат, которого мне на Западе не найти. Я был там много раз, побывали там и все мои друзья – пражские художники. Они ездили туда с удовольствием и всегда опять рады поехать туда. Однако жить там? Почти никто из них не решился. Откровенно говоря, только один значительный из молодых художников уехал (Секал), но не по политическим причинам, он старался этим уходом решить частные проблемы. Конечно, не решил ничего. От проблем человеческих и художественных человеку никуда бежать нельзя. Инженер или врач наконец могут продолжать свою работу везде. Но художник? Даже если московский? Духовный климат русский до того специфичен, что только в редких случаях тот, кто воспитан в нем, может жить в другом климате. Стравинский и Кандинский до самой смерти создавали из того, что привезли из России; Шагал после отъезда из Витебска стал конвенционным художником; Ларионов и Гончарова практически кончились; Илья Зданевич совсем потерял почву под ногами; может только Габо и Певзнер эмиграцию вынесли, но собственно дальше уже никак не развивались. Сможете представить Малевича как немецкого гражданина? Во все в это сейчас входит вопрос еврейский. Значение Евреев заключалось и заключается как раз в том, что они являются диаспорой. Их вклад в европейскую культуру, как только они покинули гетто, громадный – только из Чехии происходили Гуссерль, Малер, Фрейд, Кафка; почти всю современную европейскую философию создали евреи и полуевреи. Но чем стали бы Гуссерль и Малер, Бергсон и Пруст, и т.д., и т.д., и т.д., если они родились бы в Израиле? Жить евреем среди неевреев – это мучение, но плодотворное мучение (гитлеровская Германия все-таки являлась исключением).