Кроме неосуществленного желания секса и гложущего стремления к любви, некоторым солдатам приходилось бороться с ревностью и ее нередко нелицеприятными последствиями. «Большое тебе спасибо за «чудесное» письмо, которое я сегодня получил, — жаловался Карл Фухс жене незадолго до гибели. — Оно было написано человеком, которого я совершенно не знаю… Я каждый день сталкиваюсь здесь с невероятной бессмыслицей и не хочу получать такую же чепуху еще и из дома… Похоже, я стал тебе безразличен. Полагаю, впрочем, что дело в том, что ты ведешь яркую жизнь и с каждым днем становишься все краше». Здесь Фухс выразил боязнь многих солдат, что пока они влачат жалкое существование на краю гибели, их жены или подружки наслаждаются жизнью. Им это казалось величайшим предательством.
«Надеюсь, — писал неизвестный солдат своей невесте в апреле 1940-го, незадолго до получения свадебного отпуска, — что найду тебя счастливой и жизнерадостной, а не такой, какой ты была, когда писала мне последнее письмо». И в чем же была причина дурного настроения? Его невеста, судя по всему, поступила вопреки его желанию и продолжала работать, несмотря на его запрет. «Если бы ты уже была моей женой и мы бы переехали в собственный дом, — продолжал он, — ты была бы уже под моим попечением и должна была бы в точности исполнять мои распоряжения. Я просто не могу понять, почему ты, несмотря на обещание этого не делать, все еще тянешь лямку в этом магазине. Ты знаешь, что это вредно для тебя и что я этого не потерплю, и если ничего не изменится, тебе придется познакомиться с менее приятной стороной моего характера. Я предупреждаю тебя в последний раз». Диктаторский тон письма выдает страх потерять влияние на невесту, боязнь, что она отдалится от него. Некоторые браки и в самом деле не выдерживали тягот войны. «Теперь, когда я понимаю, где мое место, — с горечью писал солдат из Сталинграда, — я освобождаю тебя от данного обещания… Я искал себе жену с щедрой душой, но не думал, что она окажется настолько щедрой». И, возможно, без всякой необходимости добавил: «Советую тебе найти хорошую причину для развода и ускорить процедуру».
Разлука с любимыми была тяжела для всех, поскольку не только солдаты на фронте испытывали приступы одиночества и ревности. «И снова я получил письмо от вдовы погибшего солдата, — жаловался жене Гарри Милерт. — Она хочет во всех подробностях знать, как он погиб, как страдал и каковы были его последние слова… С этими вдовами одно мучение. Они как одержимые цепляются за всякие скучные и приземленные вещи». Писать письма безутешным вдовам — конечно, тяжкий долг, поскольку он усиливает ощущение собственной смертности. Однако в условиях опустошительной войны женщины, чьи мужья и любимые были на фронте, точно так же страдали от отчаянной тоски по любви. «Мне кажется, — успокаивал жену в марте 1943 года Милерт, — что ты боишься, что, если я погибну, о тебе тоже быстро забудут… Даже если мне до конца своих дней придется пробыть в плену в Сибири, я никогда не забуду тебя. Никогда. И я думаю, что, если я буду лежать в могиле, а моя душа обретет новую жизнь, я и тогда тебя не забуду, и однажды ты придешь ко мне, и мы станем единым целым. Вот в чем состоит торжество любви: для нее не существует границ».
Такая клятва в бессмертной любви сама по себе была вполне безвредна, однако эмоции могли одолеть любого солдата. Как отмечал тот же Милерт, реальной связи с мужьями, которую многие жены искали, чтобы пробиться сквозь фантастические истории, сыпавшиеся на них из хроники, радиоприемников и газет, было недостаточно, и обеим сторонам оставалась лишь неудовлетворенная тоска. «Ты так дорога мне! — писал он. — Заслужил ли я это? Но ты — импульсивная женщина, и ты можешь злиться и топать ногами из-за того, что я не пытаюсь любой ценой вернуться к тебе». Впрочем, эта злость нередко имела самые дурные последствия, и Милерту это было хорошо известно, потому что он знал «некоторых парней, которые дезертировали из-за любви». Среди всех насмешек войны, пожалуй, самой горькой было то, что многих сломил не страх, а любовь. Тот же Милерт заключил в сентябре 1943 года: «Нам, закаленным воинам, не хватает любви. Поэтому все мы так одиноки в обществе друг друга».
В условиях одиночества и страха солдаты часто искали утешения даже в неосязаемом. Как ни странно, вековая традиция любой армии — слухи (которые немецкие солдаты называли Latrinenparole — «сортирной болтовней») — служила огромным утешением, поскольку в основном эти слухи касались конца войны или, по крайней мере, близящегося отзыва солдат с передовой. Альфред Опитц вспоминал, что перед нападением на Советский Союз, несмотря на суетливую подготовку, которая могла преследовать лишь одну цель, многие солдаты предпочитали верить слухам, что «неминуемо крупное предприятие на восточном направлении, но не против Советского Союза, а против… Англии, которая должна была подвергнуться удару на Ближнем Востоке. Для этого Советский Союз дал разрешение на проход семи немецких дивизий через южную часть России в направлении Кавказа и Ирана. Тем временем сам Советский Союз собирался сохранить нейтралитет». Накануне начала операции «Барбаросса» Вильгельм Прюллер также слышал от кого-то, что Сталин «добровольно пропустит» немецкие войска. Тот же слух доходил и до Фридриха Групе. Несмотря на то что «рота уже получила инструктаж по России и все заучивали кириллицу», Групе отмечал, что «по лагерю носились странные слухи: будто бы немецкие войска получили разрешение советского правительства… пройти через Россию, чтобы схватиться с «томми» в Индии. Потом наши войска якобы должны были соединиться с Роммелем на Кавказе». О чем-то похожем писал в своем письме в мае 1941 года и лейтенант Г. Г.: «Здесь ходят самые невероятные слухи о России. Одни говорят, что мы взяли в аренду на 90 лет Украину и получили разрешение на провод войск до Турции и Ирака. Другие утверждают, что опасность войны отступила, благодаря позиции Сталина… Сортиры словно соревнуются между собой в распускании слухов».
Стоит ли удивляться, что, столкнувшись с ужасающими трудностями и суровыми условиями зимней кампании 1941/42 года, Прюллер день за днем заносил в свой дневник последние слухи о предстоящем снятии с фронта и переброске на юг Франции, или в Румынию, или в Турцию, или еще куда-нибудь, где потеплее? Во время упорных боев февраля 1942 года ефрейтор Р. М. поделился сенсационным слухом:
«Южная армия прорвется через Кавказ к Каспийскому морю и разделится на две части. Одна пойдет к устью Волги, а другая — на юг, через Кавказ… Турция откажется от нейтралитета в нашу пользу и силой своего оружия поможет нам одержать победу… В Африке наши войска в подходящий момент начнут крупное наступление, чтобы соединиться с товарищами, наступающими из Палестины. Летом 1942 года наступит черед высадки в Англии… К тому времени… Япония уже нанесет смертельный удар Англии и Америке на Тихом океане и в Индии».
Мартин Линднер, студент из Вены, в июле 1942 года размышлял о предстоящем наступлении:
«…через Сталинград на Астрахань и дальше на Кавказ… После отсечения внутренних районов Азии Япония начнет действовать против англосаксов… Мы должны будем полностью контролировать Средиземноморье. Контроль над Средиземноморьем защитит нас от вторжения в Европу из Африки. Тогда в Европе снова будет мир, появится сырье и время для подготовки к очистке восточных территорий. Восток обеспечит нашу независимость от поставок продовольствия. Кроме того, оттуда в значительных количествах поступают нефть, уголь и железная руда. Вот увидишь — все решится. В любом случае мы как-нибудь разделаемся с врагами».
Фантазии вроде этой во многом совпадают с мечтами нацистов о «жизненном пространстве». К тому же они позволяли простому солдату верить, что войны с Россией не будет или, если она все же произойдет, у Германии будут сильные союзники, помощь которых позволит добиться убедительной победы. Эти слухи давали немецкому солдату надежду, которой так не хватало на передовой: надежду на скорое окончание войны, надежду на победу Германии, надежду, что все закончится хорошо.
Тем не менее, поскольку надежда и смелость нередко оказывались ненадежной опорой и солдаты постоянно находились под угрозой срыва прямо во время боев, вермахт пытался различными способами укрепить боевой дух и решимость войск. Одним из таких способов было укрепление духа товарищества и оказание коллективного давления путем зачисления друзей в одну часть. Вернувшись на фронт после госпиталя, Ги Сайер оказался не только в прежней части, но и в прежнем отделении. «Я отведу тебя к друзьям, — сказал ему гауптман. — Знаю — общество друзей может восполнить отсутствие теплой постели или даже еды… Я всегда стараюсь, чтобы мои солдаты дружили между собой». И Сайер вспоминал: «Я вдруг ощутил с полной силой чувство привязанности ко всем друзьям, находившимся поблизости, и сила этого чувства ошеломила меня».
