– Вы так полагаете? – насторожился провидник. – Интересно.
– Двух мнений быть не может, – сдержанно, но чётко произнёс Андрейченко. – Есть ли смысл мне встречаться с ним? В ближайшее время я должен, как вы знаете, вернуться в родные края. Где гарантия, что после встречи с Сциборским под колпаком разведки москалей не окажусь и я? А это чревато угрозой подполью. Его руководителям, о себе уж не говорю. Методы НКВД мы, слава богу, хорошо знаем. Многозначительно помолчав, добавил: «И Вам, Ваше превосходительство, надо быть осторожнее. Честно говоря, не люблю встречаться с людьми, побывавшими в лапах НКВД. Не хочу бросать тень на Сциборского. Упаси господь! Но, судя по вашему рассказу, он слишком беспечен в своем теперешнем положении. Кому-кому, а ему-то должно быть известно, чем всё может для него кончиться.»
Коновалец не стал оспаривать доводы Андрейченко. Не настаивал он и на своём предложении о встрече с Сциборским. Однако настроение у провидника испортилось, хотя вида он не подавал. Возможно, Андрейченко заставил его о чём-то всерьёз задуматься.
Андрейченко ощутил некую неудовлетворенность финалом разговора. Коновалец достаточно опытен, чтобы сомнения в Сциборском возникли у него и без подсказки. А может быть, отказ Андрейченко от знакомства со Сциборским провидник воспринял с подозрением?
Чем больше Андрейченко думал об этом, тем чаще приходил к мысли, что Коновалец не случайно пытался свести его с глазу на глаз с беглецом из НКВД. Но если он действительно преднамеренно готовил ему ловушку, то почему прислушался к его предостережениям?
Перегруженный сомнениями, Андрейченко пытался предусмотреть возможные варианты. В его положении оставить без внимания даже малейшую деталь – смерти подобно. О чём он только ни передумал, какие доводы ни приводил, сделать окончательный вывод так и не смог.
То и дело возникали новые мысли: зачем, например, понадобилось провиднику так долго и подробно рисовать яркими красками неудавшуюся попытку НКВД завербовать Сциборского? С какой целью называл имена большевистских агентов, им разоблаченных? Зачем понадобилось знакомить его с Сциборским, прежде ни разу не упомянув его имени? А что, если он, Андрейченко, сам насторожил Его превосходительство сомнениями в Сциборском? Сведения, документы, имена людей, представленные Сциборским ОУН, достаточно весомое свидетельство в его пользу. С другой стороны, разве Коновалец не убедился в преданности Андрейченко их общему делу? Взять, к примеру, переброску через советскую границу оуновской литературы…
Андрейченко спохватился: а может быть, он воспринимает всё произошедшее под таким углом зрения только потому, что ему горько за допущенную НКВД ошибку? Обидно, что враги торжествуют удавшийся успех? И ему больно за своих?
Андрейченко ни хотелось думать иначе, он понимал, что особо серьёзных практических дел в пользу ОУН он не совершил, и потому сомнения в нём у Коновальца могут возникнуть в любой момент. Безразличная с виду реакция провидника на отказ Андрейченко от встречи с Сциборским может показаться подозрительной. Но при царившем в ОУН всеобщем недоверии иной реакции и быть не могло. В подобных ситуациях принято вести себя хладнокровно, предельно вежливо, даже любезно. Чтобы усыпить бдительность подозреваемого, помочь ему расслабиться, свести на нет настороженность. Дальнейшее должно произойти неожиданно, как дождь средь ясного дня.
Поскольку сроки пребывания Андрейченко за рубежом подходили к концу, он делал всё, чтобы решить свою главную задачу. Тем более что глава ОУН назначил ему на ближайшие дни очередное свидание для обсуждения новых, назревших, по мнению Коновальца, проблем. Место встречи – столица Бельгии.
Брюссель вполне устраивал Андрейченко – здесь по-прежнему ОУН представлял Дмитрий Андриевский. В своё время тот, ещё в Финляндии, поручился за него, и они оставались добрыми друзьями.
На брюссельском вокзале Андриевский сообщил Андрейченко, что по сложившимся обстоятельствам его превосходительство не прибудет в Брюссель и предлагает провести встречу во Франкфурте-на-Майне или в Неаполе. Вождь гарантировал доставку Андрейченко на самолёте туда и обратно.
Предложение о встрече в Германии или Италии встревожило Андрейченко. Прежде всего, тем, что это фашистские страны, где деятельность украинских националистов всячески поощрялась местными властями, где любую акцию они могли провести без шума и последствий.
Сомнительной показалась и гарантия на доставку самолётом туда и обратно. Андриевский акцентировал слово «обратно». Не потому ли, что она не состоится?
Андрейченко заметил и то, что Андриевский ведёт себя не так, как прежде. Встретил холодно, разговаривал сухо, к себе, как раньше, не приглашал. Может быть, просто в плохом настроении? Не «перегрелся» ли в климате всеобщей подозрительности, и вирус страха заставляет его повсюду видеть провокацию и угрозу? А он не хочет быть причастным к ним? Возможно. И, как принято в таких случаях, бережёного Бог бережёт. Главное же в том, что выполнить задание в указанных странах будет намного сложнее. Да и удастся ли вообще?
Андрейченко отклонил вариант встречи, предложенный Коновальцем. Сослался на то, что непредвиденные обстоятельства могут задержать вылет самолёта, воспрепятствуют его своевременному возвращению на Украину, сорвут его доклад на запланированном совещании. Самая же серьёзная причина, добавил он, заключается в том, что руководство подполья вышлет людей для его встречи. Дата перехода границы назначена. В общем, нарушение договорённости с руководством подполья может привести к нежелательным последствиям.
После встречи с Андриевским в Брюсселе Андрейченко связался по телефону с Коновальцем, объяснил ему причину нежелательности переноса встречи в Германию или Италию. Затем обо всем информировал Москву. Сообщил также, что выезжает в Финляндию, где будет ждать дальнейших указаний.
В Хельсинки Андрейченко уже ждал приказ руководства ИНО о возвращении в Москву. Как ни тяжело было обрывать операцию, но в НКВД понимали, что его провал может иметь более серьёзные последствия и для дела, и для них самих. Хотя об Андрейченко, возможно, уже и не думали. Задание он фактически провалил. Более того, оуновцы использовали его для переброски в Союз контрреволюционной литературы. Итог мрачный.
Андрейченко стал готовиться к переходу границы. На душе скребли кошки: удачно проведя труднейшую подготовку, неоднократно находясь почти у цели, осуществить операцию так и не смог: один на один с главарем ОУН ни разу не оказался. А приказ гласил: при любых обстоятельствах никаких следов, никаких улик, никаких вещественных доказательств совершённой акции, никаких свидетелей. Малейшее отклонение от приказа могло грозить печальным исходом. Даже в том случае, если задание будет выполнено, но не соблюдены условия инструкции.
Обидно было, что ситуация сложилась столь неблагоприятно. Иногда возникали сомнения в правильности её оценки при информировании руководства ИНО. Немного утешало то, что он возвращается не с пустыми руками, а с весьма ценными сведениями, документами военного характера. Все эти материалы позволят скорректировать оперативные разработки ряда мероприятий, будут способствовать укреплению безопасности страны. Однако утешительных аргументов хватало ненадолго. Задание оставалось невыполненным. Жутко было даже думать о последствиях этого.
До назначенного дня перехода границы оставалось менее двух суток, когда в Хельсинки неожиданно появился секретарь ОУН Михаил Селешко. Он тут же связался с Андрейченко.
Его приезд вовсе не обрадовал Андрея Павловича. Напротив, ряд обстоятельств привёл к мысли, что дома в отношении него что-то затевается. Надо было готовиться к худшему, на всякий случай принять меры личной безопасности…
Однако секретарь ОУН, к удивлению Андрейченко, расценил его отъезд на Украину как вполне закономерный шаг. Не пытался отговорить, лишь сетовал, что ряд серьёзных вопросов остаётся недоговоренным из-за несостоявшейся последней встречи с провидником. Селешко передал поручение руководства: обратить внимание вождей подполья на необходимость срочно приступить к формированию отдельных, не связанных между собой в целях конспирации групп, исключительно для ведения визуального наблюдения. Готовить группы с расчётом на то, что при надобности они смогли бы перейти к диверсиям и крупномасштабным акциям саботажа, используя для этой цели накопленный разведывательный материал и опыт.
Селешко неоднократно повторял: на данном этапе формируемые группы должны заниматься исключительно наблюдением и ничем другим, проявлять лояльность к властям, поддерживать добрые отношения с советскими активистами, дабы не вызывать подозрений НКВД. Оуновец перечислил также объекты первостепенной важности, которым следует уделять «визуальное» внимание.
