Оправдание для потомков и перед потомками – вот что играло ведущую роль в принятии решения для Алексея! И трудно обвинить в неразумности человека, желающего думать о будущем не своем, а тех, кто станет продолжателем его, пусть и такой, жизни. ИМ НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ СТЫДНО ПЕРЕД СОВРЕМЕННИКАМИ ИЗ-ЗА НЕГО! А все остальное не важно…
* * *
Через пол года, после удавшегося побега, «Солдат» оказался в Тверской области, в Кимрах, но встречаться с дочерью по понятным причинам сразу не стал, тем более что и дом находился под круглосуточным наблюдением. Он пробыл там ровно столько, сколько потребовалось для обеспечения безопасности этой встречи.
За несколько дней до этого установил на один из стационарных телефонов в офисе государственной конторы в Москве переадресатор, на который принимались звонки только с его мобильного номера, но при этом на определителе вызываемого абонента определялся номер именно этой конторы.
Алексей рассчитывал, что звонок, который он собирался сделать Мартыну, даст тому понять, что его настоящее сегодняшнее местонахождение в Москве, а из-за и так нехватки кадров тот снимет наблюдение и вернет людей от дома Элеоноры Алексеевны в столицу. А поскольку до их переезда в стольный град оставалось не больше недели, то времени почти не было, ведь милиционерам «вести» бабушку и внучку в Москве куда проще, чем здесь, а значит увидеться с Татьяной там будет практически не возможно.
Замысел удался куда лучше, чем можно было предположить, Силуянов услышав долгожданный голос окончательно поверил в возвращение «чистильщика», правда офис был почти сразу оцеплен, но переадресатор не найден, да и зачем? При разговоре Алексей попытался наметить основные условия дальнейших отношений, а поскольку ничего особенно не просил для себя, то на все получил гарантии выполнения обещанного, что наконец-то исключило между ними все недомолвки:
– Мартын Силыч, добрый день – это Алексей… «Солдат»…
– Что ж ты со мной делаешь, а?!!!.. Надеюсь не передумал?…
– И не совестно вам сомневаться то, ведь однажды вы мне уже доверились, и как можете убедиться, остались живы и здоровы…
– Чего?! О чем это ты? Когда это такое было-то?…
– А мне кажется вы знаете, только время тянете… Вспоминайте… Кафе, чашечка кофе, вы с другом ждете кого-то…
– Нет, не помню…
– Встреча с адвокатом, после него должны были подойти…
– Ты не о Праге сейчас?!.. Не может быть, хотя что-то этот Марат говорил, когда их сюда с «Осей» на пол года экстрагировали, и Олегов тоже… Впрочем, я так и думал, что это ты, только из головы совсем вылетело…
– Возможно, возможно… – какая разница… Помните, что я вам тогда сказал… иии – вы поверили, мало того сделали именно так, как я предлагал…
– Да уж…, «крестничек», ну и рожа у тебя тогда была…, а этот платок…, хотя прямо вылитый араб!.. Вот оно значит как, признаться яяя…, мне так и казалось, я так Паше и сказал… дааа.
– Мартын Силыч, вы хоть сами то понимаете что мне грозит, если я вернусь?…
– А что такое?… Мыыы тебе поможем…
– Ох-хо-хох… «пыж» мне рисуется во всю мою замечательную физиономию, а «пыж» – это значит на-всегда! Ладно обойдемся без сентиментальной полемики… В общем, ждите меня на ближайшем заседании суда, все равно уже заочно судить начали, адвокатов надеюсь пустят. И еще одна просьба: я не зайду в здание суда, если доподлинно не буду знать, что там нет тележурналистов. Я дам показание прямо сразу и хочу, что бы их слышал весь белый свет! Если по тем или иным причинам, вы меня этого лишите…, и вообще…, мне хотелось бы, чтобы это был прямой эфир, достаточно даже интернета… Так вот, если этого не будет, а я окажусь уже у вас, развернутая запись этого выступления, уже заранее записанная, будет на следующий день распространена, кстати, вместе с записью этого телефонного разговора…
– Ну ты…, вы…, ну блин, в своем репертуаре! «Солдат», все это я тебе гарантирую, по крайней мере, все это нам самим нужно, хотя в суде то я гарантировать ничего не могу…
– Тогда я тоже…, а потом, Силыч, не юродствуй – все вы можете…
– Перезвонить сможешь, скажем завтра?
– Это смотря через сколько вы на место, от куда я сейчас звоню, пребудете…
– Да скоро уже, только что-то мне подсказывает, что тебя там и не было никогда… – ну так ведь служба – сам понимаешь, генерал вон уже пол года со своей «шишки» мою задницу не снимает, ты ж обещал месяц – два, а вышло…
– Ну так и вы меня судить заочно начали!..
– А что прикажешь делать, если у твоих подельников все сроки вышли, а прокуратура продлевать отказалась. Точнее ей запретили… из-за твоего, кстати, побега!.. – Буря эмоций захватывала обоих, и больших трудов стоило удержаться от проявлений гнетущих переживаний. В этот момент каждый из них мог смело констатировать, что глубоко чувствует родственную душу другого, и чувство это с лихвой перекрывало очевидное, когда-то профессиональное противостояние, и сегодня ставившее их по разные стороны трибуны в суде. Обращение друг к другу внезапно переходило от «Вы» к «ты» и обратно, и почему-то не казалось странным, напротив закономерным, просто выражающим то близость отношений, то безусловное уважение.
Представляя выражение лица Мартына, Алексей улыбнулся в бесконечность неба и шутливо продолжил…, шутливо о грустном и неизбежном предстоящем:
– Ладно, совесть поимейте, это же надо – палач своей жертве еще что-то предъявляет!..
– Ну вот…, я же говорил, что обманешь – только позвонили и доложили, что в этом офисе тебя нет, да и никогда не было, опять начальство не снимая порток отжарит! «Солдат», ну что ты за человек, а?!.. – Но на том конце были уже гудки, и несмотря на них, настроение у опера было, таким замечательным, каким не было последние пол года.
Суд действительно начали и Шерстобитов проходил в виде обвиняемого, правда заочно – так потребовали, а значит так и сделали!
Все, кроме его преданного «Санчеса», тоже оказавшегося на скамье подсудимых, валили все на отсутствовавшего, полагая, что больше никогда его не увидят – действительно, не враг же он сам себе!..
…Воспользовавшись снятым наблюдательным постом от дома дочки, отец провел целый час в ее обществе, больше в молчании, внимая каждое слово ею произнесенное. Слушая, он все шестьдесят минут ощущал, что не может от этого ребенка оторваться и, что тем более, не хочет терять эту возможность, самовольно сдаваясь на милость правосудия. Хотя какая милость, ведь он себя не представлял дальше зала суда и не знал, что будет после – может ему и не удастся дойти своими ногами и произнести рвущееся наружу покаяние – кто их знает этих ментов!..
Дочка радовалась, смеялась, называла его дядей, но один раз, когда бабушка отошла на минуточку, назвала папочкой и чмокнула по-детски в губы. Отпускать его Татьяна не хотела и буквально рыдала, совместным трио с Элеонорой и как всегда, присутствовавшим батюшкой.
Что можно сказать?! Пока еще несколько дней Алексей останется свободным человеком и именно таким хотел предстать и предстал перед Татьяной. Это было принципиально и могло выглядеть, как прощание с этим миром…
Отец и дочь обнялись – он стоя на одром колене, она – обвив его шею двумя руками и шепча на ухо: «Папочка, папочка, милый папочка» – будто провожая, без надежды встретить его еще хотя бы раз.
На последок она отошла на шаг, вытерла слезы, потом подошла, и глядя глаза в глаза с пятнадцати сантиметров, как ему показалось, очами взрослого человека, тихо произнесла:
– Лешечка… – это все временно, и это сейчас ты такой, а скоро станешь, как ребеночек… Вот увидишь…, вот увидишь…, и ты меня удочеришь… – правда?!..
– Ну не знаю…, еслиии бабушка не будет против, да и вообще… Господи! Как такое может быть?!..
– Вот увидишь все будет хорошо…, только не пропадай больше никуда…, пожааалуйста… – Что можно ответить ребенку, которого заочно любишь, которому нельзя признаться, что ты его отец, но который, что бы ты не говорил, уверен – именно ты и есть папа! Что можно сказать этому человеку, только что случайно разорвавшему тебе сердце, понимая что у вас нет будущего, и прежде всего потому, что ты не можешь оправдать его надежды! Неее мооо – жееешь!!!..
* * *
… В течении нескольких дней «Солдат» не мог прейти в себя после прощания с дочкой. Он ушел в лес и несколько часов бродил, не зная, как найти выход из жизненного тупика. Все, что накопилось за эти годы, превратилось в два потока, и вырвалось наружу ручейками слез. Он рыдал в одиночестве, в одиночество и уходя, он обрекал себя на это ради дочери, ее же и покидая. И получалось так, что жертвуя собой ради нее, «Солдат» приносил в жертву и их чувства, и их взаимно притягивающую силу, и все, что сейчас могло составить его жизнь и их семью!
Он спрашивал сам себя: «Кому это надо?!» – и сам же отвечал, что и ей тоже, но понять это в состоянии лишь он один, осознавая, что только он имеет право на принятие такого решения.
