Вдруг, сквозь провал мимолетного сна, в который он погрузился, прорвалось:
– Леха, ты чего?… Спишь что ли… – во дает!!!
– Странно, задремал… Что-то вдруг… – упарился наверное. А ты чему улыбаешься то?
– Да представил, как твоя запыхавшаяся морда…, вот на этой вот мускулистой раме ворвалась в её машину…, в сюжете сказали, что её недавно из тачки вот так же выкинули…
– Ну да… – эээто первое, что она сразу и сказала…, я бы на ее месте от неожиданности…
– …такому гостю пальцем в глаз ткнул!
– Почему в глаз?
– Да так…, представил тебя…, в конце – концов, ну не вышел бы ты сам…, извиняясь?!
– Да я вообще себя всегда осторожно вел, часто лошком прикидывался и уступал…, правда были ситуации…, ну может «усыпил» бы… аккуратно…
– Ннн-да, велик мир, а путями по нему одними и теми же ходим… Леш, а ты в бегах правда 14 лет пробыл?
– Угу, от звонка до звонка…
– Что-то даже дурновато от такой мысли… Тяжело… – ну в смысле…, с чем сравнить можно?
– С нелегальной работой разведчика – через десять лет нервы в хлам, а через пятнадцать… Вань, я конечно, не знаю на что ты способен, хотя наверное справишься…, но если в тюрьму по этому обвинению попадешь, и осудить вас удастся, то жизнь твоя не просто изменится – она пропадет!
– Нет! Я все таки верю в справедливость…, нет не суда, конечно, а Провидения! Ты ж, кстати, сам собрался «сдаваться»… Не спрашиваю, зачем ты все это затеял, коль о возврате думаешь, но я тебе хочу глаза раскрыть на то, что тебя ждет от Фемиды.
– Ннн-да, безысход какой-то, но я обязан…
– Ничего ты, кроме Господа Бога никому не обязан. А для ориентира – представь себе, что мне «обвинение» в совершении особо тяжкого преступления, «подписку о невыезде» и постановление об объявлении меня в розыск, в один день подписали. При всем при том, не поставив меня в курс дела, хотя у меня даже телефон был включен, и я вообще никуда не рыпался, а дома жил!
– Это как это?… – Такое действительно было странным, ведь подобное поведение прокуратуры было основанием для обрушения самого обвинения и задержания, потому как по закону подобное не возможно! Но Иван продолжал и без тени сомнения опирался на имеющиеся документы:
– По мановению росчерка одного премудрого и гламурного представителя прокуратуры…
– Угу… – помпезненько… Дааа жизнь…, жизнь… – она ведь, Вань, бьет почище кнута и норовит аккуратно промеж глаз попасть, что б если не убить, то хоть ослепить, вот как меня скажем…
– Ниче – у меня гены упертые… Родители, ну как и должно быть – и предков помнят, и Землю свою любят, меня этому научили…, теперь правда переживают, но не жалеют…
– Из современной массы пап и мам они уже одним этим многим выделяются… – И уже еле слышно, скорее для себя:
– А из меня ведь ни пол папы, ни треть, ни даже тысячная часть, не получилась… Все ни так, все ни так…
– Из общей массы…, только ведь у нас почему-то вместо того, чтобы подобное заметить и культивировать, «мидасовой тростью» эти торчащие головы обрубают, несмотря ни на ученые степени, ни на авторитет среди интеллигенции, ни на принесенную пользу Родине и потенциал в возможном служении народу…, и вообще, патриотизм и здоровый русский национализм используют зачастую только как приправу, к какому-нибудь дерьмовому политическому блюду…
– Извини, что перебью, «потенциал» – это то, чем либо пользуются; либо опасаясь, уничтожают…, гм…, гм…, особенно у тех, у кого его показатель зашкаливает, а значит взрывоопасен… Вот в царевы или сталинские времена знали, как его в полезное русло направить и при этом не обжечься.
– Да уж – слабый думает об опасности, а сильный о пользе…
– Так вроде бы другого ничего и не надо…, кстати, к священнику мне одному попасть нужно перед возвращением… – И продолжая думать о своих детях и своём отцовстве, закрыв с силой глаза, добавил:
– Да и просто быть – это тоже не мало!.. – На последних словах пожаловали Владимир с Мишкой. Иван посмотрел на последнего – вспомнилось ему рассказанная история со спасенной жизнью, и он на последок, кивая на чудом оставшегося в живых, констатировал:
– Да нет, судя по вполне существующему доказательству твоего благородства, ты без дела не останешся… – И уже обращаясь больше к Михаилу, кивая на «Солдата»:
– А еще меня спрашивает – верю ли я в чудеса!..
– Нам без чудес никак, вообще… Я ведь ни так много пережил, как Леша, но все равно знаю, что самое главное чудо, которому очевидец сам человек – это его собственная жизнь… Ну что, на еще один заход… и по чарочке, ведь вижу – слюньки текут. Уж женушка расстаралась, а крестник твой, Леш, прям своего часа не дождется…
– Так и брал бы его сюда…
– Всему свое время, ты хоть и родственник, и любим мы тебя больше всех, а главное различать умеем…, ну если обо всем договорились, прошу…
Прошло несколько месяцев… и если для Мартына это были десятки дней мучений в ожидании и поисках, перемежающихся с обычной работой, то для Алексей они стали настоящими мытарствами, в конце которых не было отдыха, торжества или свободного долгожданного ВДОХА. Все его естество боролось за выживание и настойчиво толкало спрятаться, скрыться, убежать, в конце – концов, от ужасающей действительности, которой можно избежать, просто скрывшись.
Через десяток лет о нем бы забыли, а еще через столько же забыли бы и о тех, кто помнил о нем. Но как спрятаться от себя?! Конечно не было сопливых извержений совести, зато ее жесткие напоминания свербели, и без того, никогда не заживающие раны прошлого. Ему было не особенно важно, что скажут и как, но все определяло отношение к самому себе – правдивое, настоящее, откровенное. Раз начав (а начав, всегда имеет смысл продолжать), прервать это он уже не мог. А что бы не запутаться необходимо было осуществить задуманное и вернуться.
«Чистильщик» не хотел больше ковыряться в прошедшем, но желал вынести то, что считал возможным, на суд этого мира, не потому, что жаждал справедливости, мазохизма душевного ради, а перестал хоть во что-то ставить свою жизнь, из-за ее обесцененности, прежде всего в своих же глазах, и возможно, как раз, из-за отсутствия в ней правды.
Что у него оставалось? Любить больше было не кого, нечто возникшее к Ксении не могло приниматься во внимание, хоть и разгоралось в глубине…, с дочерью быть не позволительно и он это оправдывал, признавая целесообразным. Друзья найдут, как обойтись без него, сестра и отец – ну что ж, тут были вопросы, но Светланка уже стала не только опытной женой, взвалившей на себя весь груз хранения домашнего очага, а иногда и его строительства, но и прозорливой женщиной, видевшей многое наперед, и многое же избегающей без посторонней помощи.
Батя «чистильщика» через многое прошел за свою жизнь, и научился держать ее удары. Он не останется одинок в кругу семьи дочери и в окружении книг из любимой библиотеки.
Для Элеоноры Алексеевны, которая перебиралась вместе с внучкой в столицу, и скоро станет водить дочь Алексея не только в школу, но и в секции, и музеи, и театры, имея возможность не только воспитывать растущего человека, но и развивать его интеллект, присутствие же или отсутствие «Солдата» рядом было вопросом, скорее, гипотетическим, и вообще читая о нем молитовки, она как всегда полагалась на волю Божию.
Появлению в их лице новых прихожан обрадовался, наш старый знакомый, отец Иоанн, прилежно молившийся за обе души, и с радостью принял пожилую женщину и девочку, сразу ставшими ему родными, в свой церковный приход, причем голос Татьяны использовался, как и прежде в церковном хоре. Бабушка быстро освоила управление небольшой машиной и уже через год выглядела заправским водителем, а чуть позже вместе с внучкой освоила и компьютер, став на старости лет активным интернет – пользователем.
На вырученные деньги с продажи трехкомнатной квартиры в Питере, приобрели на имя дочери «Солдата», разумеется с доплатой, таун-хауз на сто пятьдесят метров в двух уровнях. Так и не продавшийся дом в Вешках, удалось сдать, что давало неплохую прибыль. Осторожность, продуманность и честность в ведении дел друзьями Алексея – Вячеславом и Максимом, позволили со временем увеличить доход и других, пусть и небольших средств, но вполне достаточных для четырехразового посещения Европы в год, приличного денежного содержания, увеличения счета и даже со временем покупки небольшой квартиры в Ленинских горках, но это уже позже.
Устроенность дочери и спокойствие в перспективах ее судьбы позволяли «Солдату» принимать любое решение, без опасений за ее жизнь, здоровье и благополучие. Оставалось лишь найти равновесие в отношениях со своими душой и совестью. Решающим оказались понимание того, что пусть лучше о нем говорят, как о человеке не только совершившем нечто отвратительное, но и пришедшим за это ответить и несущим груз этой ответственности, пусть даже до конца жизни. Для себя он считал это важным, а для ребенка и вообще потомства – чрезвычайно необходимым! Они должны были иметь возможность узнать и причину всего произошедшего, и нюансы этого, и многое, что по словам не только адвокатов, но и следователей, позволяло считать его человеком, а не, сорвавшимся с цепи, псом.
