И я отдался решению этих задач со всей страстью, посвящая им все имевшееся у меня свободное от основного производства время. В этом деле мне изрядно помогал мой компаньон, талантливый, творчески одаренный механик Гальске. Особенно это справедливо в отношении многих изменений и усовершенствований, которые он внес в наш аппарат, получивший благодаря качественному и аккуратному изготовлению под контролем Гальске широчайшее распространение в телеграфных сетях. Ту большую славу, которую имела фирма «Сименс и Гальске» в телеграфном деле, можно в значительной мере приписать тому, что работами в ней руководил не часовщик, как это было прежде, а именно механик.
Тогда у нас не было времени для написания статей в журналах и научных монографий. Патенты мы также брали лишь в редких случаях. Германского патентного права тогда еще не существовало, а в Пруссии срок действия патента ограничивался совершенно произвольно смешными тремя-пятью годами, и тратить время на его получение не имело большого практического смысла. Поэтому значительная часть изобретений и технических решений, сделанных нами в те годы, не подтверждена ни документами, ни публикациями.
С последствиями этого я столкнулся несколько лет назад. Некий господин из Соединенных Штатов неожиданно заявил, что он является изобретателем подземного кабеля, провода в котором защищены гуттаперчевой изоляцией. Несмотря на то что такими проводами пользовались уже четверть века, он защитил свои права на это изобретение, что угрожало Американскому телеграфному обществу колоссальными убытками. Для того чтобы их избежать, Общество отправило в Берлин специальную комиссию во главе с директором, «генералом» Экертом. Ее целью было отыскать печатные сведения о том, что покрытые гуттаперчей провода были использованы мной еще в 1846 году. Они послали мне письменный запрос, на который я вынужден был ответить, что печатных документов по этому поводу найти нельзя, зато упоминание изолированных проводов присутствовало в актах комиссий Генерального штаба и телеграфной дирекции. Однако для них этого было мало. Американцы в поисках печатных публикаций пошли по другому пути. Во многих немецких газетах они дали объявление, в котором обещали солидное вознаграждение тому, кто найдет напечатанное в 1847 году описание подземных телеграфных проводов, проложенных вдоль Анхальтской железной дороги. Прием сработал. Уже через несколько дней из разных концов Германии к ним пришли газетные и журнальные вырезки с необходимыми описаниями. Члены комиссии поздравили меня с тем, что мои права на изобретение гуттаперчевых проводов были подтверждены, и уехали обратно в США. Однако результаты работы комиссии так и не были опубликованы. Говорят, что Общество сочло для себя более выгодным договориться с американским «изобретателем».
После проведения линий на Франкфурт и на Кельн в Германии наибольшую популярность получила именно подземная прокладка. Под землей на глубине двух футов были проведены не только государственные линии из Берлина в Гамбург, Бреслау, Кенигсберг и Дрезден, но даже частные линии железнодорожных компаний. И это несмотря на то, что недостатки данного способа становились день ото дня все заметнее. Проложенные на глубине полутора-двух футов в рыхлой песчаной земле вдоль железнодорожного полотна провода, особенно старые, первые, все чаще становились жертвами крыс и мышей. Этого не случалось с проводами, проложенными глубже, но затем повреждения стали появляться и у них.
Мне тогда казалось, что с бедой можно справиться, защитив провода свинцовой оболочкой. Для этого я поступал так. Сперва через прямую свинцовую трубку я с помощью мехов проводил пеньковую бечевку и уже с ее помощью втягивал в трубку заизолированные гуттаперчей провода. Потом стягивал трубку так, чтобы провод сидел в ней возможно более плотно и между ее стенками и изоляцией не было пустот. Позже удалось просто покрывать провода свинцом, нагретым до определенной температуры, которую следовало некоторое время поддерживать. Проблемы же, связанные с поддержанием заданной температуры, я решил путем изобретения специального термоэлектрического агрегата.
Такие, защищенные свинцовой оболочкой, кабели мы с Гальске прокладывали в начале 50-х годов множество раз. Например, при налаживании связи полицейской и пожарной служб Берлина. Вот уже много лет эти трубы вполне успешно выполняют свою функцию. Постепенно эти линии заменяли новыми кабелями, но и сейчас, спустя 40 лет, еще можно встретить вполне сносно работающие освинцованные участки. Только в тех местах, где свинец входит в непосредственное соприкосновение с почвой и содержащейся в ней разлагающей органикой, которая вступает с ним в реакцию и образует ацетат и карбонат, оболочка быстро разрушилась.
Упомянутые выше полицейский и пожарный телеграф соединяли 50 берлинских станций с центральным полицейским и пожарным отделениями. Связь между ними строилась по интересной схеме, когда сообщение о пожаре подавалось одновременно на все станции, а полицейские депеши шли только в центр. Эта наша сеть работала вполне успешно в течение более чем двух десятилетий, после чего ее заменили более простой пишущей системой Морзе.
С ней широкую немецкую общественность впервые познакомил некий господин Робинсон, представивший ее в Гамбурге в 1850 году. Простота аппарата Морзе, относительная легкость его азбуки и гордость, охватывавшая всякого, кто научился ими пользоваться и стал настоящим жрецом системы, – все это способствовало тому, что новый телеграф весьма быстро заменил собой прежние стрелочные и печатающие механизмы. Мы с Гальске сразу признали плюсы нового прибора и решили усовершенствовать его механику. Мы оборудовали его бобинами с саморегулирующейся скоростью намотки, надежной магнитной системой, безопасной контактной группой, вспомогательными выключателями, усовершенствованными реле и полностью автоматизированной системой трансляции. Система работала так, что электрические сигналы из одной цепи переходили в смежные, имевшие свои отдельные батареи. Таким образом, даже в сети, состоявшей из нескольких замкнутых цепей, конечные пользователи могли общаться без помощи промежуточных телеграфистов.
Эту трансляционную систему я разработал еще в 1847 году для своих стрелочного и печатающего телеграфов и представил работающую модель так называемого ретранслятора комиссии Генерального штаба, но все ее плюсы проявились именно после появления аппаратов Морзе. Впервые ее применили на линии Берлин – Вена, с промежуточными станциями в Бреслау и Одерберге. Следует заметить что впоследствии трансляционная система была усовершенствована директором австрийского телеграфа профессором Штейнгелем[78], снабдившим бобину пишущего аппарата автоматическим выключателем.
Дольше всех верность стрелочному телеграфу сохраняло железнодорожное ведомство. У нас с ним были хорошие отношения, но мы сами создали себе в этой области конкурента, который потом нам часто и сильно мешал. Когда-то школьный учитель из Нордгаузена доктор Крамер представил на суд телеграфной комиссии созданный им и его товарищем часовщиком небольшой стрелочный телеграф Уитстона. Аппарат уступал моему по множеству параметров и был почти сразу отвергнут. Но доброму генералу фон Этцелю и мне было жаль бедного учителя, потратившего на постройку прибора почти все свое состояние, а комиссия не имела права выдавать пособия, и я купил аппарат Крамера за 500 талеров. Через полгода тот же доктор Крамер представил комиссии новый прибор, в котором использовалась моя система автоматических прерываний, измененная лишь тем, что в ней для передвижения стрелок был использован часовой механизм. Ему выдали на аппарат патент, поскольку патентное ведомство не нашло причин его не выдавать. Аппараты Крамера работали не хуже наших, за исключением ненадежного часового механизма, поэтому их выход на рынок причинил нам значительные убытки.
После того как я вошел в нашу с Гальске фирму на правах полноправного компаньона, я был целиком занят совершенствованием производства и выполнением множества заказов от железнодорожных компаний. Но зимой 1849/50 года мне удалось выкроить немного времени для того, чтобы систематизировать и опубликовать материалы, связанные с моими опытами над телеграфными проводами и аппаратами. В апреле 1850 года я передал в Парижскую академию наук статью под заголовком «Memoire sur la telegraphie electrique»[79]. Мне помог в этом счастливый случай. В Париже я встретил своего друга Дюбуа-Реймона, который также привез в академию свою работу, и он согласился помочь перевести мой труд на французский язык. Теперь я с удовольствием вспоминаю те без малого четыре недели, что провел в Париже в обществе Дюбуа. Это было интересное и поучительное время, проведенное в общении с самыми известными французскими учеными-естествоиспытателями. В комиссию, назначенную академией для рассмотрения моей работы, входили Пуйе[80] и Реньо[81]. Итоговый доклад был подготовлен Реньо и прочитан им на заседании академии, на которое нас с Дюбуа любезно пригласили. Оппонентом был Леверье[82], защищавший электрохимический телеграф Бэйна[83], однако его остановил председатель собрания, пожизненный секретарь академии Араго[84]. Он поблагодарил меня за статью, которую решено было напечатать в Savants étrangers[85].
