Когда второй гонец привез ответ отрядного комитета, Занкевич ровно в шесть часов распорядился открыть огонь по лагерю. Приказание было передано французскому офицеру, командиру батареи. Получив распоряжение, командир батареи в свою очередь подал команду французским солдатам. Но артиллеристы не сдвинулись с места. Офицер повторил:
– По ля-Куртину огонь!
Картина та же. Тогда офицер спросил, почему солдаты не выполняют его приказания.
Артиллеристы ответили:
– Когда нас отправляли сюда, нам говорили, что по русским войскам стрелять не придется, а посылают затем, чтобы наведенными на лагерь пушками, не стреляя, заставить лякуртинцев сдаться. Оказывается, нас обманули… Русские солдаты дрались вместе с нами, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, какое преступление они совершили в нашей стране.
Выслушав солдат, командир батареи доложил обо всем генералу Занкевичу. Тот хотел сам заставить артиллеристов подчиниться приказанию, угрожая в противном случае пожаловаться военному министру. Но никакие уговоры и угрозы не подействовали. Артиллеристы к орудиям не подошли.
Потеряв на уговоры около двух часов и ничего не добившись, Занкевич приказал русским офицерам стать к орудиям. Они-то совместно с французскими офицерами и открыли стрельбу по ля-Куртину.
Первого сентября, когда пулеметная стрельба стихла, а артиллерийская еще не начиналась, мы получили известие, что фельтенцы закрыли водопровод, снабжающий ля-Куртин водой. Это окончательно подавило настроение осажденных солдат. Всем стало ясно, что Занкевич принимает крутые меры, не гнушаясь никакими средствами, лишь бы добиться нашей сдачи.
Весь день гремела канонада, и на этот раз артиллерия стреляла главным образом по казармам пятого п шестого полков. Пробравшийся вечером в лагерь Краснов объяснил, что таково было распоряжение Занкевича, который уверен, что эти полки менее стойки и скорее сдадутся, а пх примеру последуют остальные.
Продуктов не стало. Солдаты питались галетами и сахаром. Начали есть конину. Давало себя знать отсутствие воды. Людей мучила жажда, все стали нервны и злы.
А стрельба все усиливалась. От казарм пятого и шестого полков остались почти развалины. Пороховой дым окутал весь лагерь. Занкевич не ошибся в своих расчетах. Отсутствие воды и продуктов, вид разрушенных казарм, трупы лежащих на улицах и в казармах изуродованных солдат, стоны раненых и умирающих, изнуренный вид здоровых – все это сильно подействовало на пятый и шестой полки. Люди не выдержали дальнейшей осады и второго сентября, часов с четырех дня, эти полки стали выходить из лагеря.
Пока они выходили, стрельбы не было. Занкевич, видимо, ждал сдачи остальных. Но первый и второй полки решили держаться. Ночью солдаты рвались в бой, им очень хотелось встретиться лицом к лицу с офицерством. Председателям ротных комитетов с трудом удалось удержать людей от выступления.
В эту же ночь был произведен обыск в офицерском собрании, которое артиллерийскому обстрелу не подвергалось, хотя и стояло на видном месте, в центре лагеря. Здесь в кладовых были найдены продукты и вино.Эта находка подкрепила осажденных, солдаты хорошо поужинали и получили по кружке вина.
Третьего сентября с самого утра артиллерия направила огонь по казармам первого и второго полков. Мы перебрались на территорию, которую прежде занимала третья бригада, и укрылись здесь в разрушенных зданиях. Фельтенцы не поняли маневра и продолжали громить помещения первой бригады.
Вечером в офицерском собрании было проведено совещание отрядного комитета с представителями полковых и ротных комитетов. На этом собрании решался вопрос о дальнейших наших действиях.
Глоба первый выступил с речью. Он сказал, что дальше держаться бесполезно. Добившись сдачи третьей бригады, фельтенское начальство еще больше озвереет и уничтожит нас без всякой пощады. Это одно. Второе то, что мы не имеем ни воды, ни продуктов. Голод может заставить солдат или громить местечко ля-Куртин пли пойти в наступление на фельтенцев, что может привести к очень тяжелым последствиям.
– Поэтому, – говорил Глоба, – я полагаю, нам надо сдаться. Это у нас единственный выход из положения… Как передал нам Краснов, мы все намечены в первую категорию. Нас ожидает тяжелое наказание и преследования со стороны озверевшего начальства. Наша судьба наверное уже решена. Мы должны быть готовы стойко встретить новые испытания. Но надо быть благоразумными. Если наш маневр будет открыт, то под развалинами казарм третьей бригады погибнут тысячи . людей. Я уверен, что все мы учтем это и согласимся лучше пожертвовать собой, чем допустить бесцельное уничтожение товарищей. Возможно, что это совещание отрядного комитета с представителями полковых и ротных комитетов первой особой русской бригады будет последним. Поэтому предлагаю: первое – дать клятву друг другу ни в коем случае не брать в руки оружие на французской территории, какие бы меры к нам ни были приняты; второе – провести сегодня же в каждой роте и команде общие собрания солдат и вынести на этих собраниях решения об отказе итти на фронт.
С напряженным вниманием слушали мы речь Глобы, и с каждым словом все ниже опускались наши головы…
Желающих высказаться не нашлось, говорить было нечего. Предложение Глобы наскоро было проголосовано и принято единогласно.
Совещание закрылось, и мы стали расходиться. Лагерь в это время подвергался усиленному пулеметному обстрелу. Фельтенцы заметили свет от керосиновой лампы, горевшей в офицерском собрании, где было наше совещание. Они выпустили по окнам пулеметную ленту, разбили несколько стекол п легко ранили двух участников совещания.
Через час в каждой роте и команде происходили общие собрания, на которых обсуждалось решение отрядного комитета. Солдаты также прекрасно понимали, создавшуюся в ля- Куртине обстановку и беспрекословно согласились с вынесенным решением. Все роты единогласным голосованием подтвердили, что на фронт они ни под каким предлогом не пойдут.
Только пулеметные команды долго и упорно не соглашались сдаться фельтенцам, но в конце концов они также присоединились к решению большинства.
После полуночи мы зарывали трупы еще не похороненных товарищей. Затем спрятали в землю револьверы и ручные гранаты.
Утром четвертого сентября в ля-Куртин приехал гонец с предложением сдаться. Ему заявили, что полки сдаются, и приступили к сборам.
После этого стрельба по лагерю прекратилась.
Покидали ля-Куртин с тяжелым чувством. Целый час шел спор, какая рота должна итти впереди. Указывали на первую, но она отказалась.
– В бой пойдем впереди, -заявили солдаты первой роты,- но сдаваться пойдем последними.
Перед самым выходом, когда уже все роты были выстроены, получилась задержка. Пулеметчики снова уперлись и не хотели выходить. Глоба долго их уговаривал, п наконец они согласились.
*
Выбитые из лагеря, мы проходили по местечку ля-Куртин. Герои форта Бремон и деревни Курси, когда наступали на немецкие позиции, шли в бой не сгибаясь. Им не страшна была смерть, их ничто не пугало. Теперь же люди плелись с низко опущенными головами, с тяжелым чувством на душе. Каждый думал: неужели все кончено? Неужели опять начнутся издевательства офицеров? Из-под надвинутых на лоб стальных касок блестели злые воспаленные глаза.
Стоявшие на улицах местные жители с грустью провоя^али своих соседей, к которым они так привыкли. Зная, что последние дни мы страдали от жажды, французы выставили около домов ведра с холодной водой. Француженки выносили хлеб, сыр, фрукты, угощая голодных солдат.
На окраине нас встретили вооруженные фельтенцы, среди которых было много подпрапорщиков, фельдфебелей и младших офицеров. Они обыскивали ля-куртинцев, отбирая скрытое в карманах и ранцах оружие.
Капитан Савицкий ехал верхом впереди своей минометной команды. Когда он доехал до заградительного отряда фельтенцев, ему предложили сдать оружие. Не сказав ни слова, он сошел с лошади, вынул шашку из ножен и ударил ею о согнутое колено. Хрупкая тонкая сталь переломилась. Бросив в сторону обломки шашки, Савицкий сорвал с плеч капитанские погоны. Не обращая ни на кого внимания, он быстро пошел дальше. Офицеры не посмели обыскать его. Они молча смотрели вслед капитану. Позже нам стало известно, что Савицкого объявили психически больным.
С последней группой пулеметчиков вышел из лагеря Глоба. Когда он показался в местечке, офицеры набросились на него с обнаженными шашками. Находившиеся тут же французские солдаты отбили Глобу, вывели его под усиленным конвоем из местечка и передали французскому начальству. Глобу судил военно-полевой суд и приговорил к ссылке в Африку.
