– Уголь, – авторитетно заявил папа.
Когда я была маленькая, у нас была печка, которую топили дровами. Мы готовили на ней семейные ужины. Когда ее не стало, а ее место заняли новая электрическая плита и поддельный камин, мне было очень грустно.
Мы вернулись к нашему темному дому и обнаружили возле него встревоженного мужчину, который пытался оттолкнуть свою машину от нашей. Завидев нас, он принялся переминаться с ноги на ногу, напустив на себя невинный вид, что особенно сложно сделать, когда твой передний бампер застрял в чьем-то «универсале».
Папуля тихо присвистнул.
– Ого-го, жена-то не обрадуется… – поведал он незнакомцу, как будто одна лишь угроза недовольства моей матушки могла убедить совершенно незнакомого человека в том, что не стоит делать ноги с места происшествия. Он обошел по кругу машины, изучил повреждение, которое, даже я это видела, оказалось сущей ерундой. Но незнакомец явно воздал должное рождественским возлияниям и был в панике.
– Ну, не знаю… – протянул папуля, цокая языком. – Ущерб-то серьезный…
Мужчина запросил пощады. Обычная история: прежние отметки в правах, маленькая страховка, дома жена, готовая родить многоголовую гидру, и только его возвращение вовремя может спасти ее…
– Давай так, я возьму с тебя две сотни – и будем считать, что мы в расчете, – проговорил отец, поглаживая подбородок.
– У меня с собой только сто двадцать.
– Ладно, сто двадцать и во-он та бутылка вискарика с твоего переднего сиденья.
Короткий кивок – и побежденный протягивает отцу дань. Отец нагибается, они совместными усилиями расцепляют бамперы. Мужчина залезает в салон и медленно отъезжает, мямля слова благодарности.
Мы махали ему, пока он не завернул за угол.
– Ну что ж, волнительная могла быть история, – прокомментировал папуля, отпирая дверь. Протянул мне половину бумажек. – Давай не будем говорить маме, ладно?
Первая проститутка, которую я в своей жизни увидела, была доброй знакомой моего отца. Это случилось примерно в то же время года. Я еще была студенткой.
Отец не сводник и не сутенер, могу поклясться в этом. Просто у него есть привычка браться за невыполнимые проекты. Возможно, будь он законченным католиком, удовлетворил бы требованиям, предъявляемым к святым. Его альтруистические усилия варьировались от воскрешения обреченного ресторана до реабилитации целого ряда падших женщин. Эта склонность привела в свое время к немалой холодности со стороны матушки, но в ее распоряжении было несколько десятилетий, чтобы попривыкнуть к его добросердечию.
Первая проститутка, которую я в своей жизни увидела, была доброй знакомой моего отца.
Она угадывала, что отец взялся за очередной безнадежный случай, еще до того, как он успевал открыть рот.
– Может быть только одна причина, почему тебе взбрело в голову прийти с цветами! – рявкала она из кухни. – И это точно не наша годовщина!
А может быть, именно ее кандидатуру следовало бы предложить на рассмотрение Ватикану?..
Радость от каникул в тот год была для меня значительно подпорчена недавним разрывом с парнем (помимо того, что я не христианка). Пошлость этого праздника порой очаровательна, время от времени – действует на нервы, но в тот год она была просто невыносима. Все, что я видела вокруг, – это множество людей, радующихся событию, не представляющему для большей части мира особого значения, воплощенному в километрах безвкусной мишуры и тоннах никому не нужных подарков. Однажды днем, стоя в очереди в банке, я увидела собственное перекошенное отражение в дешевом красном елочном шарике, и меня осенило: насколько преходяще и бессмысленно это все – каникулы, банк, мир в целом… Я ощущала себя неспособной даже разозлиться на свое одиночество. Полное поражение. Так что я поступила так, как поступило бы любое испорченное дитя-переросток, – отправилась домой, чтобы как следует похандрить.
В качестве восстановительной прогулки мой отец предложил навестить вместе с ним одну из его «подруг». Она, как мне было сказано, только что освободилась из тюрьмы, где сидела по ложному обвинению в результате своего пристрастия к наркотикам. Вновь получив право опеки над детьми, она работала уборщицей в отеле и «пыталась воздерживаться». Прелестно! Я натянуто улыбнулась, и мы поехали на встречу с ней.
С четверть часа мы сидели в машине молча.
– Я знаю, что ты знаешь, что мама этого не одобряет, – сказал он внезапно, констатируя очевидное.
Я ничего не ответила и уставилась в окно, за которым людские ручейки выливались из магазинов в ночь.
– Она правда чудесный человек, – аттестовал он свою подругу. – Дети у нее совершенно очаровательные.
Лжец из моего отца никудышный. В угрюмой кухоньке она попотчевала нас сказкой о септической инфекции на ногте большого пальца, которая вылилась в неделю без работы. Двое ее сыновей оказались как раз такими, какими я их представляла: старший, лет пятнадцати, ощупал глазами мою фигуру (через три слоя плотной одежды!), в то время как его младшего брата невозможно было оттащить от телевизора.
Я думала о своем последнем бойфренде. Он бросил меня внезапно, обвинив в снобизме и полном отсутствии сочувствия к другим людям. Что ж, как сказал Филипп Ларкин[25], через это полезно пройти.
Остальные взрослые и сынуля-тинейджер вышли из комнаты, чтобы взглянуть на его велосипед – ржавеющую кучу хлама, спасенную из мусорного контейнера, которая валялась возле наружной двери. Руки у моего отца золотые, и он пообещал оценить состояние здоровья древнего агрегата. Я понимала, что эта попытка кончится скорее безвозмездным даром молодому человеку в виде наличных, чем воскрешением его велика. Меня, надутую, оставили наблюдать за тем, как младший сражается с пультом от телевизора.
Как только комната опустела, он повернулся ко мне.
– Хочешь посмотреть мою птичку?
Господи помилуй! Это что, эвфемизм какой-то? Я терялась в догадках.
– Ну, давай, – кивнула я.
Мы подошли к окну, и он открыл его. Снаружи рос большой куст остролиста. Мальчик прищелкнул языком и подождал. Слышно было только урчание мопедов и радостные пьяные выкрики из паба. Он снова прищелкнул языком и свистнул. И вдруг маленькая лазоревка пискнула в ответ и вылетела из куста, приземлившись на его плечо. Когда он протянул руку ладонью вверх, она перелетела на нее.
Отвернувшись от окна, он велел мне подставить свою ладонь. Я повиновалась. Он показал мне, как убирать руку, чтобы лазоревка начала падать, и подхватывать ее снова, когда она раскроет крылышки.
– Вот так я научил ее летать, – пояснил он.
– Ты учил ее летать?!
– Кошка убила ее маму, поэтому мы взяли гнездо домой, – объяснил он. – Ловили сверчков и скармливали птенцам, держа пинцетом.
В гнезде было шестеро птенцов, но выжил только один. Мальчик показал мне еще один трюк: лазоревка сидела у него на плече, а он поворачивал голову то вправо, то влево, то снова вправо – птичка свистела в то ухо, которое он ей подставлял.
Вернулись с улицы остальные, старший разрумянился от удовольствия, разлучив моего отца с некоторой частью содержимого его бумажника. Птичка выпорхнула наружу, и младший закрыл окно. Их мать отважно завела разговор о каком-то еще недавнем недомогании, являющемся, по ее словам, следствием качества пищи в тюрьмах ее величества: «Почти ничего не дают, постоянно с голоду помираешь, но все равно жиреешь». Мы посидели еще, выпили по чашке чаю с шоколадным бурбоном, а потом мы с отцом отправились домой. В молчании.
Длинное пальто: есть.
Темные очки: есть.
Часовое алиби для родителей: есть.
Я вне дома и свободна!
Успела на рандеву вовремя. Он опоздал. Я прихлебывала кофе и притворялась, что читаю газету. Он проскользнул в дверь незамеченным, сел напротив меня. Я кивнула в знак приветствия и толчком послала сверток через столешницу.
А4 осторожно приподнял крышку и заглянул в коробку.
– Ты уверена, что это то самое? – спросил.
– Лучше не бывает, – ответила я. – Результат гарантирован.
Он выдохнул, плечи расслабились.
– Если я могу спросить – тебе действительно нужно столько продукта, чтобы провести неделю с семьей?
– В противном случае эти акулы меня прикончат. – Он снова приоткрыл коробку и глубоко вдохнул. – Как только они почуют в воде кровь, я смогу подкинуть им эти шоколадные трюфели. Это купит мне по меньшей мере несколько часов передышки.
– Это секретный рецепт, – приврала я. На самом деле я нашла его в Интернете. Масло, шоколад, сливки и ром. Так просто, что даже я не сумела ничего испортить.
А4 и я пару лет встречались, даже жили вместе какое-то время. Мы не завели, как говорится, общего ночного горшка, но это было вполне удобное домашнее сосуществование, и у нас нашлось много общих хобби. Например, жаловаться на весь остальной мир. Это продолжалось, пока я не переехала в Лондон, предприняв первую из ряда безуспешных попыток получить полезную работу. Я недавно очень расстроилась, узнав, что он считал дом для бывших студентов, где мы обитали, «хибарой». Я-то всегда вспоминала его с любовью.
