Об этом споре ротного с замполитом и об этих перешептываниях солдат я вспомнил где-то через месяц. К тому времени мы все уже примерно знали, что же случилось тогда на операции.
Но вот как-то в палатке зашел разговор об операциях вообще. Ванька Косой, увлекшись, что-то стал возбужденно рассказывать. И тут из отдельной, отгороженной в углу комнатушки вылетел взбешенный Рабинович и во весь голос рявкнул на него:
– А ну рот закрой!
Это было настолько непохоже на нашего Сашу, что через пару минут палатка опустела. А уже поздним вечером в расположение взвода зашел ротный и как бы невзначай, вполголоса сказал Ивану:
– Случилось так случилось… И коль обошлось – радуйся. А языком нечего трепать. Понял?!
Сказано было всерьез. Без всяких шуток. И больше к этой истории никто в роте не возвращался.
* * *
Подробности мне довелось услышать лишь через год. Но зато из первых уст, от самого Ивана Косоговского. Был март 1984-го, полк проводил операцию в районе высоты «две семьсот» – Санги-Дзудзан, в просторечии именуемой Зубом. Ваня был уже без пяти минут (а точнее, без пяти недель) дембель, а я соответственно дедушка. В нескольких километрах от места высадки, на середине довольно просторного плато, наша рота была зажата перекрестным огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Недаром – укрепрайон. Мы залегли. И так получилось, что я случайно оказался в паре именно с Ваней.
Только мы с ним начали спешно окапываться, как прилетела вертолетная пара и, перепутав цели, всадила по залегшей роте полкассеты НУРСов. Слава богу, пронесло. Впрочем, сюрпризы во время той операции начались еще при десантировании. Духи умудрились сбить одну «двадцатьчетверку» и две «восьмерки», что уже само по себе нечто небывалое, потом вот по ошибке родные вертолеты добавили. И все это за несколько недель до приказа – как тут не расслабиться и не поделиться наболевшим с ближним своим. Я начал, правда не очень напирая, расспрашивать Ваню, что же там случилось, на той давней операции. Но он разговорился неожиданно легко и рассказал мне обо всем подробно.
Ваня шел в отдельной группе из семи человек, проводившей шмон, по самому краю кишлака. В какой-то момент группа разделилась и в крайнюю усадьбу вошли только двое – Косой и кто-то из дедов.
Дом был пуст. Вдвоем они быстро облазили все закоулки и собирались уже было уходить, но тут Ваня у самой стенки приметил прикрытый небольшой – в полчеловеческого роста – дверной лаз. Прислушавшись, он отчетливо услышал за ним напряженное дыхание. Ваня хотел было позвать напарника, но тот куда-то исчез. И тут Ваня по-настоящему испугался, и, как он сам сказал, в нем взыграл древний инстинкт.
Но это я сейчас так обозначаю – «древний инстинкт», а тогда Ваня сказал какими-то иными словами. Но я и без его слов слишком хорошо знал, ЧТО это такое. Имя этому инстинкту – жажда крови, или, как в наше время говорят умные дяди, «фронтовой психоз». А это страшное желание. Оно настолько сильно, что нет никаких сил сопротивляться. Я сам был свидетелем, когда батальон открыл шквальный огонь по группе, спускавшейся с холма к колонне. И это были НАШИ солдаты! Отделение разведки, отходившее с прикрытия! Расстояние было метров двести, и то, что это свои, все понимали процентов на девяносто. И тем не менее – жажда смерти, желание убить во что бы то ни стало.
Десятки раз я видел собственными глазами, как молодые, «приложив» своего первого «чувака», орали и визжали от радости, тыкали пальцами в сторону убитого противника, хлопали друг друга по плечам, поздравляли и всаживали в распростертое тело по магазину – «чтобы наверняка». Я знаком с одним снайпером, который, застрелив своего первого «духа», вскочил под сплошным огнем и, как полоумный хлопая в ладоши, прыгал вокруг вздымавшихся возле его ног султанчиков. Потом он успокоился, залег и так же, как и все, всадил в неподвижное тело еще с полдесятка патронов. Не каждому дано перешагнуть через это чувство, через этот инстинкт, задавить в душе этого монстра…
Ваня замер перед дверью. Сердце у него бешено колотилось, но он уже решился. Над дверным проемом была проделана, судя по всему ведущая в потаенную каморку, отдушина. Ваня спокойно выдернул чеку из «эфки», отпустил предохранитель, потом хладнокровно отсчитал несколько секунд и не кинул, а положил (!) гранату на край проема. После этого он легонько, одними пальчиками, подтолкнул ее внутрь. «Эфка» покатилась… А потом грохнула так, что у Вани заложило уши и чуть не встало сердце. Но он быстро взял себя в руки, встряхнул головой и дал короткую очередь в дверь. Потом вышиб ее ногой и, присев, замер на пороге.
На полу в комнатушке, вытянувшись во весь рост, лежала мертвая старуха, а чуть поодаль от нее – молодая женщина. Но она еще была жива. Протягивая к Ване руку, женщина что-то хрипела и пыталась ползти. Вокруг старухи и женщины копошились, конвульсивно дергались или просто лежали на полу семеро детей в возрасте от года до пяти-семи лет. По словам Вани, он поначалу просто «вырубился» – как поленом по голове огрели: «Ничего не соображал, как отмороженный!» Но потом все так же «не в себе» Ваня поднял автомат и выпустил в шевелящийся человеческий клубок остаток магазина. А когда уходил, положил на пол еще одну «эфку»…
Я тогда спросил его: зачем он это сделал? Зачем было добивать? Зачем кинул еще одну гранату? Ваня мне честно ответил: «Не знаю…» Потом добавил: «Понимаешь – не в себе был. Как кто-то другой…»
Минуты две-три он сосредоточенно молчал, а после, уже задним числом, начал придумывать разные объяснения своему поступку:
– Может, не хотел, чтобы мучились – все равно кранты! Да и особисты… ты ж знаешь.
Действительно, знаю. По голове за такие вещи не погладят. Ване еще повезло, что в дисбат или на зону не угодил – Пухов с Рабиновичем прикрыли. Хотя одному Богу, наверное, известно, чего им это стоило!
Рассказывать обо всем случившемся Ване было все равно в тягость. Я это почувствовал. И как только он замолчал, я с радостью перевел разговор на что-то иное. Слушать его рассказ было тяжело, да и не мне грехи Ване отпускать.
* * *
Через несколько месяцев в одной из последних партий Ваня уехал домой. И можно сказать, благополучно: за последующие операции он был награжден медалью «За отвагу». Правда, получил ее относительно поздно, в конце второго года службы – такие «залеты» даром не проходят.
Он прислал нам в роту письмо, где сообщал, что устроился на работу в Одесское городское управление внутренних дел, в отряд патрульно-постовой службы, впрочем, для нас это новостью не было: Косой и раньше туда собирался. Кто-то из родственников, служивших в УВД, обещал устроить. А еще Косой прислал маленькую фотографию в форме. Ничего, ему идет…
У меня с Косым были самые теплые, почти товарищеские отношения, да и со многими другими ребятами в роте он дружил. Но почему-то при популярном ныне слове «гражданская война» я всегда вижу перед глазами именно эту фотокарточку. Маленькую. Три на четыре всего-то…
Этот случай произошел в сентябрьской колонне 1983 года. Третьим взводом тогда командовал лейтенант Быстров. Мы его за глаза звали Серега, хотя ему было хорошо за двадцать пять, для армии возраст уже солидный. А возможно, потому, что Серега был «залетчиком» самого бесперспективного толка – отказником. Он не хотел служить.
Такое в армии случается: поступил в военное училище в семнадцать, учиться думать самостоятельно начал в двадцать… Конечно, можно было приспособиться и в армии, найти тепленькое местечко, но Серега об этом и слушать не хотел – «в падлу»! Уйти из вооруженных сил «по-хорошему» в то время было все равно что якуту выехать на ПМЖ в Израиль. Поэтому оставалось лишь два пути: либо навсегда заболеть, либо служить так, чтобы сами отпустили, – от греха подальше. Серега именно на это и был нацелен.
Но конфликтовал он только с армией как таковой, солдат же берег и, как это ни странно, уважал. Мы ему, естественно, платили тем же. Напоследок, перед своим неизбежным и скорым дембелем, Серега решил подготовить нас семерых, осенников 1982 года, так, чтобы мы выжили сами и, когда уйдут деды, помогли уцелеть остальным, прибывшим на замену. Для этого он, оставив старослужащих в покое, чему они безмерно обрадовались, везде таскал нас за собой. А приходилось Сереге несладко, ведь и ротный у нас был залетчиком еще тем. В общем, два сапога пара. При таком раскладе, известное дело, добра не жди. Мы и не ждали. И в ту колонну половина нашего взвода угодила в боевой дозор.
Три четверти дороги колонна, как правило, идет пешком – опасные участки, мины. Впереди уступами движутся саперы; группа номер один, со щупами и легкими миноискателями, снимает противопехотки; вторая с собаками ищет знаменитые пластиковые «итальянки» (миноискатели их практически не брали – всего грамм металла, какая-то деталь взрывателя) и основная – фугасы.
