– Саня, я его убью!
– Кого?
– Тетерина! Я тут солдат воспитывал… Ну, ты сам понимаешь, не удержался, надавал по мордóм. Смотрю, а Серега снимает. Я говорю, мол, засвети пленку, меня уволят. А он: я лица не буду давать, закрою их черненькими полосочками.
– Валер, я ему не начальник. Поговорю, конечно, хотя, думаю, бесполезно.
– Блин, ну точно убью.
– Да он сам кого хочешь убьет.
В недавней молодости у себя в Рязани Серега занимался пулевой стрельбой из пистолета. И вот однажды они с друзьями сидели дома, отдыхали. Серега вышел на кухню и увидел такую картину. Его маму трое неизвестных привязали к стулу и пытали ножом. Денег огромных в семье не водилось, просто времена такие были, грабили прям по квартирам. Серега спокойно, без эмоций, открыл ящичек с пистолетами, зарядил. Двоих убил, третьего ранил. Даже в милицию не вызывали.
А конфликт с солдатскими фотографиями разрешился неожиданно просто. Серега Тетерин сел на Ханкале, на аэродроме, на вертолет. Чтоб улететь домой. Вертолет поднялся, его закрутило, и он упал. Загорелся. Тетерин сидел у двери, помогал спасать людей, раненым оказывал помощь. А потом в шоке, босиком и с обожженными руками вернулся в палатку. Первым его встретил Валера Попов.
– Серега, что с тобой?
– Вертолет упал. Люди погибли.
– А фотоаппараты твои?
– Сгорели.
Валера на радостях подарил Сереге свои кроссовки, забинтовал руки и даже бутылку поставил.
В июне взяли горный Шатой. Съехались генералы, привезли журналистов. Командующий войсками Северо-Кавказского округа выдергивал из толпы военных и показывал их репортерам.
– Вот, смотрите, разве не герой? А?! Герой!
Квашнин развернул к объективам полковника. Тот совсем не был похож на героя. Нос картошкой, лицо простоватое, неширокая спина чуть сутулая. Я знал, это Шаманов. Он провожал нас из Чири-Юрта. Возвращаясь, его машина подорвалась на фугасе. Восемь осколков в теле. Если бы не «макаров», лежавший в нагрудном кармане, девятый осколок попал бы в сердце. Вот судьба, миллиметрами играет! А так лишь пистолетную ручку разворотило. Узнав об этом ранении, мы с Куком и Вадиком совершили рейд. Купили ананас, печенья и апельсинов и навестили его в медроте на «Северном». Бетонный пол, обшарпанная палата, койка солдатская, капельница и улыбающийся Шаманов.
– А вот вам еще герой! А?! Видите?
Чири-Юрт. Шаманов за час до ранения
Квашнин продолжал показ. Теперь он тыкал раскрытой ладонью в грудь еще одного десантника. Алексей Романов, комбат. Мы познакомились перед Чири-Юртом, еще до похода в горы. На войне люди быстро сходятся, пять минут – и уже откровенничают. Внешность у Романова классическая офицерская. Он среднего роста, широкоплечий, поджарый, щеки впалые. Нос крючковатый, под ним тонкие щегольские усы. Он мечтал стать врачом, после школы поступал в Питерскую медицинскую академию – пролетел. А дальше – секция самбо, парашютный кружок, военкомат, ВДВ, Афганистан и разведрота полка. Там-то он и приобрел свой первый и единственный медицинский опыт. Ногу в горах отпилил раненому, когда врачей ждать было некогда.
Только близкие люди знают, что Романову годами снится один и тот же сон, повторяющий все, что было в реальности. Разведрота после штурма горы. Зима, холодно. Одетые в прыжковые костюмы бойцы тяжело дышат, опираясь на автоматы. Живые. Рядом погибшие, лежащие в ряд. Пленный, ползущий к Романову по камням, обнимающий ноги. И злой старшина.
– Романов, ты его еще поцелуй! Он стрелял только что! Вон наших сколько убили!
Романов бьет моджахеда в лицо. Сапогом. Крик, свернутый в сторону нос.
– Добей его!
Дернувшийся в руках автомат. Вскрытый череп, дымящийся паром свежей крови, искривленные губы, дергающиеся в агонии руки-ноги.
Чечня, Шатой. Май 95-го. Офицер-десантник Алексей Романов с российским флагом
В конце афганского срока Романова тяжело ранили. Дома его не узнали. Вместо призывных восьмидесяти килограммов он весил всего пятьдесят. А ведь его перед этим в госпитале еще месяц откармливали. Дальше экзамены и училище ВДВ. Хвастливый однокурсник в курилке и на занятиях, тоже афганец: «Мой боевой опыт подсказывает…», «Исходя из моего боевого опыта». А потом Романова начали догонять ордена. Их вручали уже в Рязани. К общему изумлению.
После выпуска – снова Афганистан. Горы, зеленка. Рейды, засады. Озеро Парван и сторожевая застава, которой пару месяцев пришлось поруководить. Старый, лет тридцать, подчиненный – взводный.
– Товарищ капитан, разрешите отлучиться?
Два дня нет, три, неделю. Явился. Оказывается, взводный катался на колонне центроподвоза. Он покупал товары в Кабуле, уезжал и продавал их на советской границе.
На вырученные деньги опять покупал товар, опять продавал. Туда-сюда, туда-сюда. Романов приковал к руке взводного двухпудовую гирю. Он с ней так и ходил. Потом, на девятое мая, выдал новую инициативу:
– Товарищ капитан, давайте выпьем, девятое мая все-таки!
Гиря на руке, ну что он такое может сморозить? Не убежит же. А взводный тем временем дал команду танкистам открыть огонь по афганскому посту. После третьего выстрела союзники выслали парламентера с канистрой «кишмишовки».
– Разрешите закуску организовать?
– Я никуда тебя не отпущу!
– Все здесь, на месте! Рыбу буду глушить!
Взводный подогнал танк к воде. Выстрел. Снаряд, как камушек, коснулся зеркальной глади и рикошетом улетел на противоположный берег. А там, за озером, разнес шикарную виллу чиновника из Кабула.
Закончил Романов афганскую эпопею на пакистанской границе, в окруженном городе Хосте, улетев на последнем борту из-под носа ворвавшихся моджахедов.
Потом развал Союза, пылающие республики и ВДВ – пожарная команда. И вот теперь Чечня. Довольный командующий.
– Ну посмотрите, разве не герой?!
Российский флаг в Шатое водрузили на телевышке. Репортажи о победе вышли на всех каналах.
После окончания горной операции «Вести» дали нам добро на визит домой.
Вечером мы собрали гостей, посидели, а утром уже были в Моздоке, на КП авиации.
– Вы не знаете, что там сегодня летит на Москву?
– Да вон «Ан-12», моряков забирает.
– А когда?
– Ну вы даете. Кто ж его знает. На плане в двенадцать.
На борт не пускали. Мы, не щадя свой камуфляж, валялись на горячих аэродромных плитах, периодически меняя позицию, вращаясь вокруг самолета вместе с солнцем, чтоб оставаться в тени. Полдень прошел. Жара не спадала. Привезли забитые в ящики цинковые гробы, заволокли по рампе в грузовую кабину. Вчерашний ужин кружил голову и сжимал грудь. Мне было плохо. Я поднялся по лестнице, разведать, что там в самолете. И застал отвратительную картину: солдаты разливали по кружкам какую-то подозрительную жидкость.
– Так, вы чем занимаетесь?!
– Да вот, товарищ…
– Подполковник!
– Да вот, товарищ подполковник, едем домой, все, отвоевались.
– Так… А что вы тут пьете?
– Спирт.
– Ну-ка! Разбавленный?
– Так точно!!!!
Я принял из рук бойца алюминиевую пахучую кружку. Выпил и закрутил кистью, как пропеллером. Мне тут же сунули в пальцы бутерброд с салом. Я вытер губы, закусил и одобрительно покивал головой:
– Давайте, ребята, аккуратнее, не бузите!
– Да мы аккуратно, товарищ полковник!
Я еще раз одобрительно кивнул головой.
Особо важных пассажиров разместили в маленькой герметичной кабине.
Нас, человек пятьдесят, впустили в грузовой отсек. Здесь же были и цинки. У меня лишь хватило сил зайти и лечь на ребристый пол.
– Эй, товарищ!
Худой белобрысый летчик всунул мне в руки какой-то предмет на проводке:
– Я пойду низко, но все равно, вот вам на троих кислородная маска. Почувствуете себя плохо, прижимайте ко рту и дышите. Меняться не забывайте.
Рядом устроился огромный десантник-прапорщик с трехлитровой банкой пива в руках.
– Будете?
– Нет, я уже не могу…
После взлета я очнулся и увидел, как прапорщик метался по салону с этой же банкой. Только вместо пива она аккурат под горлышко была наполнена серой массой. Видать, выпил, стало плохо, а пакетиков на таких рейсах не выдают. Он, бедолага, сидел с этой банкой в руках до самой посадки.
Через несколько дней Басаев захватил больницу в Буденновске. Война продолжилась, а у военных в Чечне появился адрес: «Москва-400».
Футбол, фугас и два моста
Осенью девяносто пятого в Чечне начались переговоры. В здании бывшего республиканского военкомата. Российскую сторону представлял Анатолий Романов, генерал, который мне был знаком по Бамуту. От мятежников выступал Аслан Масхадов, бывший советский полковник-артиллерист, а тогда командующий бандами Дудаева.
Сами они называли свои отряды Вооруженными силами Ичкерии, делили их на фронты, у них были свои командующие, бригадные генералы и так далее… Даже свой спецназ, «Борз» – волк по-чеченски, его «рексы» ходили в черных джинсовых брюках и куртках и в черных беретах. Ичкерия даже автомат свой изобрела и выпускала его до войны на заводе «Красный молот». Он тоже назывался «Борз». Кстати, плохой был автомат: перегревался и плевался пулями. И ржавел очень быстро.
