— Боже мой… Кто тут?
— Отоприте, ради Бога, дверь этой западни!
— Беги за ключом, у Симеона он, знаешь…
Когда я вышел из этого склепа на свет, на воздух, весь мокрый, в зеленых пятнах плесени, дрожа от холода, я дал себе слово не лазить в такие скважины без провожатого. Я приглашаю вас пожаловать в это черное царство холодной и влажной плесени, накоплявшейся здесь несколько столетий, мокрых крыс и этих бархатных стен, чтобы уяснить себе мое отвращение. На нервы действовало.
XXVII
Поездка на Секирную гору. Савватьевская пустынь. Секирный скит. Еще рассказ об осаде. Вид с высоты. У строителя в келье
«Соловецкие острова — венец, а Секирная и Голгофа — адаманты венца сего», — говорили мне монахи об этих местностях. «Одно важное лицо посетило их в 1870 г., так сказывало, что таких местов по всей земле, нет».
— Ну, уж и по всей земле!
— Верно говорю. Наши монахи этого не понимают. Им бы только польза была, до красы дела нет. А вы вот хоть сегодня поезжайте…
И монах тотчас распорядился наймом лошадей. Проехать туда стоит недорого, 50 копеек с человека. Всего нас отправилось на Секирную гору до тридцати богомольцев; поезд, как видите, вытянулся довольно длинный. Дешевизна сообщений в Соловках — невероятна. До Секирной горы и обратно 16+16 верст. Разумеется, при этом необходимо принять в соображение, что монастырь пользуется своими сенокосами, трудом даровых ямщиков, и самые лошади не куплены им, а пожертвованы крестьянством северного края.
Как только мы выехали на лесную дорогу, глаза стали разбегаться во все стороны. Пейзажи один прелестнее другого развертывались перед нами, как будто в волшебной панораме. Не успеешь вглядеться в один, как вдруг перед вами раскинется еще более красивый, под светом этого яркого, солнечного дня. Дорога тянулась по горам. Она пробита на их откосах: часто налево перед вами возносится крутая, заросшая гигантским лесом, стена, а направо обрывается вниз такая же щетинистая стремнина. Сосны, одна величавее другой, вырастали на каждом повороте дороги. То словно канделябры, они разделялись у самой вершины на три или на четыре прямых и параллельных стволу отрасли, также стройно возносящиеся ввысь. Другие, точно в лазури неба, раскидывали свои ветви, и какая внушающая благоговение тишина стояла под этими сводами! Что за чудная глушь, какой здоровый несравненный воздух!.. А озера! Не могу еще не остановиться на них. Я бывал в Финляндии, южной Германии, в Альпах, но не видел таких чудных озер, при крайне незначительной длине и ширине их. Особенно врезалось в мою память одно. Длинное и узкое, извиваясь, легло оно в изумрудных берегах. Небольшой лесок словно опрокинулся в его глубину. На нем только один островок — но какой! Его и не видно: глаз замечает только три высоких сосны, как будто выросшие из самой середины этих серебристо-голубых вод. Но живописные линии берега, кучи валунов, поросших уже травою, отражение жемчужных тучек, спокойное, словно все из расплавленного металла, зеркало вод — нужно видеть самому. Никакое перо не даст понятия о чудной красоте соловецких пейзажей. В другом месте вид распадается на два художественных момента. Дорога взлетела на самый гребень горы… Тут сосны реже. Сквозь них налево синеет неизмеримая яркая даль моря, а направо между стволами серебрится несколько постепенно пропадающих в отдалении озер, словно окутанных легкою, придающею им таинственную прелесть дымкой. Но верх красоты и совершенства — Белое озеро. Стоишь и не насмотришься. Затаиваешь дыхание, точно боишься, чтобы волшебный призрак не исчез из глаз. Представьте себе зеленую котловину, на дно которой брошен серебряный щит. В нем отразились все берега — и какие берега! В нем опрокинулись и маленькие, то лесистые, то покрытые травою грациозные островки. Нельзя выразить так глубоко охватывающего вас впечатления. Эти переливы света и тени, эти нежные мягкие краски, эти изящные линии не имеют ничего себе подобного.
Все эти озера — рыбные. У берега часто словно замерла в воде темная лодочка. Спуститесь вниз, к самому берегу, и вы увидите, как в кристальной влаге недвижно висят, пошевеливая лишь изредка плавниками и жмуря розовые глаза, лини, караси и другие обитатели этого поэтического дворца. Одно, что поражает здесь, это — отсутствие птичьего гомона, пения и стрекота… Это — спящая царевна. Какой витязь пробудит ее к жизни?
Таким образом, оставив экипаж, то сбегая с горы, то подымаясь на откосы, я добрался до Савватьевской пустыни. Скит святого Савватия не очень красив. Просто казарма. Тут монахами разбиты изящные цветники; клумбы редких для севера растений сверкают яркими кистями пышных и благоухающих цветов, из открытых дверей церкви доносилось сюда молитвенное пение. Я вошел туда. Давка была страшная. Здесь столпились все поехавшие на Секирную. Одни служили молебны, другие просто глазели. Оказалось, что иеромонах, священнодействовавший здесь, читает только по складам. Имена с поминальных листков разбирал он с величайшим трудом.
Пока служились молебны, я прилег в траве на берегу большого озера. Что это был за мирный уголок! Тоже много островов. На одном из них в свою очередь — микроскопическое, словно алмаз, вправленный в зеленую эмаль, озерко. Далеко-далеко, за другим берегом, синеют леса, пропадая там, где-то, на юге. Последнюю черту их трудно отличить от дымчатой полосы облаков, выступивших на краю неба…
Лежа тут на траве, посреди цветов, я невольно грезил о далеком детстве. И целый рой картин, одна ярче другой, воскресал в памяти, и сладкая, светлая грусть прокрадывалась в сердце… Хорошо, очень хорошо было здесь. Беру на свою совесть советовать каждому решиться на далекий путь, чтобы побывать на островах Соловецких, да только не три дня, а недели две-три…
Уже желтовато-розовые тона кое-где окрасили края облаков, когда я поднялся опять.
Не ожидая спутников, я пошел вперед по дороге. Долго пришлось бродить по полянам, и, наконец, на одном повороте я стал, как вкопанный.
Передо мною, несколько вдали, высокая гора.
Дорога прямою колеей взвивается на нее; лес направо и налево раздвинулся и образовал гигантскую аллею, доходящую до самой вершины горы, и там, на крайней точке, на высоте воздушной, словно вися в лазури недосягаемого неба, сияет Секирный скит, заканчиваясь легким, необыкновенно красивым абрисом колокольни, — все это до того призрачно, все это словно плавает в пространстве: кажется, дунет ветер и разом унесет это обаятельное видение.
Что поражает более всего — это неожиданность таких художественных моментов. Идешь, ничего не ожидая, и вдруг перед тобою раскинется такая картина, что в первую минуту не сообразишь, где ты, что с тобою; не мираж ли этот величавый, воздушный силуэт монастыря, повисший в вышине голубого неба?
На Секирную гору взбираться трудно. Лошади догнали меня внизу, и тут все сошли с дрожек. Все едва полезли ввысь. Разумеется, не обошлось и без смешных эпизодов. Толстая барыня собиралась умирать на первой половине пути и, не доходя до монастыря, села на выступ гранитной скалы: так она и не окончила своего путешествия. Она было попросила крестьянина, шедшего с нами, подсобить ей, но несчастный под тяжестью ее скатился вниз, и сама она едва-едва удержалась за ствол дикорастущей черемухи.
Наконец, мы взобрались на Секирную гору. Новые красоты, новые очарования!
С первого шагу здесь я наткнулся на интересную сцену. «Блаженный», бывший с нами, запрыгал на площадке и забормотал какую-то чепуху. Народ обступил его и крестился на юродивого. «Сила чудодействует… — Поди, пророчить начнет!»
Некоторые клали земные поклоны, другие шептали молитвы, одна странница плакала от умиленья.
— Ах, ты, голубчик наш, — причитала она, — все-то за ны грешныя труждаешься. А мы-то и не понимаем и не чувствуем этого: Помолись хоша ты за наши душеньки бедные, скажи ты нам что-нибудь, открой судьбу!
— Летала птица, без хвоста синица, а волк с хвостом! — бормотал блаженный.
— Господи!.. Как ему Вседержитель открывает. Птица-то — душа наша грешная, а волк — бес… Что же, голубчик, бесы с душенькой нашей делать будут? Что они с ней, разнесчастной, во ади сотворят?
Но тут юродивый пустился в такие подробности, что баб от него как помелом смело.
К счастью, попался монах, и пророка убрали неведомо куда. «Промышляют этим, трудиться лень — ну, и безумствует. А дураки кормят!» — заметил монах…
— Это верно — народ глуп. Потому в нем настоящего разума нет! — согласился ближе стоящий крестьянин.
— А ты — Богу молись… Он тебе и пошлет разума!
Я попросил у монахов напиться квасу. Один из них тотчас же повел меня к себе. Трудно сказать, как радушно принял он меня в своей келье. «Вот тебе, голубчик, булку… хорошая булка!..»
— Сколько у вас здесь монахов живет?
