зажигательных бомб на Москву, по две бомбы на каждый дом Москвы, вспоминает полковник в отставке Ю.Ю. Каммерер, в те годы начальник инженерного отдела штаба местной противовоздушной обороны столицы (см. Вечерняя Москва. 2001. 23 октября).
Погибло 2196 человек. Было разрушено 5584 здания, 90 поликлиник, 53 школы, 169 промышленных предприятий. Больше всего пострадали Трехгорная мануфактура, Центральный телеграф, МОГЭС, ГПЗ-1. Немецкая авиация сожгла помещение Книжной палаты, разрушила Театр имени Вахтангова, повредила Большой и Малый театру, здание университета на Моховой...
Появление немецких бомбардировщиков в небе столицы означало, что части вермахта неудержимо приближаются к Москве.
Судьба Москвы решалась в сражениях, исход которых в значительной степени зависел от полководческого таланта высших командиров Красной армии.
В первые месяцы войны стал очевиден низкий уровень командования войск. Предвоенные выдвиженцы в большинстве своем не справлялись со своими обязанностями.
Войну выиграли такие полководцы, как Жуков, Рокоссовский, Василевский, Горбатов, военные профессионалы, которых Сталин и его подручные не успели погубить. Но путь талантливых профессионалов к высшим должностям не был ни простым, ни легким.
В июле сорок первого Центральным фронтом недолго командовал Федор Исидорович Кузнецов. Неудачливый Кузнецов никак себя не проявил, и его сменил генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Ефремов, подготовленный и талантливый военачальник.
В 1938 году Ефремов командовал войсками Орловского военного округа. К нему обратился новый военный прокурор округа Николай Порфирьевич Афанасьев, которому поручили оформить дело бывшего председателя горсовета, бывшего балтийского моряка, обвиненного в организации вредительской троцкистской группы. Даже поверхностное знакомство с делом показало, что обвинения фальсифицированы. Не зная, что делать, Афанасьев пришел к командующему округом и все рассказал.
У Ефремова были все основания не заниматься этим делом и не связываться с органами госбезопасности. Михаил Григорьевич повел себя иначе.
Слушая рассказ, вспоминает Афанасьев, Ефремов нервно ходил по кабинету, а потом сказал:
— Ну, чем тебе помочь, Николай Порфирьевич? Надо тебе лично ехать к Вышинскому. Ну а мы, военный совет, твое сообщение запишем в протокол, а если нужно будет, не дадим в обиду и скажем слово и Вышинскому, и в ЦК партии. А с делом этим, раз начал, действуй. В чем надо, не стесняйся, поможем. А чтоб было вернее, протокол военного совета мы сегодня же пошлем Вышинскому...
Немногие военачальники в те опасные годы рисковали прямо высказывать свое мнение и противоречить органам госбезопасности.
На посту командующего фронтом Ефремов пытался наладить нормальную работу. Это почему-то возмутило политработников.
14 августа член военного совета Центрального фронта Пономаренко обратился к Сталину:
«В штабах, несмотря на усложняющуюся обстановку, наступило успокоение. Стали нормально, а то и больше спать и ничего не знать. Звонки почти прекратились. Руководство переведено, главным образом, на бумагу и поспевает в хвосте событиям. Положение на фронте перестает чувствоваться, а поток необоснованных хвастливых заявлений увеличивается...
Товарищ Сталин, глубоко чувствуя свою ответственность, заявляю, что с Ефремовым не выйдет дело. Он хвастун и лгун, я это могу доказать. Сейчас дело с руководством стало в несколько раз хуже, и это все чувствуют. Даже командиры, страдавшие от невероятной грубости Кузнецова, между собой говорят, что с Кузнецовым было тяжело работать, но воевать можно было уверенно.
Я просил Мехлиса передать Вам, что назначение Ефремова будет ошибкой, и вносил кандидатуру Еременко. Конечно, независимо от информации, сделаем все возможное для помощи Ефремову».
Сталин на следующий день ответил:
«Ваше поведение непонятно. Почему вы молчали, когда снимали Кузнецова? Теперь же, всего через несколько дней после назначения Ефремова, вы сразу определили, что он лгун, хвастун и что у него ничего не выйдет.
Вы член Военного Совета, а не наблюдатель, и обязаны добиться повышения требовательности к командирам армий и дивизий со стороны т. Ефремова, добиться непрерывной связи с армиями, дивизиями, знать оперативную обстановку и своевременно реагировать на нее.
Вы обязаны и имеете возможность заставить Ефремова работать по-настоящему.
Предлагаю Вам начистоту объясниться с Ефремовым по существу содержания вашей шифровки, с которой я знакомлю Ефремова. К вашему сведению сообщаю, что в ЦК имеются очень благоприятные отзывы о Ефремове таких товарищей, как Ворошилов и Микоян. Я уже не говорю о том, что Мехлис, ездивший для проверки, тоже хорошо отозвался о Ефремове».
Сталин действительно отправил телеграмму Ефремову:
«Я получил от Пономаренко шифровку, где он плохо отзывается о вашей работе и думает, что вы не сумеете руководить фронтом, так как вы не требовательны к своим подчиненным и не умеете их подтягивать, как этого требует обстановка.
Прошу вас лично объясниться с Пономаренко и принять решительные меры к исправлению недостатков, имеющихся в вашей работе».
И все же мнение члена военного совета фронта, к тому же не простого, а первого секретаря ЦК компартии Белоруссии, которого Сталин ценил, перевесило.
Ефремов командовал Центральным фронтом всего восемнадцать дней. Фронт расформировали. На его основе 16 августа образовали Брянский фронт. При выборе командующего кандидатура Ефремова даже не рассматривалась. Он получил под командование 13-ю армию.
Командовать фронтом поставили генерал-лейтенанта Андрея Ивановича Еременко.
В августе его вызвали к Сталину. В кремлевском кабинете находились члены Государственного комитета обороны. Еременко вызвали одновременно с генерал-полковником Федором Кузнецовым, бывшим командующим Северо-Западным фронтом и Центральным фронтом.
Сталин сказал, что нужно остановить противника на Брянском направлении и в Крыму. Для этого создаются Брянский фронт и отдельная армия на правах фронта в Крыму. Первым вождь спросил Еременко:
— Куда бы вы желали поехать, товарищ Еременко, на Брянский фронт или в Крым?
— Готов ехать туда, куда Ставка Верховного главнокомандования сочтет нужным меня направить!
— А все-таки? — переспросил Сталин.
— Пошлите меня туда, где противник будет применять танки, — предложил Еременко. — Я сам командовал механизированными войсками и знаю тактику их действий.
— Хорошо, — удовлетворенно заметил Сталин и повернулся к Кузнецову.
— Я солдат, товарищ Сталин, — ответил генерал-полковник, — буду воевать там, куда меня направят.
Вождь, подумав, сделал выбор. Кузнецов отправился в Крым, более бойкий Еременко получил Брянский фронт.
— Там будут тяжелые бои, — предупредил Сталин. — Там действует танковая группа вашего старого знакомого Гудериана, так что ваше желание исполнится.
Встреча с вождем в его кремлевском кабинете не смутила Еременко. Он твердо обещал в ближайшие дни разгромить «подлеца Гудериана». Уверенный в себе генерал страшно понравился Сталину. Вождь сказал:
— Вот человек, который нам нужен в этих сложных условиях.
Заведомо невыполнимое обещание разгромить Гудериана многие генералы и по сей день ставят Еременко в вину. После войны Андрей Иванович оправдывался тем, что сказал
