Авторство прав
После того как я вошел в нашу с Гальске фирму на правах полноправного компаньона, я был целиком занят совершенствованием производства и выполнением множества заказов от железнодорожных компаний. Но зимой 1849/50 года мне удалось выкроить немного времени для того, чтобы систематизировать и опубликовать материалы, связанные с моими опытами над телеграфными проводами и аппаратами. В апреле 1850 года я передал в Парижскую академию наук статью под заголовком «Memoire sur la telegraphie electrique»[79]. Мне помог в этом счастливый случай. В Париже я встретил своего друга Дюбуа-Реймона, который также привез в академию свою работу, и он согласился помочь перевести мой труд на французский язык. Теперь я с удовольствием вспоминаю те без малого четыре недели, что провел в Париже в обществе Дюбуа. Это было интересное и поучительное время, проведенное в общении с самыми известными французскими учеными-естествоиспытателями. В комиссию, назначенную академией для рассмотрения моей работы, входили Пуйе[80] и Реньо[81]. Итоговый доклад был подготовлен Реньо и прочитан им на заседании академии, на которое нас с Дюбуа любезно пригласили. Оппонентом был Леверье[82], защищавший электрохимический телеграф Бэйна[83], однако его остановил председатель собрания, пожизненный секретарь академии Араго[84]. Он поблагодарил меня за статью, которую решено было напечатать в Savants étrangers[85].
На меня это публичное обсуждение моей первой посвященной телеграфу научной работы, в котором участвовали ведущие мировые ученые, произвело глубочайшее впечатление и вдохновило на новые работы. Можно, конечно, привести множество доводов против таких обсуждений, которые якобы мешают свободному развитию науки, играя роль санкционирующего органа, но если организовать контроль над ними со стороны общества и обеспечить максимальную публичность и доступность, то они, безусловно, могут стать очень полезными и оказывать большое стимулирующее действие.
Публикация моих «Memoire» в Savants étrangers и перепечатка в «Анналах…» Поггендорфа в статье «Об электрических проводниках и аппаратах» той их части, где говорилось о подземных проводах, обеспечила мой приоритет на некоторые научно-технические изобретения. Тем не менее позднее на часть из них были высказаны претензии со стороны других лиц. В связи с этим я не могу не высказать здесь некоторые соображения по вопросу все растущей потребности в международной защите прав литературной собственности. Надо признать, что за последние десятилетия количество опубликованных на разных языках материалов, посвященных различным научно-техническим вопросам, выросло настолько, что ознакомиться с ними стало очень трудно, почти невозможно. Само собой разумеется, что те, кто посвящает все свое время собственным разработкам, в особенности те, кто действительно способствует развитию научных технологий, часто просто не имеют достаточного времени для того, чтобы ознакомиться с достижениями других людей в той же области, даже если они владеют иностранными языками. Часто именно по этой причине они вообще предпочитают не обращать внимания на труды своих предшественников. В качестве примера я могу привести самого хитроумного и изобретательного физика всех времен – Фарадея. Про заизолированные гуттаперчей провода он узнал лишь спустя много лет после изобретения, когда в Англии их начали применять в морских кабелях, обматывая сверху для надежности железной проволокой. Исследовав некоторые связанные с ними явления заряда, он написал об этом научный очерк. Когда же Дюбуа-Реймон прислал ему без каких-либо комментариев копию моих представленных во Французской академии «Memoire», великий физик моментально напечатал вторую статью, в которой привел выдержки из моей работы и признал за мной безусловное право первенства на открытые явления и на их объяснение. Но другие английские авторы, такие как Уитстон, Дженкин[86] и так далее, ни на эту статью Фарадея, ни на мои статьи не обратили никакого внимания.
Ранее в Германии считалось хорошим тоном в начале описания научного или технического открытия рассказать о работах предшественников, проложивших дорогу к этому открытию. Таким образом, новые достижения представлялись в гармоничной связи с прошлым. В других странах этот обычай исполнялся далеко не так хорошо, как у нас. Поэтому о немцах и сейчас существует мнение, что они больше других национальностей уважают чужие работы, а свои достижения всегда соотносят с трудами других людей. Это можно, конечно, частично объяснить тем, что в Германии изучение иностранных языков распространено шире, чем в других странах, что делает ознакомление с иноязычными материалами более легким, но и без этого немецкие ученые всегда считали делом чести одинаково уважительно относиться к трудам как соотечественников, так и иностранцев. Теперь нам следует всячески поддерживать и распространять эту добрую традицию, которая единственно может нас уберечь от падения в пропасть литературного пиратства, приобретающую со временем все более устрашающие размеры.
В последнее время широкое распространение получило мнение о том, что каждый должен сам защищать свои настоящие и предполагаемые права, так как другим это сделать трудно. Поэтому в дальнейшем я коротко опишу те сделанные или впервые примененные на практике именно мною изобретения и открытия, которые, по моему мнению, способствовали развитию науки и техники. При этом мне придется иногда повторять то, что уже было написано в другом месте. Если я ошибусь и случайно припишу себе заслугу, по праву принадлежащую другому, прошу отнестись к этому с пониманием и заранее меня простить.
В дальнейшем описании периода, заканчивающегося опубликованием «Memoire sur la telegraphie electrique» и статьи в «Анналах…» Поггендорфа, я постараюсь быть кратким, так как наиболее важные события этого периода, оказавшие влияние на меня и на мою карьеру, были детально рассмотрены выше.
Когда в 1842 году я получил первый свой прусский патент, гальваническое покрытие металлов золотом или серебром в Германии было делом совершенно неизвестным. Я экспериментировал со всеми известными мне солями золота и серебра и выяснил, что помимо гипосульфитов для этого подходят цианистые соединения. Но патент я получил только на гипосульфиты, так как цианистый метод до меня уже запатентовал в Англии Элкингтон. И хотя при использовании гипосульфитов покрытие получалось исключительно высокого качества, большее распространение из-за их стабильности получили растворы цианидов.
Задачу создания особого регулятора для связи водяного колеса и паровой машины, чтобы колесо работало в полную силу всегда, а паровая машина – по мере необходимости, когда мощности колеса не хватало, поставил передо мной мой брат Вильгельм. В ходе ее решения я пришел к идее дифференциального регулятора. Равномерно вращающийся свободнодвижущийся маятник вращает винт, а регулируемая машина в то же время вращает насаженную на этот винт подвижную гайку. Гайка будет передвигаться по винту в ту или иную сторону только в том случае, если скорости и направления их вращений не совпадают. Перемещаясь, она будет регулировать скорость машины до тех пор, пока они не сравняются и гайка не перестанет двигаться вдоль винта. Построенный на этом принципе дифференциальный регулятор, названный моим братом Вильгельмом, существенно его усовершенствовавшим и приспособившим к практическому применению, на английский манер chronometrical governor[87], не получил в машиностроении особенного признания, поскольку был сложнее и дороже, чем появившийся вскоре усовершенствованный регулятор Уатта. Однако сам принцип дифференциального движения в различных формах лег в основу многих устройств как весьма важный элемент.
Мое страстное желание создать устройство для точного определения скорости полета снаряда, что не вполне удалось гениальному часовщику Леонгардту, привело меня к убеждению, что это невозможно сделать, используя движение сложного механизма. Поэтому для решения задачи я использовал электрическую искру. В моем аппарате на быстро и равномерно вращающийся полированный стальной цилиндр искра проскакивала с расположенного рядом с его поверхностью острия иглы. Измеряя расстояние между оставленными искрами отметинами и зная, сколько оборотов сделал цилиндр, несложно было вычислить скорость полета снаряда, движение которого и определяло моменты подачи искры. Способ этот оказался вполне действенным, и им до сих пор пользуются для определения скорости полета не только пушечных ядер, но и ружейных пуль.
