«От “Записок”, – развивал дальше свою “теорию” Ланн, – нас отделяет столетие – срок, вполне достаточный, чтобы поставить вопрос о проблеме архаизации синтаксиса и лексики в русском переводе. Каждый читатель, владеющий английским языком, не может, конечно, не уловить существенных синтаксических отличий “Записок” от современной художественной прозы таких писателей, как Олдингтон, Беллок, Гекели, Стивенс, не говоря уже о Джойсе – в Англии и Уолдо Фрэнке, Хемингуэе, Вильбур Стиле, Каббэле – в Америке. В такой же мере за столетие изменился и синтаксис нашей прозы…».
Антинаучность этой «теории» в свете сталинского учения об изменении словарного состава и грамматики (морфологии, синтаксиса) совершенно очевидна. Отметим только, что Ланн счел шагом вперед в развитии английского языка попытки англо-американских конструктивистов, представителей упадочной буржуазной литературы оторвать язык от мышления, разрушив синтаксис, грамматику.
Опираясь на ложное, идущее от теорий Марра, представление о развитии английского и русского языка, Ланн выдвинул формалистическое требование «с особой тщательностью воспроизводить конструктивную (?) сторону стиля в пределах синтаксической эластичности (?) современного нам русского языка» [РГАЛИ, ф. 1702, оп. 4, д. 1336, л. 19–21].
Почему не была опубликована статья Егоровой, неизвестно. Но, как видим, она и Кашкин единым фронтом выступали против переводов Ланна, причем оба превращали свои обвинения в политические (марризм, противоречие сталинскому учению о языке). Только Кашкин, несомненно более талантливый, чем Егорова, написал статью, которая получилась гораздо убедительнее.
1.4. Последствия для Ланна
После статьи Елистратовой в «Культуре и жизни» о «Старой Англии» и «Диккенсе» Ланна он, по словам Н.М. Любимова, «как романист и эссеист кончил свое существование». По-видимому, после статей Кашкина в «Литературной газете» и «Иностранных языках в школе» Ланн должен был также кончить свое существование как переводчик и редактор. В Гослитиздате, однако, от работы его не отстранили, и он продолжал заниматься изданием Диккенса и Смоллета. Тем не менее издательство попросило нескольких специалистов отрецензировать «Посмертные записки Пиквикского клуба». В архиве Е.Л. Ланна хранятся две такие рецензии: одна из них принадлежит историку английской литературы Игорю Максимилиановичу Катарскому, вторая – переводчику Николаю Михайловичу Любимову. Развернутый отзыв Катарского, написанный в январе 1953 г., поддерживает выводы И.А. Кашкина (при том что посвящен исключительно технической, переводческой стороне вопроса и не содержит каких-либо идеологических обвинений) и оканчивается так:
Перевод «Пикквикского клуба» (Ланна и Кривцовой) не может быть признан удовлетворительным. Ни общетеоретические посылки переводчиков, ни творческая их практика не дают права считать, что советский читатель может знакомиться с переводом Диккенса в настоящем виде.
Формально точное, калькирующее воспроизведение чужеязычной лексики, фонетики, рабское воспроизведение строя иностранного языка приводит к тому, что перевод засоряется неясными словами, искаженно передающими смысл подлинника, никак не ассоциирующимися с уже знакомыми русскому читателю словами и понятиями. Перевод становится трудным, книжным, часто неудобочитаемым. Менее уязвимыми оказываются некоторые главы, содержащие вставные новеллы, тогда как главы юмористического и сатирического характера (за исключением, пожалуй, пародийных глав, воспроизводящих канцелярский стиль, как гл. 1), лирического характера не воспроизведены полноценно в этом переводе.
Сомневаюсь, что перевод Ланна можно превратить в полноценный путем редактирования. Этого мало. Исходные принципы перевода ошибочны. Роман нужно переводить заново, сохранив то здоровое и верное, чего удалось достичь ряду переводчиков «Пикквикского клуба», в том числе и Е. Ланну [РГАЛИ, ф. 2210, on. 1, д. 355, л. 38].
Отзыв Н.М. Любимова носил прямо противоположный характер. Поскольку он очень краток – и в то же время очень ярок, – воспроизвожу его здесь целиком.
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ГОСЛИТИЗДАТА
Тов. Пузикову А.И.
В конце прошлого года я по просьбе Зав. отделом иностранной литературы Гослитиздата тов. Немчиновой Н.И. перечитал перевод «Пиквикского клуба», принадлежащий А.В. Кривцовой и Е.Л. Ланну, и в письменном виде изложил ей те выводы, к которым я пришел.
Выводы эти были в основном таковы.
Перевод «Пиквикского клуба» в окончательном его варианте представляет собой перевод абсолютно полноценный, отвечающий требованиям советского переводческого искусства, т. е. требованиям точности не буквальной, я художественной.
По моему мнению, читатели воспримут этот перевод как подлинно художественное произведение, написанное отличным русским языком и вместе с тем бережно сохраняющее английский бытовой колорит. По этому переводу читатели смогут составить себе отчетливое представление о богатстве и своеобразии языка Диккенса и о сложности и разветвленности применяемых им синтаксических форм.
Перевод Кривцовой и Ланна пронизан тонким и лукавым юмором, юмором именно диккенсовским, не всегда бьющим в лоб, часто скрывающимся за изысканными оборотами речи. И этот лукавый юмор, и мягкая лирика, и обличительный пафос, – все эти стихии нашли себе достаточно яркое выражение в переводе.
В особую заслугу переводчикам я бы поставил выпуклость речевых характеристик. Стоит сравнить хотя бы уморительную «телеграфную» речь Джингля и неторопливую речь Уэллера-младшего, уснащенную множеством присловий, поговорок и метких в своей кажущейся неожиданности сравнений. Попутно отмечу принципиальную правильность того пути, по которому в данном случае пошли переводчики: они чередуют сами собой напрашивающиеся во многих местах русские эквиваленты пословиц с воссозданием некоторых английских идиомов, причем этим английским поговоркам придается русское ритмикосинтаксическое обличье.
Перечитывая этот перевод, я одновременно делал на полях замечания, и делал я их не выборочно: я замечал буквально всё, что представлялось мне по тем или иным соображениям подлежащим замене. Замечаний этих на весь роман набралось очень немного, и подавляющее их большинство касалось стилистических частностей. Словом, такого рода замечания возникают при чтении любого очень хорошего перевода (в конечном счете, любого другого произведения), и сводятся они к регистрации случайных отклонений от тех или иных правильных принципов, которые избрали сами переводчики. По просьбе А.В. Кривцовой и Е.Л. Ланна я эти свои заметки и пожелания передал им, и, насколько мне известно, они их использовали.
Недавно Отдел иностранной литературы Гослитиздата обратился ко мне с предложением взять на себя редактуру этого перевода, но от этого предложения я решительно отказываюсь по той причине, что перевод Кривцовой и Ланна, на мой взгляд, в особой «внешней» редактуре не нуждается. «Внимательный издательский редактор без труда обнаружит те немногие и маловажные “опечатки”, которые, быть может, еще остались в тексте», – писал я в своей краткой рецензии и повторяю и теперь. Я уже обратил внимание переводчиков на все те слова и фразы, которые почему-либо вызывали у меня сомнения, и к сделанной работе ничего прибавить не могу. Перевод Кривцовой и Ланна – перевод мастерской и дополнительная его редактура, с моей точки зрения, вызвала бы только непроизводительную затрату государственных средств.
28 VII. 53 г. Н. Любимов
[Там же, л. 39–40].
Судя по тому, что Ланн продолжал работать над Диккенсом и в 30-томное собрание сочинений Диккенса вошли «Посмертные записки Пиквикского клуба» в переводе его и Кривцовой, точка зрения Любимова и всех, кто ее разделял, в конце концов возобладала.
2. Борьба с Георгием Шенгели
В борьбе с Георгием Шенгели использовался его перевод романа в стихах Байрона «Дон Жуан» – перевод, по словам критики, антиреалистический, формалистический, буквалистический. Борьба эта началась на рубеже 1940-х и 1950-х годов, и самым ярким, завершающим ее этапом стало появление в «Новом мире» статей И.А. Кашкина «Удачи, полуудачи и неудачи» и «Традиция и эпигонство» (1952 г.).
Перевод «Дон Жуана» был закончен в 1943 г. Шенгели сдал рукопись в издательство, где с ней ознакомились рецензенты: сначала А.К. Дживелегов, затем М.Д. Заблудовский – оба, как вспоминает Шенгели, дали положительные отзывы на перевод. Примечательны при этом слова Заблудовского: «…самое ценное и самое главное в переводе Шенгели – его точность, причем точность, достигнутая не закланием русского языка, русского стиха или здравого смысла, а путем тщательных изысканий наиболее адекватных образов, наиболее подходящих эквивалентов». В конце 1946 г. перевод «Дон Жуана» был подписан к печати, в конце 1947 г. книга поступила в продажу.
