Помимо прочего, Гитлер критиковал и умеренное применение суровых наказаний, утверждая, что недостаточная жесткость военной юстиции стала основной причиной развала немецкой армии в конце Первой мировой войны. Гитлер безоговорочно верил в теорию «удара в спину», согласно которой Германия проиграла Первую мировую войну из-за падения дисциплины и боевого духа в тылу. Придя к власти, он был преисполнен решимости не только укрепить дисциплину в армии, но и преобразовать гражданское правосудие в соответствии с потребностями нацизма. Как следствие, военные стандарты стали отражать то, что было принято в гражданской среде, поскольку Гитлер по историческим соображениям стремился создать сплоченное «народное единство», как гражданское, так и военное, которое исполняло бы его волю и было бы способно выдержать давление войны. Поэтому военное правосудие в немецкой армии претерпело радикальные преобразования, устанавливавшие тесную связь между вермахтом и нацистским режимом. Место относительно мягкой системы, действовавшей в годы Первой мировой войны, заняла суровая дисциплинарная система, в основе которой лежали суровые наказания за то, что считалось «политическим преступлением» против национал-социалистского государства: дезертирство и подрыв боевого духа войск. Поскольку нацистский режим стремился покрепче идеологически привязать к себе вермахт, вопросы поведения и дисциплины все чаще принимали политическую окраску, и судебная система вермахта в годы Второй мировой войны продемонстрировала свою готовность прибегать к драконовским наказаниям. Из примерно 20 000 немецких солдат, казненных к концу войны, 75–80 % были признаны виновными именно в этих «политических» преступлениях.
Неудивительно, что ужесточение дисциплины также тяжким бременем ложилось на плечи солдат. Например, печально известные штрафные батальоны вызывали повсеместно страх и отвращение, поскольку считались практически аналогом смертной казни. В своем едком и крайне реалистичном романе «Сталинград» Теодор Пливир описывал одно из таких подразделений, занимавшее опасный участок Восточного фронта:
«Это было подходящее место для дисциплинарного батальона. Приказ гласил: «Срок наказания необходимо отбывать на переднем крае. Наказание заключается в выполнении наиболее сложных и опасных работ, таких как разминирование, захоронение убитых и т. д. под огнем противника…
Жалованье: сниженное. Форма одежды: во избежание дезертирства — униформа без знаков различия… Укрытия: менее удобные, чем для других войск. Почта: по усмотрению старшего командира… Общение с другими частями и гражданскими не допускается, за исключением необходимого для исполнения долга. Освещение: не предоставляется. Привилегии: предоставляются в исключительных случаях и только старшим командиром».
Солдаты, направляемые в такие подразделения, были отбросами войны, главным их «преступлением» был подрыв дисциплины или боевого духа войск. Как подтверждает Ги Сайер, страх перед дисциплинарными батальонами служил очень хорошей мотивацией для него и его товарищей.
Однако вскоре солдаты поняли, что бояться стоит не только штрафных батальонов. После катастрофы немецких войск в Румынии летом 1944 года один из солдат писал: «Солдаты прибывают оборванные, грязные, небритые, совершенно измотанные, со стертыми ногами. У многих нет сапог, и ноги обмотаны тряпьем. И все они, рядовые и офицеры, смогли спасти лишь свою жизнь». Но он же отмечал, что физические трудности доставляли меньше всего проблем: «Организованных частей больше не было, каждый стремился спасти только самого себя… В Бессарабии мы добрались до сборного пункта, где солдаты могли узнать, как найти свои части. На перекрестках и мостах стояли офицеры, отлавливавшие одиночных солдат и использовавшие их для формирования новых батальонов… Были также и тысячи таких, кто спутался с плохой компанией и не явился на сборный пункт… и бродил по округе, занимаясь грабежами и мародерством, за что многие были приговорены к смерти и повешены». Как признавался Сайер, мысль «оказаться в сводном батальоне» вселяла в него ужас, поскольку эти подразделения состояли из людей, «уже числившихся пропавшими без вести или убитыми в своих предыдущих частях», поэтому их «использовали в качестве неожиданных подкреплений, щадить которые не было причин». Солдат, попавший в этот людской водоворот, мог считать, что ему повезло, если ему удавалось вернуться в прежнюю часть, избежав попадания в одно из спешно сколоченных подразделений вермахта или превращения в бродячего наемника, которому суждено закончить свои дни на армейской виселице.
В широко раскинутые сети офицеров, занимавшихся формированием новых частей, попадали не только недисциплинированные солдаты, занимавшиеся противозаконными делами. После беспорядочного отступления за Днепр в конце 1943 года Сайеру и его уцелевшим товарищам пришлось столкнуться с внушавшей ужас немецкой фельджандармерией (всегда вызывавшей чувство «тревожного отчаяния»), которая в тот момент занималась наведением порядка и дисциплины. Сайер вспоминал, как обер-ефрейтор приказал им подойти к столу для проверки: «Мы должны были по первому требованию предъявить документы и оружие, вверенное нам армией. От такого приема нам стало совсем не по себе». Сайеру было хорошо известно, что «самые тяжелые обвинения выдвигались против тех, кто возвращался без оружия… Наши солдаты должны были скорее умереть, чем бросить его».
Страхи Сайера только усилились, когда он услышал допрос лейтенанта, стоявшего в очереди перед ним:
«— Где ваша часть, лейтенант?
— Уничтожена, герр жандарм. Все пропали без вести или погибли…
— Вы бросили своих солдат или они погибли?
Лейтенант на мгновение заколебался… Он почувствовал, как и все мы, что попал в ловушку… Он пытался что-то объяснить, но нет смысла ничего объяснять фельджандармерии: их способность к пониманию всегда ограничена содержанием заполняемого бланка.
Далее выяснилось, что лейтенант потерял немало вещей… Армия не раздает документы и снаряжение только для того, чтобы их разбрасывали и теряли. Немецкий солдат должен скорее умереть, чем позволить себе небрежное обращение с армейским имуществом.
Нерадивого лейтенанта списали в штрафной батальон… И ему еще повезло».
Повезло, потому что, как хорошо знал Сайер, альтернативой был расстрел на месте.
«Подошла моя очередь. Я оцепенел от страха… К счастью, мне удалось воссоединиться со своей частью…
— Вы отступали?
— Так точно, герр унтер-офицер.
— Почему вы не сражались?! — крикнул он.
— Мы получили приказ отступить, герр унтер-офицер.
— Проклятие! — взревел он. — Что же это за армия, которая отступает без единого выстрела?
Появилась моя расчетная книжка. Допрашивавший меня жандарм схватил ее и быстро перелистал… Я следил за движением его губ. Он мог отправить меня в штрафной батальон, под арест, на передовую, на разминирование с редкими увольнительными в пределах лагеря, где слово «свобода» утрачивало всякий смысл…
Я с трудом сдерживал слезы. Наконец жандарм твердым движением руки вернул мне свободу. Меня не отправили в штрафной батальон, но эмоции все равно переполняли меня. Подхватывая ранец, я не сдержался и всхлипнул. То же случилось и с парнем, стоявшим рядом».
Дисциплина в вермахте была настолько устрашающей, что после жестокой битвы, в которой ему едва удалось уцелеть, Сайера переполняли эмоции не из-за только что пережитых испытаний, но и из-за того, что его минула более страшная судьба — штрафной батальон или расстрел на месте.
Пик жестокости наказаний и опасности попасть под расстрел пришелся на последние месяцы войны, когда «летучими трибуналами» и другими подобными органами было расстреляно, по всей видимости, порядка 7–8 тысяч человек, причем большинство из них — на месте, и в большинстве случаев эти драконовские меры применялись в отношении обвиняемых в политических преступлениях — дезертирстве и разложении армии. Подавляющее большинство из тех, кого судили и казнили в таком упрощенном порядке, редко давали какую-то идеологическую или оппозиционную мотивацию своим поступкам. Скорее, это были простые люди, как правило, молодые, малообразованные и ошеломленные, попросту неспособные больше сдерживать себя в боевых условиях. Ги Сайер рассказал об одном мрачном эпизоде, который в последующие месяцы постепенно становился все более обычным явлением. Сайер вспоминает, как во время беспорядочного отступления в Карпатах летом 1944 года «кто-то крикнул нам, чтобы мы подошли и посмотрели. Мы глянули в овраг. На дне его лежал разбитый грузовик в камуфляжной раскраске». Для изголодавшихся солдат, которым уже несколько дней было нечего есть, содержимое грузовика показалось «настоящей интендантской лавкой — шоколад, сигареты, колбаса». Но между ними и возможной добычей стоял страх перед фельджандармерией, который лишь усиливался из-за того, что многие солдаты потеряли или бросили часть своего оружия и снаряжения. Однако Сайеру и его приятелям повезло. «Словно голодные звери, мы жадно глотали консервы и прочую провизию, — вспоминал он. — Лензен сказал: «Лучше съесть все сейчас. Если нас поймают и найдут в ранцах то, чего нам не выдавали, попадем в беду». — «Ты прав. Давайте съедим все. Они же не будут нас вскрывать, чтобы узнать, что у нас внутри. Хотя эти ублюдки могут и наше дерьмо проверить». Целый час мы объедались едва ли не до тошноты. Когда стемнело, мы кружным путем вернулись на дорогу».
