На том сходе в Народичах, 10 августа 1989 года, когда в район приехала вся правительственная комиссия во главе с ее председателем В. X. Догужиевым, выступал также и заместитель председателя Совета министров УССР Е. В. Качаловский. То, что говорило это облеченное властью лицо, на чьей совести во многом лежат страдания и смерть детей, стыдно, невозможно было слушать. Только, вероятно, нашим сверхтерпеливым народом могли править такие убогие руководители.
Сначала Евгений Викторович попытался свалить все на иностранцев (цитирую дословно по магнитофонной записи, сохраняя стиль и язык): «И я вам скажу: неслучайно сейчас иностранцы бросятся за доллары приехать к нам и изучать уже достигнутое нами знание в этом деле, потому что…» Дальше его слушать не хотели. Это было просто кощунство. Приехать спустя три года в самый пораженный район и не найти других слов! Слов покаяния. Именно они тут были бы уместны. Не сказать о конкретных решениях, как жить этим людям дальше. Но большой начальник ничего этого так и не понял. Зал шумел, а он, видимо, чтобы не ударить в грязь лицом перед еще большими начальниками из Москвы, принялся бессовестно и косноязычно воспитывать людей: «…давайте себя вести как следует. Не надо, я могу не выступать. А кричать – это не базар. Давайте здесь слушать. Не нравится – выйдите. Не нравлюсь я выступать – давайте я пойду сяду, идите вы выступайте. Шо это за гудение такое? И там от дирижер сидит, женщина около микрофона, то вверх руки – кричите, то вниз руки – не кричите. Не надо создавать такую обстановку. Как вы себя ведете?!»
Ничтоже сумняшеся, Качаловский делал свои заявления дальше: «Поэтому мы не видим там вопроса о том, что мы тогда неправильно решали и отселили столько, тем более что решала тогда правительственная комиссия, Политбюро ЦК КПСС, окончательное решение – количество сел, количество людей, решалось там уже, мы давали только свои предложения, хотя наши предложения были до некоторой степени сокращены».
Качаловский зачитал записку, которую ему передали из зала: «Наши дети пострадали от этой аварии больше всех детей зоны, вывоз наших детей начался 24 мая и окончился 9 июня 1986 года. В самый опасный период дети были в зоне, и никто не предупредил об опасности. Кто за это ответит?»
Никакого вразумительного ответа.
А ведь не кто иной, как Е. В. Качаловский возглавлял на Украине Правительственную комиссию по ликвидации аварии на ЧАЭС. Но только приезд 2 мая 1986 года членов Политбюро Председателя Совета министров СССР Н. И. Рыжкова и секретаря ЦК КПСС Е. К. Лигачева из Москвы в Чернобыль заставил руководство республики выехать на место аварии, к сеющему страх и смерть реактору.
Из зала Качаловскому задали еще один, почти аналогичный вопрос: «Почему наши дети были вывезены позже, чем дети Киева, Киевской области, чем дети Белоруссии, которых вывезли в первой половине мая 1986 года, кто персонально принимал решение по нашему району?» В ответ – снова сплошной горячечный поток сознания: «Я вам отвечу, что мы проводили демонстрацию 1 Мая, стояло все Политбюро, стояли наши жены, дети, внуки, и тоже задают в Киеве такой вопрос: кто дал указание проводить демонстрацию, потому что не было запрета, и никто – ни ученые наши, ни специалисты, эти товарищи, которые сегодня выступали здесь красноречиво через три года, пожарник, когда приходит, дом сгорел, – товарищи, а у вас здесь… такой умный, а то, что он вчера приходил до пожара, он не знал, а после пожара все такие умные, поэтому понимаете, вы тогда тоже могли встать… Мы тогда тоже еще не знали, как может, где эта радиация, в каком количестве ее было тогда, вы не давали предложений, вы даже после демонстрации не пришли через полгода, а токо через три года, потому, ну хорошо, значит, получилось так с демонстрацией».
Слушая беспомощное выступление Качаловского, сгорая со стыда, я вспоминала события месячной давности. 12 июля 1989 года на первой сессии Верховного Совета СССР рассматривалась кандидатура Ю. А. Израэля на пост председателя Государственного Комитета по гидрометеорологии. Депутаты из Украины и Белоруссии задавали Юрию Антониевичу вопросы по Чернобылю, которые уже стали вечными: почему никто не знал о картах радиозагрязнения, почему не было информации об уровнях радиации, кто принимал решение о проведении Первомайской демонстрации, почему не вывезли детей из Киева своевременно? И так далее.
Тогда в стенах советского парламента и разыгралась настоящая драма, главными действующими лицами которой стали Ю. А. Израэль, председатель Госкомгидромета СССР, снова претендовавший на этот, член Политбюро ЦК Компартии Украины, председатель Президиума Верховного Совета республики B.C. Шевченко и председатель Совета министров СССР член Политбюро ЦК КПСС Н. И. Рыжков. Взаимообмен обвинениями, произошедший на виду у изумленных депутатов (к тому же сессия тогда еще транслировалась в полном объеме по Центральному телевидению на весь Советский Союз) многое прояснил. Как только Израэль, загнанный в угол Валентиной Семеновной Шевченко, начал называть, куда и кому поступала от него информация с первых дней аварии, она стала яростно обвинять Израэля в том, что он вместе с академиком Ильиным дал заключение о радиационной обстановке в Киеве и области, которая якобы не представляла никакой опасности для здоровья населения, включая детей.
С высокой трибуны парламента Валентина Семеновна обращалась к председателю Госкомгидромета СССР: «Вы очень хорошо помните, когда вы сидели за столом напротив меня, и я задала вам вопрос: „Юрий Антониевич, как бы вы поступили, если бы в городе Киеве находились ваши внуки?“ Вы промолчали. <…> Все остальные решения, которые принимала Государственная комиссия, политическое руководство Украины выполняло неукоснительно, очень оперативно работая круглые сутки, принимая абсолютно все меры и согласовывая все свои действия с политическим руководством страны».
Так, в предчувствии возмездия, они начали выдавать друг друга. Не где-то, а в парламенте. Кстати, B.C. Шевченко была народным депутатом СССР именно от Киевской области, чернобыльская зона – ее избирательный округ. Вот что написали в адрес Верховного Совета СССР в своем коллективном обращении ее избиратели: «У нас в Верховном Совете есть свой депутат – Шевченко Валентина Семеновна, но ни разу она с нами не встречалась. Не смогли мы с ней встретиться и в Москве. Предупредив Валентину Семеновну о встрече, мы прождали ее целый день на Калининском проспекте, 27 (здесь находились Комитеты Верховного Совета СССР. – А.Я. ), но как выяснилось, в этот день она уехала в Киев. Больше на ее помощь мы не рассчитываем».
В конце этой эмоциональной речи, не сказав ни слова покаяния, Шевченко заявила: «Я думаю, что сегодня нужно Юрию Антониевичу, занимая такой высокий государственный пост, отвечая за исключительно важный участок работы, занимать не соглашательскую, а очень принципиальную позицию. И я буду голосовать против вас, Юрий Антониевич!» После этого заявления в зале послышались аплодисменты. Увы, аплодировали человеку, на совести которого во многом лежит потеря здоровья детей, замалчивание годами истинного положения в зонах радиации, утаивание информации. (После распада СССР Генеральная прокуратура Украины признает ее виновной, но об этом – впереди.) Все в сессионном зале напоминало фарс.
После Шевченко слово немедленно, вне очереди, было предоставлено Председателю Совета министров СССР Н. И. Рыжкову. Николай Иванович энергично парировал: «Вот здесь говорят о событиях 7 мая. Как заседало Политбюро Украины, я не знаю, не был на этом Политбюро. Но знаю, что 2 мая был у вас. Второго. Вы помните? Вы помните, что мы с политическим руководством поехали в зону? Это было до 7 мая».
В завершение своего выступления Николай Иванович высказал твердое убеждение в том, что «Чернобыль ему – (Израэлю. – А.Я. ) в вину ставить нельзя». У меня да и, наверное, у других народных депутатов СССР сразу же возник вопрос: а кому можно? Кто же тогда на самом деле виноват в том, что не было информации, что страну заливали потоки слухов, кто давал распоряжение засекретить всю информацию? Кто, наконец, ответит за последствия этого засекречивания? Получается так: больные, обманутые люди есть, виновных – нет. Впрочем, это главный урок всей нашей истории. У нас всегда ЦК КПСС, политбюро и «лично» принимали решения, а отвечать было некому. А если и отвечают, то, как правило, стрелочники. И Чернобыль – не исключение.
Через шесть лет после Чернобыля, уже после распада СССР, мне удалось раскопать немало совершенно секретных документов Политбюро ЦК КПСС по Чернобылю. К постановлению Политбюро партии от 22 мая 1986 года под грифом «Совершенно секретно» приложена такая же засекреченная записка журналиста «Правды» Владимира Губарева (того самого, который отказался печатать мою статью). Вот что, в частности, он сообщает: «Уже через час (после аварии. – А.Я. ) радиационная обстановка в городе была ясна. Никаких мер на случай аварийной ситуации там не было предусмотрено: люди не знали, что делать.
