сама Екатерина - карала порок и награждала добродетель. На площади были выставлены громадные столы с угощением для «простого народа»: зажаренные целиком быки, бочки меда и пива, горы хлеба. Московская голытьба, оттеснив всех, навалилась на дармовой харч.
Окончились празднества, и Екатерина II возвращается в Петербург. Вскоре ей доносят, что в Москве поговаривают о незаконности ее восшествия на престол - «она мужа уморила», о том, что следовало бы сделать царем ее малолетнего сына Павла. Императрица обеспокоена. В июне 1763 года народ сгоняют на Красную площадь. Под барабанный бой оглашается царский манифест «О воспрещении непристойных рассуждений, нарушающих покой и тишину». Нарушителям императрица угрожает «всей строгостью законов».
Екатерина II до конца жизни сохранила подозрительное отношение к Москве. В своих «Записках» она отозвалась о старой столице самым нелестным образом. Царица сетует на «чрезмерное количество рабочих» и характеризует всех москвичей как «сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по любому поводу, страстно даже любит рассказывать об этих возмущениях и питает ими свой ум».
В 1771 году в Москве разразилось страшное бедствие: вспыхнула чума, занесенная с турецкого фронта. Первыми жертвами эпидемии стали жившие в невообразимой нищете и скученности рабочие Суконного двора - крупнейшего промышленного предприятия тогдашней Москвы. С каждым днем чума становилась все более грозной. В одном только сентябре она унесла более 20 тысяч жителей - десятую часть тогдашнего населения Москвы.
Дворяне, купцы, крупные чиновники один за другим бежали из города. Одним из первых уехал в свою подмосковную усадьбу Марфино московский генерал-губернатор Салтыков.
Народ, приведенный в отчаяние этим ужасным бедствием, возмущенный бегством богатых и знатных, полным отсутствием каких-либо мер борьбы с «моровой язвой», поднялся против властей. Сигналом к восстанию явился колокольный звон с Набатной башни Кремля.
Множество москвичей собралось на Красной площади. Но у Никольских и Спасских ворот уже стояли наготове воинские команды с пушками. Когда восставшие приблизились к воротам, заговорили пушки. Но на другой день москвичи опять собрались на Красной площади. И опять солдаты рубили людей палашами, стреляли в них из ружей и пушек.
Власти были сильно встревожены восстанием. Генерал-губернатор Салтыков, пристыженный и вынужденный вернуться в город, писал Екатерине II: «Пожалейте, милостивая государыня, о нас бедных, живущих в Москве, с одной стороны чума… а с другой - бунт, так чума когда еще придет, а бунтовщики изрежут». Остававшиеся еще в Москве дворяне были так напуганы, что, по словам современника, «и свечи в домах погасили, будто никого в доме нет, а иные, бросая именье, из домов своих отступились».
На подавление восстания из Петербурга были переброшены в Москву четыре гвардейских полка и прислан для расследования и расправы фаворит Екатерины граф Орлов. В ноябре чума пошла на убыль. Но на смену ей начала свирепствовать комиссия Орлова.
По личному указанию императрицы комиссия всячески допытывалась у арестованных, кто ударил в колокол на Набатной башне. Но ничего не узнала. Тогда Екатерина 11 велела наказать колокол - у него вырвали язык. Теперь этот безъязычный колокол работы замечательного мастера Ивана Моторина, того самого, кто отлил кремлевский Царь-колокол, как своеобразная реликвия хранится в Оружейной палате Кремля.
Можно было заставить замолчать колокол, но трудно было заглушить голос народа. Прошло всего два года после прекращения «моровой язвы», как в Москве вновь начало разгораться пламя народного возмущения. На далекой реке Яике (на Урале) донской казак Емельян Иванович Пугачев поднял восстание против дворян. Под знамена Пугачева, объявившего себя спасенным от козней Екатерины царем Петром III, стекались все недовольные: закрепощенные крестьяне, рабочие уральских заводов, гонимые православным духовенством староверы, согнанные дворянами со своих земель башкиры и калмыки. За короткое время движение охватило огромную территорию - весь Урал, Нижнее и Среднее Поволжье. Народная молва повсюду разносила весть о справедливом «крестьянском царе» и пробуждала надежду на скорое избавление от нестерпимого дворянского гнета. Но не сбылись мечты простого народа. На Волгу были двинуты отборные войска, и крестьянская рать была разгромлена.
В конце 1774 года плененного Пугачева в клетке, как хищного зверя, привезли в Москву. Больше двух месяцев длился «розыск». Пугачева содержали под стражей, в ручных и ножных кандалах, в здании Монетного двора, на северо-восточном углу Красной площади (ныне дом № 5/1 по Историческому проезду).
Вся дворянская Москва, злорадствуя, съезжалась смотреть на «крестьянского Царя». Рассказывали, записал впоследствии А. С. Пушкин, что какой-то дворянин очень уродливой внешности, увидев Пугачева прикованным к стене, стал осыпать его ругательствами. Пугачев, оглядев его, сказал: «Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал».
10 января 1775 года при огромном стечении народа, собравшегося на Красной площади, Пугачева вывезли с Монетного двора на казнь. Казнь состоялась на Болотной площади. Пугачев был спокоен и держался с достоинством. Перед казнью он поклонился собравшемуся вокруг эшафота народу на все четыре стороны и громко сказал: «Прости, народ православный, отпусти мне, в чем я согрубил перед тобой». Это были его последние слова.
В последние десятилетия XVIII века внешний вид Красной площади несколько изменился. В 1786 году старое Лобное место было заново переложено из тесаного камня под наблюдением знаменитого московского архитектора Матвея Федоровича Казакова - в этом виде оно сохраняется и поныне. Пушки на площади, вместо прежних раскатов, были расставлены в ряд между Спасскими и Никольскими воротами, жерлами к Китай-городу.
В 1788 году М. Ф. Казаков построил в Кремле великолепное здание Сената, где теперь работает Совет Министров СССР. С этого времени глухая башня на Красной площади, стоящая перёд зданием Сената и ранее не имевшая имени, стала называться Сенатской.
Близ Монетного двора, в здании Губернского правления и в прилегавших к нему строениях, разместились суд и различные канцелярии - «присутственные места», как их тогда называли. Здесь же помещалась и долговая тюрьма, в просторечии именовавшаяся «ямой», так как из-за рельефа местности входящим в нее со стороны Красной площади казалось, что они спускаются в яму. В этой тюрьме неисправные должники содержались до тех пор, пока они сами или кто-либо за них не погасит долга. Это суровое законодательство, впрочем, несколько смягчалось тем, что кредитор, засадивший должника в «яму», должен был содержать его на свой счет все время заточения, и часто кредиторы предпочитали махнуть рукой на долг, лишь бы избавиться от этой тягостной повинности.
По соседству с «ямой», в университетском здании, в это время развертывалась деятельность замечательного русского просветителя Николая Ивановича Новикова. Переселившись в Москву из Петербурга, он в 1779 году берет в аренду
