надо только их разгрузить от старого барахла.
Окончательно утрясти цифры военного бюджета поручили комиссии в составе заместителя председателя Реввоенсовета Уншлихта, заместителя председседателя Госплана Эммануила Ионовича Квиринга, заместителя наркома рабоче-крестьянского контроля Ивана Петровича Павлуновского (бывшего высокопоставленного чекиста) и Александра Федоровича Толоконцева, члена ЦК, члена президиума ВСНХ и начальника Главного военно-промышленного управления.
Комиссия заседала несколько раз, но разногласия устранить не сумела. В конце концов вопрос о военном бюджете передали другой комиссии под председательством Юрия Леонидовича Пятакова.
Известный в стране человек, упомянутый в, так называемом завещании Ленина как один из самых видных большевиков, Пятаков был близок к антисталинской оппозиции и потому не пользовался особой симпатией генсека.
Осенью 1927 года Пятакова отправили торговым представителем во Францию, что означало политическую опалу. Через год вернули и как раз в ноябре 1928 года, когда шло обсуждение бюджета, назначили заместителем председателя правления Государственного банка СССР.
Военные были крайне недовольны, потому что Пятаков как банкир был настроен в пользу сокращения любых расходов.
Трудность наркомата состояла в том, что Ворошилов как раз в это время находился в отпуске. Его обязанности исполнял Иосиф Станиславович Уншлихт. Но начальник политического управления РККА Андрей Сергеевич Бубнов его власти над собой не признавал, считал, что занимает более высокое место в партийной иерархии. Бубнов был членом центрального комитета, недавно еще состоял членом оргбюро и руководил отделом ЦК, а Уншлихт был всего лишь кандидатом в члены ЦК. Бубнов полагал ниже своего достоинства согласовывать с Уншлихтом свои действия.
10 ноября 1928 года управляющий делами Реввоенсовета и Наркомата по военным и морским делам пожаловался Ворошилову:
«Многоуважаемый Климент Ефремович!
Мы, конечно, рук не сложили. Можно как угодно расценивать т. Уншлихта, у него масса недостатков как у работника, но в бюджетных вопросах он проявил необычную энергию. Он понимал, какая на нем лежит ответственность. Мы же все старались прийти к нему на помощь и делом, и советом.
Но поведение Андрея Сергеевича Бубнова в этом важнейшем вопросе было для меня непонятно. Мы знаем, конечно, и видим, что Андрей Сергеевич игнорирует т. Уншлихта, не считается с ним. Так было с проектом резолюции ЦК, когда окончательный текст был принят без предварительного осведомления Иосифа Станиславовича и даже вопреки некоторым его указаниям.
Вносится, например, в Политбюро вопрос о начальнике политического управления Уральского военного округа, а Уншлихт узнает об этом из повестки Политбюро. И т. д. и т. п.
Но ведь бюджетный вопрос не .только и не столько вопрос Уншлихта, сколько вопрос всего наркомата. А т. Бубнов держал себя так, что казалось, он будет рад неудаче с бюджетом как личной неудаче Уншлихта. И когда мы информировали его, он расхолаживал нас: ничего у вас не выйдет, да не так, да не туда вы написали, да я говорил, а мне сказали и т. д.
Лично для меня все это было очень странно. Отношения между Андреем Сергеевичем и Иосифом Станиславовичем нельзя назвать нормальными. Вообще без Вас, как правило, всякий делает что хочет и нет объединяющего, сковывающего руководства. А это очень и очень плохо».
Ворошилов, надо полагать, воспринял сетования своего помощника по управлению наркоматом с полным пониманием. У него тоже были непростые отношения с Бубновым. Начальник политуправления и с наркомом вел себя на равных и запросто мог написать Ворошилову: «Оценка у тебя неправильная. Потому, что информация у тебя неполная».
Впрочем, с наркомом Бубнов все-таки держался по-товарищески, писал ему: «Приезжай скорей, а то не с кем живого слова сказать по острым вопросам. Мы с тобой хоть и ругаемся, но все же толк от этого явный».
Бубнов поспешил объясниться с Ворошиловым относительно своей и Уншлихта роли в борьбе за военный бюджет:
«Я считал, что главное по части выступлений должен взять на себя Иосиф Станиславович... Я ограничивал свою роль «внутренним» воздействием и обеспечением Иосифу Станиславовичу выступлений там, где заседания обычно проходят без него. Мне пришлось настаивать (в разговоре с Молотовым) на допуске Иосифа Станиславовича на специальное заседание политбюро по контрольным цифрам. Я настоял на том, чтобы Иосиф Станиславович лично переговорил со Сталиным и пр.».
Уншлихт от имени наркомата резко возражал против того, что именно Пятакову передали право решать, сколько денег выделить военному ведомству. Протест, адресованный политбюро, составили в крайне жестких выражениях, приписав, что «безответственное уменьшение уже утвержденной цифры на десятки миллионов будет иметь своим последствием падение боеспособности Красной армии».
Кроме того, Уншлихт обратился к Сталину с просьбой о приеме. 9 ноября Сталин принял тезку. Тот вернулся в наркомат довольный, сказал, что генеральный секретарь выслушал его крайне внимательно и согласился с доводами наркомата. Но Сталин объяснил, что рассмотреть вопрос на ближайшем заседании политбюро не удастся, потому что повестка перегружена — на следующий день открывается пленум ЦК.
Единственное, что Сталин предпринял, — позвонил Рыкову и настоятельно попросил еще раз вернуться к военному бюджету на совещании председателя Совнаркома со своими замами — это был своего рода президиум правительства, решавший принципиально важные вопросы.
Наверное, Сталин мог бы вмешаться более активно и даже настоять на своем, но не стал. Он ловко перевел стрелки на Рыкова, возбудив против него ненависть военных, которым сократили бюджет.
На совещании в правительстве был большой бой, как доложили Ворошилову. Но в окончательном виде военный бюджет все равно остался таким, как его установил Рыков, то есть на пятьдесят миллионов меньше, чем рассчитывали военные.
Ворошилов, находившийся в отпуске, писал Орджоникидзе по поводу сокращения военного бюджета:
«Я не знаю, на сколько миллионов вы меня урежете, но мой отпуск полетел к чертовой матери. Разболелось сердце, перестал окончательно спать...
Военный бюджет можете резать хоть наполовину, но вы должны правде смотреть в глаза — мы полубезоружны. Весь мир вооружается до зубов и против нас. Об этом достаточно громко (может быть, больше, чем нужно) сообщается пролетарским и крестьянским массам, а эти последние надеются, что мы-то, на двенадцатом году Советской власти, кое-что делаем, а мы? Мы... надеемся на авось. Русский «авось», вот наш козырь в обороне... Я совершенно не сомневаюсь, что когда-нибудь Рыков еще заявит, что Клим несет ответственность за оборону... и умоет руки...
Режьте бюджет, вам виднее, на то вы начальство. А я буду просить политбюро освободить меня от ответственности за подготовку армии».
На ноябрьском пленуме 1928 года Уншлихт пытался убедить членов ЦК в правоте военного ведомства и выделить дополнительные средства. Он стал описывать международную обстановку, доказывая рост внешней угрозы.
Уншлихт говорил, что Франция и
