Вообще-то и до случая с Парамоновым солдатским письмам уделялось огромное внимание. По крайней мере не многим меньше, чем огневой подготовке. Причем сразу, с первых дней службы, еще задолго до того, как мы попали в Афганистан. Но после происшествия с Парамоновым кампания против «писак» приняла поистине истерический характер.
Через полтора года после случившегося, летом 1984 года, проводилось открытое партсобрание второго батальона, на котором присутствовал лично начальник политотдела части. В заключительной речи он, по старой привычке пройдясь по истории Парамонова (а тот, к слову, все это время прослужил уже в других подразделениях), в тысячный раз походя клюнул четвертую мотострелковую. И терпение Пухова лопнуло. Ротный встал и спокойно спросил: сколько еще одно из лучших боевых подразделений полка будут прилюдно позорить из-за всеми давно забытого происшествия? Выступавший подполковник с язвительной улыбкой ответил, что столько, сколько они посчитают необходимым для общего дела воспитания личного состава части, и что если кто-то и забыл, то это его личные проблемы, а вот они (то бишь главные воспитатели), в отличие от офицеров с короткой памятью, допускающих такие проколы (то бишь боевых офицеров, у которых, кроме как по чужим письмам лазить, и проблем-то больше нет!), никогда и ничего не забывают!
Так бы на лирической ноте партсобрание и закончилось мирно, но тут вмешался не так давно прибывший в роту командир третьего взвода лейтенант Звонарев. В присущей ему откровенной манере он прямо с места, не вставая, заметил:
– Прямо там… Из пустого мальчишеского бахвальства жупел сделали – государственную измену! (А так, впрочем, и говорили: «Он предал всех нас!»)
То, что после этой ехидной фразы случилось с главным политиком, достойно может быть описано только профессиональным психопатологом! Все фазы эпилептического припадка, исключая только падение на пол и мокрые штаны… Еще час (!) он бесновался, лупил кулаком по столу (графин с водой разбил ненароком), брызгал во все стороны желтой пеной и даже обильно употреблял такие слова и выражения, какие ни до, ни после при личном составе он никогда не произносил даже на операциях!
Несчастные офицеры четвертой роты уже не знали, куда деваться от столь праведного гнева, и рассчитывали если не на трибунал, то на исключение из рядов партии и увольнение из армии как минимум. Впрочем, обошлось…
* * *
Ну а Параша, а иначе его больше никто и не называл, сразу после отсидки на гауптвахте на какое-то время, пока его судьбу решали на самых высоких этажах полковой власти, вернулся в роту. Там его не били, об этом действительно позаботился неутомимый Рабинович, но и ничего ему не забыли. И без всяких побоев, без насилия и издевательств устроили такую жизнь, что через несколько дней он с дикими воплями ринулся к реке – топиться.
Мобильный отряд спасения на водах возглавил собственной персоной Андрюша Дарьин. На ходу он объявил всем молодым спасателям следующее:
– Всплывет – завтра ваша очередь топиться!
Нагнали мы Парамонова уже поздно. Он, глубоко задумавшись, стоял по пояс в ледяной быстрине и двигаться дальше, судя по всем признакам, не собирался. Все наши увещевания совершить подвиг во славу роты и смыть своей холодной кровью пятно позора с нас, с Родины и с себя ни к чему не привели, и через несколько минут Параша был благополучно извлечен из воды вовремя подоспевшим замполитом.
Узнав о новой выходке своего «напарника», Пухов не сдержался, влепил ему несколько хороших затрещин и отправил на губу, а сам помчался в штаб полка. Там он без обиняков клятвенно пообещал подполковнику Рохлину, что если тот властью командира части не уберет Парамонова из подразделения, то ротный своей властью возьмет Парашу на первую же операцию в качестве «противоминного трала» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Комполка посмеялся и дал команду разобраться. Главные воспитатели экстренно собрались, подумали и решили, что, действительно, далее держать такое сокровище в боевой роте просто опасно.
Параша отсидел новую «десятку» и прямо с губы приказом был переведен из второго мотострелкового в распоряжение хозчасти полка. Поскольку места на свинарнике были заняты настоящими преступниками (двое членовредителей, один злостный симулянт и один «очухавшийся» самострельщик), то ему подыскали не менее навозообильный фронт работ – создание полкового огорода. Благо весна была на носу. Нам же, пехоте, в наследство от Парамонова кроме постоянных шпилек досталась новая кличка для всех без исключения снайперов – Вычислитель.
А несостоявшийся прозаик в течение года доблестно ползал на корточках по своему подсобному хозяйству и так прятался от расправы. Опасаться было чего. Параша это знал и поэтому даже для переноски огромного количества ведер навоза выбрал несколько маршрутов в обход палаточного городка. Он, как стихийный, но истый спецназовец, делая крюки по паре километров, два раза по одной и той же дороге не ходил.
* * *
Переломный момент в судьбе Парамонова наступил через полтора – два месяца после очередного осеннего приказа – в октябре – ноябре 1983 года. Во-первых, он номинально стал старослужащим, а во-вторых, успешно справившись с боевым заданием по возведению персонального огорода для высшего командного состава полка, был этим же командованием поощрен – переведен на хлебопекарню. С этого часа начинается его путь к олимпу. К новому 1984-му он становится замом начальника пекарни, еще через два-три месяца очередной взлет – помощник начальника склада НЗ (на складе «неприкосновенного запаса» хранились сухие пайки, а также офицерские дополнительные пайки и сигареты. По тыловой «табели о рангах» – одно из самых блатных мест), ну а к началу лета – вершина его армейской карьеры: «шестерка» номер один у начальника вещевого склада.
Заметно изменился и внешний облик Параши. Олег наел себе потрясающую ряху и не менее потрясающую задницу. Когда он в ушитой до безобразия форме появлялся на территории палаточного городка (теперь-то он мог себе такое позволить!), батальон от смеха ложился. Мой взводный лейтенант Звонарев, увидев его в первый раз, тут же ехидненько протянул:
– Объект 120-«Е»! – и прокомментировал: – Сто двадцать – это килограмм, а литера – евнух!
Правда, из-за сложности новое прозвище не употребляли, да и нужды не было – старое полностью соответствовало.
На своих складах дедушка Парамонов проявил себя полным подонком. Не знаю, как он обходился с молодыми, но всему полку было известно, что с солдатами второго батальона и разведроты, время от времени работавшими на складах, он в прямом и переносном смысле этого слова поступал именно как Параша. За одну банку сгущенного молока, за одну пачку сигарет с фильтром, за баночку сыра бежал и «закладывал» своим начальникам-кускам. Без промедления и без всяких исключений. У нас сложилось мнение, что у него хобби такое или даже навязчивая идея – отомстить нам за себя.
Когда пятый или десятый разведчик загудел на губу, на переговоры с Парамоновым отправился самый легендарный дедулька разведроты некто Юрцов – патологический залетчик, садист и потенциальный урка. Он поймал его и предупредил: еще один раз… и они разъедутся. Юрцов – в дисбат, Параша – в морг. Подействовало. Параша больше разведчиков не закладывал, а просто ловил и, если получалось (с такой-то мордой!), все отбирал.
Так продолжалось до сентября 1984 года, до приказа. Главного приказа нашего призыва. В начале октября стали формировать «нулевую» партию дембелей. Это те – самые лучшие, которые еще до прихода замены уезжали первыми. В основном заместители старшин рот и замкомвзвода. Только сержантский состав. Насколько важно было попасть в такую партию, можно судить хотя бы по тому, что следующая «нулевая», но для рядового состава пехоты уехала домой 2 февраля уже 1985 года.
Из моей роты в эту группу попали трое самых-самых: Саша Хрипко, Коля Олексюк и Вова Крохин – все старшие сержанты, все поднявшиеся из рядовых, все с боевыми орденами (а у Олексюка в придачу к «Звезде» еще и медаль «За отвагу»). Четвертым домой поехал Лешенька Грицынок – известный всему полку стукач по прозвищу Тортилла, правда, без боевых наград, но у него были иные, не менее впечатляющие награды за услуги на «невидимом фронте».
Пятым к ним пристроился Параша, к тому времени уже в звании старшины. Вот так-то, а мы ему когда-то не поверили…
Перед самой посадкой на вертолеты дембелей построили и произвели тщательный обыск личных вещей. Ну, это нестрашно, к шмонам солдат приучен. У всех полупустой «дипломат», а то и вещмешок или даже просто пакет. У Олежки – два баула. Ничего, пропустили. Поехали…
На прощание в виде компенсации уезжающие всем тем, кто остался, клятвенно пообещали: «Не забудем – не простим!» Причем не стесняясь тех, кому собирались не забывать и не прощать. Параша, Тортилла и еще сладкая парочка таких же заметно приуныли.
